Когда плачет скрипка. Часть 1 - Виктор Дан

– Не понимаю, что тебе еще неясно!

– Это долгий разговор, и я не хочу отнимать у вас время.

– Это отговорки, дорогой Николай Петрович! Я тебя слушаю, только очень коротко!

– Во-первых, мы должны установить, почему Лариса оставила ребенка. Всегда можно найти врача, который выдаст за взятку липовое заключение с категорической рекомендацией избавиться от беременности любого срока.

– Извини, я тебя перебью! Для шантажа, например…

– Женить на себе Петрова? Зачем ей, восходящей звезде, какой-то водитель автопогрузчика морского порта! Вытянуть из него деньги? Какие могут быть деньги в рабочей семье, которая живет от зарплаты до зарплаты. Две-три сотни на аборт они бы ей дали, не беря на душу грех убийства сразу двоих. Хотя, вероятно, вы правы и ребенка она оставила для шантажа. Но не Петрова! Здесь ставки повыше. Она спала с мужиками при больших должностях и с дорогими лимузинами. Во-вторых, мы не знаем до сих пор, кто звонил в милицию и навел следствие на Ярмака и его друзей.

– Это могла быть мать Петрова.

– Мы проверили. Матери Петрова в тот день не было в городе.

– Или мать Ларисы. Она могла их видеть.

– Тогда какой смысл для нее скрывать это?

– Ну, не знаю! Я уверен, ты делаешь ошибку. Мой долг тебя предупредить!

– Спасибо за предупреждение. Я подумаю над вашими предложениями.

Манюня закончил разговор, рассеяно положил трубку и некоторое время пыхтел, вернее сказать, бормотал что-то тихонько себе под нос. Потом заговорил в шутливом тоне:

– Когда главный прокурор города путается у тебя под ногами, начинаешь понимать, что чувствовал Гулливер в стране лилипутов, когда гостил в королевском дворце, – и добавил уже серьезно. – В данный момент для нас основные объекты для получения информации: подруга Саша и родная тетка Ларисы. Они должны были знать о беременности, знать или догадываться кто отец!

Следующий день прошел в разных мелких организационных хлопотах и в несколько нервозной обстановке. Нервозность генерировалась в кабинете начальника отдела и волнами распространялась на остальные комнаты и сотрудников следственного отдела. И не только его.

Утром на оперативке Манюня был взбешен. Куда девались его выдержка и чувство юмора!

Причиной такого настроения была передача местного телевидения. В вечерних новостях дали сюжет о происшествии на кладбище, убийстве Белостенной-матери и результатах экспертизы останков Белостенной-дочери.

Михаил об этом услышал со слов других. Он несколько дней подряд не посещал спортивный манеж и накануне вечером наверстывал упущенное.

В сюжете показали развороченную могилу, дом Белостенной, фрагмент интервью прокурора города Сумченко. Но главное, из-за чего завелся Манюня, было в дикторском тексте, который содержал секретную информацию незаконченного следствия: о беременности Ларисы, об инсценировке самоубийства ее матери, о подозреваемом Валерии Петрове, упомянутом как Валерий П.

В целом сюжет подавал прокурора города в качестве главного организатора и мозгового центра расследования.

– Это не гласность! Это бандитизм! Вас нужно судить! – кричал Манюня кому-то по телефону.

В конце рабочего дня Тамара Борисовна пригласила Михаила к телефону в приемной. Звонила Марина Маркова.

– Добрый день! Мне нужно с Вами встретиться. Я буду ждать Вас в семь часов на углу Солнечной и Энгельса, если у Вас нет более срочных или более приятных дел сегодня вечером.

– Добрый день, Марина Ивановна! Ради такой встречи я отложил бы даже собственные похороны! Буду обязательно!

«Что ей нужно? Очередной ход Сумченко?» – вертелось в голове у Михаила почти все время до встречи.

Она его уже ждала, когда он появился на углу за несколько минут до семи. Марина была одета в великолепное длинное серо-голубое платье, отделанное черным шитьем, черную ажурную шляпку и черные кружевные перчатки до локтей. Маленькая черная сумка и черные туфли, на широком каблуке, дополняли ансамбль в «ретровом» стиле. У проходивших мимо мужчин отваливались челюсти.

Она протянула руку, и Михаил чисто рефлекторно принял правила игры, заданные ее нарядом, наклонился и поднес руку к губам.

– Боже, какое великолепие! Вы хотя бы намекнули, чтобы я надел фрак, которого у меня нет. Рядом с вами я не пройду даже за вашего шофера в этих джинсах, без ливреи и фуражки с кокардой, на которой фамильный герб.

