Карнавальная ночь - Поль Феваль

– Он лежит в постели, не шевелясь, не подавая голоса. Наверное, он без сознания, – продолжала сестра. – Я никогда не видела такого красивого молодого человека.

Пожилая монахиня отослала послушницу. Днем она пожелала встретиться со своим исповедником и спустилась в часовню. Беседа с духовным отцом, молодым священником-иезуитом, длилась долго. Выйдя из часовни, мать Франсуаза Ассизская не вернулась к себе в келью, но вызвала настоятельницу, бывшую, по всей видимости, в ее полном распоряжении, и сказала:

– Матушка, я хотела бы пройти в приемную.

– Досточтимая матушка, – ответила настоятельница, – в приемную больше не пускают посетителей. По причине неуместного рвения двух наших сестер туда поместили раненого, который не перенесет переезда в больницу.

– Я иду туда именно для того, чтобы взглянуть на раненого, – заявила пожилая монахиня.

Настоятельница, ничем не выказав удивления, немедленно предложила ей свою руку.

Ролан уже пятый день находился в монастыре. В приемной он лежал один, ухаживала за ним посторонняя женщина, потому что сестры милосердия каждый день отправлялись в город исполнять свою благодетельную миссию. Сиделка, бедная вдова, обремененная семьей, была достойна всяческих похвал, однако у нее был один недостаток – она любила поспать. Спала она сидя на стуле, выпрямив спину и не выпуская четки из рук. Появление настоятельницы и пожилой монахини не разбудило ее.

Ролан лежал на кровати с закрытыми глазами. Между белизной его лица и белизной простыни была та разница, которая отличает мрамор от полотна. Казалось, будто в постель положили статую. Единственным признаком жизни было слабое прерывистое дыхание, вырывавшееся из полуоткрытых губ и заставлявшее время от времени болезненно вздыматься грудь.

Мать Франсуаза Ассизская жестом остановила настоятельницу у порога и одна подошла к ложу больного. Она была спокойна и невозмутима, как всегда.

Разглядывая молодого человека, она не наклонилась, но лишь слегка опустила голову. С годами ее хрупкое с виду, но обладавшее недюжинной крепостью, тело не согнулось, но лишь слегка отвердело. Зрение также не изменило ей, столетняя старуха читала молитвенник без очков.

Она долго смотрела на больного, так долго, что настоятельница, устав ждать, присела на стул. Настоятельница видела лишь спину пожилой монахини, но по движению ее локтей она догадалась, что та прижимает к груди какой-то предмет, переводя взгляд с него на раненого и обратно. Когда монахиня спрятала то, что держала в руках, в складки своего грубого одеяния, настоятельница услышала глубокий вздох.

Не проронив ни слова, мать Франсуаза Ассизская, опираясь на руку настоятельницы, вернулась в келью. Но прежде чем переступить порог, она тихо сказала:

– Благодарю вас, матушка. Если к молодому человеку вернется способность говорить, в какой час дня или ночи это ни случилось бы, я прошу вас меня уведомить.

– Ваше желание будет исполнено, досточтимая матушка, – обещала настоятельница.

Монахиня направилась в келью, но остановилась и добавила:

– Матушка, я прошу у Господа милости, в которой очень нуждаюсь. Я хотела бы, чтобы сегодня на вечерней службе сестры помолились бы за меня, прочтя «Отче наш» и «Славься, Дева».

– Непременно, досточтимая матушка.

– Да благословит вас Бог, сестра настоятельница, – произнесла пожилая монахиня, переменив тон, а затем, сопроводив слова повелительным жестом, добавила: – Я более в вас не нуждаюсь.

Настоятельница, сложив руки у груди, почтительно поклонилась и удалилась.

Мать Франсуаза Ассизская, с трудом согнув колени, опустилась на голый пол. Она молилась. Закончив молитву, она вынула из-за пазухи предмет, который не смогла разглядеть настоятельница. То была миниатюра, висевшая прежде над кропильницей, где теперь зияла пустота. Монахиня несколько раз коснулась портрета старческими холодными губами и только потом вернула его на место.

Затем она открыла шкафчик, где хранились молитвенные книги, и достала бумагу, перо и чернильницу. Тяжелой, непослушной, но все еще твердой рукой она написала:

«Мой дорогой племянник,

я желала бы видеть вас завтра по весьма срочному делу.

Да пребудет с вами Господь,

Роланда Стюарт де Клар,

в монашестве сестра Франсуаза Ассизская».

И адрес: «Господину генералу герцогу де Клар, пэру Франции, в собственном доме, в Париже».

В ПРИЕМНОЙ

Весь следующий день мать Франсуаза Ассизская прождала напрасно, ее племянник, герцог де Клар, не появился. Монахиня не находила себе места. Скорбный покой затворницы был нарушен. Ее лихорадило, словно тяжелобольную, возвращавшуюся к жизни. Много лет назад она умерла для света, отгородившись от него толстой стеной неприятия. Но сейчас к ней вновь вернулись неожиданные желания, нетерпеливость ребенка, обиды и капризы.

Дважды она спускалась в часовню. После разговора с ней ее духовник отправился к герцогу де Клару. Монахиня вызвала к себе хирурга, пользовавшего молодого раненого, а также изъявила желание переговорить с сиделкой. У хирурга она осведомилась, возможно ли, что больной умрет, так и не заговорив. В подобных случаях господам докторам следовало бы отвечать прямо: «Не знаю» – и не тратить попусту времени. Но хирург говорил долго. Суть его речи свелась к тому, что если к мускулам глотки не вернется эластичность, больной умрет, не сказав ни слова. Врач также добавил, что если паралич отпустит эти мускулы, больной должен заговорить.

Пожилая монахиня также захотела узнать, не препятствует ли расследование, доселе не приведшее ни каким результатам, выздоровлению молодого незнакомца, оказывая на него нежелательное воздействие. Услышав слово «выздоровление», хирург улыбнулся и заявил, что спасти больного может только чудо. Однако он подтвердил опасения монахини, заметив, что трудно точно сказать, слышит больной или нет. Для пущей убедительности он привел примеры необычайных случаев каталепсии. Отослав хирурга, мать Франсуаза Ассизская написала министру юстиции с просьбой приостановить следствие, что и было сделано.

Вслед за хирургом настал черед бедной женщины, ухаживавшей за Роланом. Ее сурово отчитали, и бедняжка поклялась больше никогда не смыкать глаз. Оправдываясь, она ссылалась на нищету и бедственное положение своего семейства, принуждающее ее работать и днем, и ночью. Мать Франсуаза Ассизская дала ей денег и рекомендательное письмо ее мужу для получения хорошего места. Затворясь в келье, она по-прежнему обладала огромным влиянием, возможно, еще и потому, что редко им пользовалась.

Сиделку звали Мари Даво. Мать Франсуаза Ассизская приказала ей неусыпно наблюдать за больным, поминутно прислушиваться к нему, спит ли он, или бодрствует, ловить каждое изменение его лица и, наконец, не пропустить момент, когда он заговорит. В какой бы час дня или ночи это ни случилось, в келье, куда нет доступа никому, примут ее, если ей будет о чем доложить.