Любовь — всего лишь слово - Йоханнес Зиммель

Я прислоняюсь к стволу каштана, зажигаю сигарету и говорю маленькому калеке:

— У тебя не все дома. Это никакая тебе не девочка из купальни. Как, ты сказал, ее зовут?

— Ты знаешь сам не хуже меня. Знаешь, что это была она.

— Нет.

— Вот и прекрасно, — говорит Ханзи.

— Что значит прекрасно?

— Дай-ка мне сначала курнуть.

Я даю ему свою сигарету. Так глубоко может опуститься человек. Он возвращает мне сигарету (ее мундштук теперь весь мокрый), выпускает дым через нос и говорит:

— Если ты, не сходя с места, не обещаешь быть мне братом, настоящим братом и всегда (что бы я не делал), то я расскажу Геральдине, что видел тебя у башни с госпожой Лорд. А потом расскажу еще и шефу. А потом расскажу Вальтеру. А если этого будет мало, то я разузнаю, где живет эта семья, и расскажу господину Лорду. Ведь если у этой женщины ребенок, то, наверное, есть и муж, не так ли? Вот уж он порадуется!

— Ах ты, мразь! — говорю я.

— Вот видишь — я прав.

— Что значит прав?

— Если б ты не боялся, что я и вправду сделаю это, то не сказал бы мне «мразь». Но ты не бойся. До тех пор пока ты мой брат, я с тобой. Я обещаю следить за тем, чтобы вас никто не застукал.

— Кого? Где?

— Геральдину и тебя. В овраге. Где вы договорились встретиться.

— Откуда ты взял?

— Когда вы говорили, я тоже был поблизости. Я всегда рядом с тобой, — говорит он и вновь пугает меня своей ужасной тонкогубой улыбкой-оскалом. — И чтобы у тебя не было сомнений, что я говорю все это на полном серьезе, — продолжает он, — знай, что Геральдина твердо рассчитывает еще раз повидать тебя сегодня.

— Откуда ты знаешь?

— Я ей обещал, что ты придешь.

— Ты ей…

— Да. Я. Это чтобы дать тебе кое-что почувствовать. Как и с розой. Пойми наконец, что я не позволю отнять тебя у меня.

— Ханзи, ты ненормальный!

— Конечно. А ты что думал? Я кретин. Я калека. И поэтому мне так необходим ты! Такая, как Геральдина, тоже была бы в самый раз! Но такие не для меня. И вообще мне, такому изуродованному и страшному, век не видать красивой девушки. Но поцелуй от Геральдины я все-таки получил!

— Когда?

— Когда сказал ей, что кое-что знаю о тебе и что ты придешь в овраг. Что тебе придется прийти туда. И тебе-таки придется! Иначе я скажу Геральдине, как зовут женщину, с которой ты встречался у башни.

Стоп, стоп! Ему одиннадцать. Мне двадцать один. Может быть, мне все-таки удастся, коль скоро я всегда был такого высокого мнения о своем интеллекте…

— Ханзи! Если уж ты постоянно шпионишь за мной, то ты, конечно, знаешь, как у меня все случилось с Геральдиной.

— Конечно. Она тебя застукала, когда ты забирал браслет, пошла за тобой в лес и навязалась тебе.

— Вот именно. Но я не люблю ее!

— А разве я говорил, что любишь? Ты любишь другую женщину. Ты любишь госпожу Лорд.

— Я не знаю никакой госпожи Лорд.

— Слушай, Оливер, так у нас дело не пойдет. Меня вообще не интересует, кого ты любишь, а кого нет. Мне безразличны и та, и другая. Я хочу сидеть рядом с тобой в столовой и еще, чтобы ты вел себя как настоящий брат.

— А если я добьюсь у шефа, чтобы тебя посадили рядом со мной, и если я буду тебе настоящим братом, что тогда?

— Тогда я буду держать язык за зубами.

— Честное слово?

— Честное благородное слово.

С этими словами он вытаскивает перочинный нож и делает им на запястье такую глубокую царапину, что из нее выступает кровь.

— Пей!

— Зачем?

— Ты мне поклянешься, что останешься мне братом, а я поклянусь, что я не буду больше за тобой шпионить.

«Мы оба наверняка нарушим свои клятвы», — думаю я про себя. Надо же: великие мира сего делают это на официальных приемах с помощью актов и договоров, а горбун Ханзи делает это с помощью перочинного ножа и нескольких капелек крови.

Он протягивает мне свою ручонку. Я слизываю с нее кровь, при этом мне подступает к горлу мой ужин. Ханзи берет мое правое запястье, делает царапину на коже и тоже слизывает капельки крови.

— Вот так, — говорит Ханзи. — Теперь тот, кто нарушит наш договор, умрет.

Пока, кажется, все.

— Иди в овраг. Геральдина ждет тебя. Клянусь, что не пойду за тобой. Но когда ты вернешься в «Родники», зайди ко мне в комнату, дай мне руку и скажи: «Приятного сна, Ханзи». Скажешь только мне одному.