– Это не важно в данном случае. Я вас побеспокоила, чтобы извиниться за доставленные неприятности. И чтобы загладить окончательно свою вину, приглашаю на ужин в ресторан. Он за углом. Столик и ужин уже заказаны и оплачены.

– Ужин с потрясающе красивой женщиной, да еще за ее счет – это же «альфонсизм» самого скверного пошиба.

– Я вас пригласила, и я буду платить!

– Нет, это мне не подходит. В городе я недавно и еще не избавился от деревенской застенчивости: если знаю, что за меня платят, то сразу пропадает аппетит. А я здорово проголодался… Потом, у меня совсем нет опыта… За меня ни разу не платила женщина, исключая маму и бабушку. Но то было так давно, что я почти забыл. Давайте примем такое распределение обязанностей: Вы заказали ужин, а я за него заплачу.

– Зачем эти условности! Мы ведь на равных!

– Когда речь идет о мужчине и женщине, то равенство исключено.

– Вы закоренелый противник эмансипации?

– Я ведь предупредил, что деревенщина! Может, через минуту буду очень жалеть, но я настаиваю на своих условиях. Вы согласны?!

– Что же остается несчастной, одинокой женщине.

– Спасибо! – «Чуть не сказала: бедной женщине!» – внутренне улыбнулся Михаил.

Им предоставили столик на двоих в уютной нише, достаточно далеко от оркестра, чтобы разговаривать без напряжения и с хорошим обзором оркестровой сцены и всего зала. Когда Михаил увидел сервировку стола, то сначала оторопел. Вдруг не хватит денег расплатиться. Но потом мысленно прокалькулировал и успокоился. Брешь в бюджете будет существенной, но не смертельной.

Он настроился на приятную беседу с красивой женщиной. Полуторамесячное воздержание придало его реакции особую остроту. Так голодному возвращается тонкое обоняние. Марина была женщиной того же типа, что и его жена. Но Марина отличалась от Анастасии тем, чем отличается выдержанное вино от молодого.

Да, она втравила его в неприятную историю и сейчас хотела «выпить мировую», как это сделал бы мужчина с мужчиной. Так сначала подумал Михаил. Однако разговор за столом принял другое направление. Разговор, скорее исповедь Марины, проходил неторопливо, не мешая собственно ужину.

Михаил, тот вообще первое время только одобрительно кивал, показывая, что слушает, а не только ест.

– Четыре года назад я проявила слабость и совершила поступок, который сильно повлиял на мою жизнь… Я поддалась уговорам матери Ларисы и не стала делать вскрытие. Как вы знаете, в заключении я написала, что для вскрытия не было оснований. На самом деле они были. Конечно, сыграло роль еще то, что все твердили об убийстве как случайном акте группы хулиганов. Сделать достоянием широкой публики факт беременности семнадцатилетней незамужней девушки, да еще так широко известной в городе?! Для этого тоже нужна твердость духа, которой у меня, недавней выпускницы мединститута, не было. Сейчас, когда нет ни матери, ни дочери, я должна сказать, что скрыла беременность не без корысти. Ее мать подарила мне перстень с маленьким бриллиантом. Вот он, – она достала из сумки изящную коробочку.

В коробочке было кольцо тонкой работы с небольшим бриллиантом чистейшей воды.

– Вы знаете, сколько оно может стоить?

– Да. Я показывала его ювелирам, и мне предлагали за него больше четырех тысяч. Представляете, как это воспринималось рядовым хирургом с окладом сто пятьдесят в месяц! Да плюс еще моральное оправдание, что спасаю девушку от позора. Я никогда его не одевала! Теперь даже не могу держать в доме. Оно исковеркало мою жизнь и неизвестно, сколько бед принесет еще, если оставлю у себя. Возьмите его и передайте Манюне. Передайте также мои извинения, что не решилась отдать это кольцо сразу.

– Каким образом оно исковеркало Вам жизнь? – спросил Михаил, после того как еще раз посмотрел на перстень и спрятал в карман.

Марина некоторое время молчала. Потом отпила, словно для храбрости, вино и продолжила:

– Иван, ну вы понимаете, кого я имею в виду, вскоре догадался, что с экспертизой что-то не так. Он намекнул, что обо всем знает, но будет молчать. О чем он догадывался, не знаю до сих пор, но тогда я попала к нему на крючок, а потом и в постель. Хуже всего то, что он мне никогда не нравился. Он об этом тоже догадывался и приставил ко мне «евнуха» под видом телохранителя. “Евнухом” я называла одного из его сотрудников, который ходил за мной по пятам все эти четыре года.