Карнавальная ночь - Поль Феваль

Гимнастика представляет собой прибавочную стоимость, полученную в результате усилий или активного пользования. Она, собственно, ряд, усилий, направленных на получение вожделенной прибавочной стоимости.

Любая мать может припомнить, как первые попытки ребенка заняться гимнастикой вызвали у нее слезы радости. Белокурое дитя уперлось пухлыми ножками в пол. Ребенок покачнулся и чуть было не упал. Отец улыбнулся: ребенок сделал первый шаг. Второй шаг был уже более твердым, а третий наполнил счастливую мать гордостью. Через месяц дитя бегает вовсю! Затем губы и небо начинают упражняться в звуках. Родители в восторге! А как славно ваш ребенок изъясняется спустя несколько лет, не правда ли?

То же самое верно и для игры на фортепьяно. Маленькие пальчики неловки, слабы, непослушны, когда они впервые тычут в неподатливые клавиши, с трудом добираясь до конца гаммы до мажор, лишенной бемолей и диезов и прямой, как шоссе Сен-Дени. Разве не удивительно, что приходит время, когда маленький пианист, закрыв глаза, исполняет сложные пьесы? Но музыкальные упражнения – сущие пустяки по сравнению с теми усилиями, которые необходимо предпринять, дабы из эльзасского новобранца сделать полковника!

Ролан занимался гимнастикой, сам того не подозревая, как господни Журден не знал, что говорит прозой. Юноша делал упражнения, лежа в постели, без ведома сиделки и хирурга. Рисковал ли он? Возможно. Однако затея увенчалась успехом.

Разумеется, ему приходилось нелегко. Смысл гимнастики заключается в разнообразии и постоянном умножении движений, а Ролан находился под неусыпным наблюдением.

К счастью для него, Мари Даво, движимая благодарностью или жаждой наживы, или же тем и другим чувствами одновременно, приняла знаменательное решение. До сих пор она каждый день отдыхала по шесть часов, и тогда ее сменяла послушница. Даво, якобы опасаясь упустить нечто важное, отказалась от отдыха, дабы не терять из виду раненого ни на минуту. В результате восемь часов из двадцати четырех она крепко спала, несмотря на бесчисленные чашки черного кофе, призванного побороть Морфея.

Мы охотно даем себе поблажки. Вот и Даво полагала, что, когда больной заснет, она вполне может вздремнуть пару минут.

Но именно этого Ролан и ждал. Когда Даво бодрствовала, он наслаждался сном, но стоило ей закрыть глаза, гимнастика шла своим ходом.

Сначала он делал легкие, неуловимые для постороннего глаза движения, стараясь не разбередить все еще не затянувшуюся рану. Однажды ночью, когда сиделка, напившись кофе, храпела, Ролан сел в постели. Он был смертельно бледен, упражнение утомило его.

И, конечно, когда сиделка проснулась, Ролан спал без задних ног. Он спал, как охотник, пробежавший за зверем двенадцать лье в промокших сапогах, как солдат, проделавший длительный переход. Он спал от усталости!

Приемная была просторной. Там поставили печку и большую ширму, оберегавшую больного от сквозняка, идущего от входной двери. Даво помещалась в большом старинном кресле, специально купленном для нее матерью Франсуазой Ассизской. Кресло стояло справа от кровати рядом со столиком, уставленным лекарствами. Ширму расположили с другой стороны кровати.

На девятнадцатый день пребывания в обители, в четыре часа утра, когда храпевшей сиделке снилось, что она на дежурстве, Ролан сумел соскользнуть с кровати и оказался за ширмой.

Лучшего места для занятий гимнастикой нельзя было найти! Но бедный малый дрожал от холода и задыхался на холодной плитке. Несомненно, Ролан рисковал жизнью. Он это понимал, но, по его мнению, он рисковал большим, чем жизнью: если бы сиделка сейчас проснулась, для Ролана все было бы кончено.

Но сиделка не проснулась. Ролану потребовалось полчаса мучительных усилий, чтобы добраться до кровати, в которую он с трудом залез. У него начался жар, и он более не был уверен в том, что сумеет убежать, как только представится возможность.

Но каким же образом Ролан собирался выбраться из монастыря? Окна приемной были зарешечены, дверь выходила в вестибюль, временно служивший приемной. Для того чтобы выбраться наружу, надо было преодолеть решетчатую перегородку, пройти мимо привратницкой и открыть ворота.

Правда, Ролан не знал обо всех этих обстоятельствах. Когда его внесли в обитель, он был без сознания. Но было, по крайней мере, еще одно препятствие, которое Ролан должен был отлично сознавать, и которое также представлялось непреодолимым: он попал в обитель в карнавальном костюме: костюм, испачканный кровью и продырявленный кинжалом, находился в руках правосудия. Во всем монастыре невозможно было сыскать мужской одежды. У Ролана не было денег. Прикидываясь немым, он не мог никого уговорить или подкупить. Стоило ли тогда заниматься гимнастикой?

ПОСЛЕДНИЙ УРОК ГИМНАСТИКИ

Вереду, на двадцать второй день пребывания в монастыре ордена сестер милосердия, Ролану удалось пройти за ширму на своих двоих. Он сделал пятьдесят шагов, держась за стену, и вернулся в постель, не разбудив Даво. Последняя пребывала в убеждении, что нашла способ обходиться без сна.

– Я закрываю глаза, – говорила она, – но не сплю. Я слышу, как он дышит. Это все кофе и желание исполнить мой долг. Ко всему привыкаешь. Матушка Франсуаза так добра ко мне! Она стала моей покровительницей и обещала подарить выходное мериносовое платье на завтрашний праздник.

Мериносовое платье! Согласитесь, Мари Даво было ради чего лезть из кожи вон!

В среду утром, последовавшим за трудной для Ролана ночью, когда он прошел пятьдесят шагов, к воротам обители ордена милосердия подъехал гонец в богатой ливрее на взмыленном коне. Он привез ответ из Рима от господина герцога де Клара.

Мать Франсуаза Ассизская ожидала его с огромным нетерпением. Она считала дни. До сих пор ей ничего не удалось выяснить, ведь она не догадывалась об упражнениях Ролана за ширмой. Раненый пребывал в прежнем состоянии. Выглядел он намного лучше, но оставался нем и неподвижен, словно камень. Хирург собирался доложить об этом редком случае в Академии.

Дрожащей рукой монахиня вскрыла внушительного вида конверт, украшенный гербом Кларов, и быстро пробежала глазами несколько строчек, начертанных на плотной бумаге.

– Слава Богу! – пробормотала монахиня. – Молитва помогла!

Господин герцог де Клар откликнулся на призыв своей глубокочтимой старшей родственницы и объявлял о своем немедленном возвращении. Он выедет из «Рима через двадцать четыре часа после отъезда курьера.

– Завтра! – воскликнула монахиня. – Он будет здесь завтра!

Она опустилась на колени и принялась молиться. Но ее взгляд невольно искал на стене миниатюрный портрет, и пожилая монахиня, сама того не сознавая, перебивала молитву совсем иными словами: