Тени исчезают в полдень - Анатолий Степанович Иванов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Чудак! — спокойно сказал Устин. — Чего звонишь, как самоварная конфорка? Какая тут вина передо мной?
Фрол хотел сказать что-то сыну, но при последних словах Устина торопливо обернулся к бригадиру:
— А?
— Я говорю: был бы виноват, совратив девицу, а вдова — Божий дар.
— Чего? — еще более вытаращился на него Фрол.
— Фу-ты! — насмешливо и неторопливо воскликнул Устин. — Я вот все Митьке хотел намекнуть: «Хоть ты, парень, не зевай, пожалей бабу…»
— Ну-ка иди отсюда! — вспомнив наконец о Митьке, заревел Фрол в лицо сыну.
Митька, ни слова не сказав, ушел в соседнюю комнату, подняв по пути опрокинутую табуретку и поставив ее к стене.
— Н-да… Ну ладно! — Шумно вздохнув, Устин встал и застегнул полы-крылья своего полушубка. — Прощевай, Фрол Петрович.
— Постой, постой! — торопливо проговорил Фрол, сел на табуретку. — Значит, Божий дар?
— Ага.
— Она же родня твоя, Устин, — печально, точно это были его последние слова, проговорил Фрол.
— Родня? — негромко переспросил Устин. — Вся моя родня давно на кладбище переселилась.
Голос Устина был сухой и жесткий, как шелест ржавой, пересохшей травы. Фрол не понимал, что он говорит, не догадывался, чего он хочет. Всю жизнь Фрол понимал Устина с полуслова, с полунамека. Там, на лугу, под дождем, Устин только поглядел в лицо Фролу, кивнув на мокрого, измотавшегося председателя: «Перетянутый канат пружинит, да не рвется. А прикоснись чуть острой бритвой…» Устин даже не договорил. Но Фрол понял его и не только прикоснулся, а со всего маха резанул бритвой по канату. Резанул не из ненависти к Захару Большакову, не из-за усталости, а от захлестнувшей его слепой и отчаянной злобы и едкого раздражения на самого себя, на Устина Морозова, от тупого и жгучего сознания, что не может, не найдет в себе силы сделать вид, будто не понял намека бригадира, не найдет смелости не резануть… И еще оттого, может быть, что никто не понимает его состояния…
Но сегодня, сейчас Фрол Курганов не мог догадаться, чего хочет от него Устин. И поэтому спросил прямо, может быть, впервые за всю жизнь:
— Чего ты хочешь от меня?
— Ничего, — пожал плечами Устин. — Что ты, в самом-то деле?
Тогда Фрол ровным голосом высыпал один за другим еще несколько вопросов:
— Ты знал, что у меня с Клашкой… что случилось со мной… это вот?…
— Догадался, допустим.
— Зачем своему Илюшке и прочей шайке-лейке рассказал?
— Хотел тебе лишний раз доказать: ты еще только подумаешь о чем, а мне уже известно. Довольный теперь?
Фрол, точно враз сварился, молчал.
— А отсюда что следует? — безжалостно продолжал Устин, расстегнув полушубок. И черные крылья опять начали подрагивать, готовые вот-вот развернуться со свистом. Фролу казалось, что Морозов в самом деле превратится сейчас в страшную птицу, взмоет кверху и оттуда ринется на него. — А следует вот что, любезный… Вижу я — задумчивый шибко стал. Гляди, дорогой, жить-то недолго нам с тобой осталось. Давай уж в дружбе и доживать.
— Ага, — кивнул головой Фрол. — Слышал уже: чтоб хозяин с ножом в сарай не зашел. Догадается, мол, тогда телушка, да поздно будет… Предупреждали уже.
Устин поглядел на склоненную Фролову голову.
— Кто предупреждал?
Фрол не ответил.
Морозов пошел к дверям.
— Ну, будь здоров.
— Зачем хоть приходил-то? — не шевелясь, устало вымолвил Фрол.
— Да вот… Сказали мне, что Степанида к Клашке ворвалась. Думаю — как бы теперь Фрол не отступился…
— Я ни к чему и не подступался. И ничего мне не надо — ни Клашку, ни Степаниду.
— Вот-вот… Видишь, я и об этом догадывался. А я вот что хочу. — И Устин Морозов впервые в жизни ясно и отчетливо сказал Фролу, чего он хочет: — Со Степанидой — как знаешь, но с Клашкой чтоб продолжал… Не сробел чтоб. — Улыбнувшись, добавил отчетливо: — Божий дар не принять — грех, как моя старуха говорит.
— Да зачем, зачем это тебе, сволочь ты египетская?! — крикнул во весь голос Фрол.
Но Устина в комнате уже не было.
Фрол стоял не шевелясь, словно пытался что-то вспомнить. И вспомнил: не в первый, не в первый раз сказал Устин Морозов, чего он хочет. Давно, очень давно не говорил так прямо Устин, но не в первый…
Глава 7
Зло и угрожающе скрипел мерзлый снежный наст. Фролу Курганову казалось, что еще шаг, ну два — и тот, кто беспрерывно огрызается под его лыжами, остервенеет окончательно, вцепится в ногу, прохватит мясо до костей.
Фрол зашагал быстрее, будто в самом деле хотел убежать от опасности. Тяжелая двустволка больно заколотила по спине сквозь полушубок, а болтавшаяся на поясе, еще не успевшая окаменеть на морозе лиса-огневка стала путаться в ногах. К тому же шагов через пятьсот горячей пробкой все плотнее и плотнее стало закладывать горло. Но Фрол из какого-то самому себе непонятного упрямства не сбавлял хода. Он жадно ловил бесчувственными, не повинующимися на морозе губами стылый воздух, с хрипом и хлюпаньем втягивал в себя. Воздух тот был словно со стеклянным песочком, и растертая им глотка горела, саднила все сильнее и сильнее.
Остановился Фрол на самой вершине увала, по склону которого почти до самого низа угрюмо стоял закуржавевший редковатый кедрач. У подножия увала начиналась деревня.
Остановился, но и теперь еще не хватало воздуха. Широкая, когда-то могучая грудь работала сейчас вхолостую.
Да, не тот уже стал Фрол Курганов. И силы не те. А ведь когда-то ему ничего не стоило отмахать по тайге, по буреломам и сумрачным, жутким крепям полсотни верст за день, отчертомелить с темна до темна на покосе или жатве, а потом как ни в чем не бывало колобродить с парнями по деревне до самого рассвета, тискать по овинам да сеновалам пищавших девок.