— Почему?

— Чтобы Рашид не задирал носа. Понял?

— Понял, — говорю я.

Давид и Голиаф. Голиаф и Давид. Я потеряю Верену, я подвергну ее страшной опасности, если не сделаю то, что требует от меня эта маленькая бестия.

А маленькая бестия говорит:

— Что поделать, мне приходиться быть таким, Оливер. У меня первый раз за всю жизнь появился брат. Другого у меня никогда не будет. Я не хочу уступать тебя принцу.

— Так ведь я и остаюсь с тобой.

— Но я же вижу, как он к тебе подкатывается.

Ханзи прижимается ко мне:

— Я так люблю тебя…

— Прекрати. Я не люблю этого.

Он оставляет меня в покое. Он наконец уходит — маленький Ханзи.

16

— На этот раз было еще лучше.

— Да.

— Тебе тоже?

— Да.

— Правда?

— Правда, Геральдина.

— Не ври. Ты наверняка уже много раз испытывал такое. И с той, у которой браслет, тоже.

— Нет!

— А чего ты тогда так волнуешься?

— Потому… потому что с той женщиной у меня вообще ничего никогда не было!

— Но будет!

— Нет!

— Почему же нет?

— Потому что не хочу!

— Врешь. Ты хочешь. Я знаю. Но, может быть, это невозможно. Хорошо, если б так.

Сдержал ли этот проклятый Ханзи свое обещание? Скорее всего что нет. Притаился, наверно, где-нибудь в кустах и глазеет, и глазеет, и слушает, и слушает. Всевышний, угораздило же меня попасть в такой переплет.

В маленький овраг светит зеленая луна, и у всех предметов вокруг причудливые очертания. У наших с Геральдиной силуэтов тоже. Мы сидим рядом на каменной глыбе. Она обняла меня за плечи.

Тепло. Кричат сычи и совы и другие лесные звери. Тело у Геральдины горит. Я чувствую это через платье.

— А знаешь, Оливер, я тебе сказала неправду!

— Когда?

— Сегодня днем. Я сказала, что мне неважно, если ты будешь любить другую женщину. Так вот: это неправда.

— Разумеется, неправда.

— Не задавайся. Я на полном серьезе! Я… я… не вынесу, если ты действительно любишь другую… Если я когда-нибудь узнаю, что ты любишь другую, и кто она…

— Тогда обратись к Ханзи.

— Что?

— К хитроумному Ханзи, который знает все на свете. Между прочим, это он устроил спектакль с розой.

Забавно, что я все еще держу и покручиваю ее в руках — эту красную розу.

— Так это сделал Ханзи?

— Да, — говорю я громко, чтобы он слышал, если находится поблизости, — это сделал Ханзи, твой дружок. И он тебе еще не то отколет, если ты его побыстрее не поставишь на место. А теперь мне пора домой. И тебе тоже.

Она тут же начинает скулить.

— Я пошутила.

— Нет, какие уж тут шутки.

— Правда, пошутила… Я тогда потеряю тебя совсем. А так, если я буду вести себя тихо, мне по крайней мере хоть что-то от тебя достанется… Оливер, Оливер. Ты ведь не бросишь меня?

Возможно, поблизости Ханзи и Вальтер…

— Ну я пошел!

— Еще десять минут. Еще рано. Пожалуйста. Ну пожалуйста.

Она целует меня в щеки, губы, лоб.

— Неужели, ты на самом деле думаешь, что я могу устроить тебе неприятности или встать поперек пути?

— Нет, Геральдина, конечно же, нет.

Да, Геральдина, конечно же, да. Одни только неприятности. Одни только трудности. Конечно же, поперек пути. И как мне быть дальше?

Она гладит мое лицо:

— Ты доверяешь мне?

— Да, Геральдина. (Нет, Геральдина, ни капли.)

— Понимаешь, мне никто не верит. Кроме тебя. Девочки меня не любят. (Неудивительно.)

— Вальтер верил тебе, — говорю я.

— А ну его! — говорит она. Никогда еще в своей жизни я не слышал два слова, произнесенные с таким презрением. — Ты доверяешь мне, я — тебе. Я все тебе буду рассказывать.

— Ты уже рассказала.

— Да нет — не о себе… О всех других девочках… О том, что у нас творится… Ты со смеху помрешь…

Помру со смеха.

Держа руку на ее плече, я смотрю на часы.

21 час.

— Хочешь… можно я расскажу тебе пару историй? Это в то время, как в кустах, возможно, притаился Ханзи! Или Вальтер?

— Ну, пожалуйста, Оливер. Я только расскажу. И больше ничего. Еще немножко посижу с тобой в обнимку. Я буду рассказывать только забавные истории. Очень смешные. Ладно?

Мне вдруг становится жалко ее. Исключительно веселые истории. Так ли уж они веселы твои веселые истории, грустная Геральдина?

— Ну расскажи немного, — говорю я, гладя ее, а она в ответ на ласку теснее прижимается ко мне и стонет от счастья.