Дело о Медвежьем посохе - Георгий Персиков

Мальчик пристукнул посохом оземь, и медведь, склонив голову, бросился на него, как разъяренный бык на тореадора. Оболонская завизжала, лицо мальчика обезобразилось от ужаса, из глаз брызнули слезы, посох выпал из рук.

Словно две молнии, метнулись две фигуры – это Родин прыгнул, как отчаянный футбольный голкипер, и закрыл собой Кинтаро, и айнский воин прыгнул кошкой и вонзил копье медведю в загривок. Огромный зверь по инерции пробежал несколько саженей и рухнул прямо перед доктором, сжимающим в объятиях рыдающего мальчика.

Племя потрясенно замолкло.

Шаман прочистил горло и с воодушевлением начал вещать что-то, вызывающее живой отклик у его соплеменников. Один за другим воины, женщины, дети и старики попадали на колени. А Синукар еле успевал переводить:

– Этот посох – священный! Он принадлежал богу Икоропорогуру – тому, кто владеет большим богатством. Тяжелые испытания предстоят нашему народу. Исконный враг хочет поработить нас так же, как уже покорил наших южных родичей. Кинтаро чужого племени, но в нем течет кровь айнов! Теперь ты способен на великие дела, сын бога и богини! Много людей старались ради тебя – постарайся же и ты ради них. И ты поведешь наш народ, то, что от него осталось, к спасению – мы верим в тебя!

Он подошел к мальчику, обнял его и со слезами на глазах что-то шептал, указывая на орнамент, вырезанный на посохе.

Родин перевел взгляд на Оболонскую и произнес:

– Теперь я понимаю тебя. Наверное, без твоей жертвы мальчишка никогда бы не стал Кинтаро – героем и спасителем народа!

Глава 29

Японский мальчик неизменно следовал за Георгием все последние дни, после того как Родин окончательно пришел в сознание. В последнее время между всей троицей пришельцев в селении айнов наладилась какая-то незримая связь. В долгие вечера унылой непогоды, пока сердитый ветер швырял на крышу хижины комья мокрого снега, Ася штопала одежду и готовила ужин маленькой семье, а выздоравливающий русский врач проводил время с одиноким японским ребенком.

Мальчик, росший в отдалении от отца, души не чаял в надежном и добром мужчине, который стал ему компаньоном для детских забав, учителем и другом в одном лице. Георгий организовал даже нечто вроде школьного класса и на полированной сосновой доске рисовал для своего воспитанника углем целые сказки. Доктор, лишенный в детстве полноценной семьи и материнской ласки, находил необычное удовольствие в этой хрупкой семейной идиллии, где у него на краю света как будто была преданная жена – любовь его юности и ласковый сын с внимательными и умными глазами. Благодарность к Оболонской, ее самопожертвованию, ее чуткой бескорыстной любви поставила точку в душевных метаниях. Здесь, в столь далеком от дома суровом краю, можно было не думать ни о чем и упиваться моментами этого странного счастья.

Постепенно прогулки становились все дольше, Георгий восстанавливал силы день ото дня и вскоре на его поросшем щетиной лице заиграл прежний здоровый румянец. Теперь он осмеливался даже в одиночку выходить на охоту в ближайший к побережью лес, облачившись по морозной погоде в тюленью парку и теплые айнские унты собачьего меха. К вечеру он неизменно возвращался домой и, пригибаясь под низкой притолокой, гордо протягивал Асеньке сегодняшнюю добычу на ужин – от случая зайца, нутрию или куницу.

В один из вечеров, когда маленькое семейство грелось у очага, мальчик неожиданно пришел в беспокойство, последние дни он вообще вел себя тревожно, стремясь к уединению или же подолгу просиживая в хижине шамана. Последний принимал японского ребенка с огромным почтением, как важного гостя, и в его присутствии, как правило, молчал, предаваясь своеобразной медитации, мальчик же глядел на него с интересом и вниманием. Когда Родин однажды присутствовал на такой встрече, его не покидало странное чувство – будто бы в голове что-то шептало далекое эхо.

Георгий на мгновение ощутил обрывки чьих-то воспоминаний, яркие вспыхивающие картинки, как в волшебном фонаре, странные разрозненные образы. Огромный медведь, вставший на задние лапы и рвущий воздух передними, раскрыв пасть в беззвучном реве. Причудливый посох, зажатый в детской руке, песок сыплющийся потоком откуда-то сверху. Родин тогда списал все это на последствия раны и нервное переутомление, но в этот вечер странное ощущение вернулось. Маленький японец не находил себе места и крутился волчком, прислушиваясь к завыванию ветра снаружи.

– Что случилось, маленький? Тебе не нравится здесь? Куда ты хочешь уйти? – недоумевала Оболонская.

Мальчик замер и уверенно показал в сторону сопок, за которыми прятался Александровск.

– В город? Нам нельзя туда, маленький, никак нельзя. Там тебя отберут у нас, а меня на каторгу обратно отправят.

Маленький пророк в ответ насупился и принялся ковырять горелой палочкой на доске. Родин заглянул ему через плечо. На доске был нарисован мужчина, держащий в руках нечто вроде топора. Весьма неплохой рисунок для неумелой детской руки.

– Кто это? Беглый каторжанин? Да и при чем тут мы?

Вместо ответа японский мальчик быстро и потрясающе аккуратно, по всем законам каллиграфии, вывел на доске два иероглифа. Один из них был хорошо знаком молодому врачу, он обозначал микадо, японского императора, второй иероглиф смутно напоминал что-то. Но что?

– Твой отец император? А это – твоя мать? Что значит этот иероглиф? – Оболонская с тревогой обратилась к своему приемышу.

В ответ тот лишь рассмеялся и, подняв горсть песка рядом с очагом и все еще улыбаясь, пустил его тоненькой струйкой между пальцев.

Родин все еще не мог поверить в происходящее, мальчик и вправду собрался сразиться с кем-то на глазах у всего города! Скорее всего, этим «кем-то» должен был стать тот самый беглый каторжник, который сожрал своих подельников… Неужели эта легенда про мальчика-победителя не пустой вздор? Неужели этот худенький узкоплечий черноволосый мальчик – ключ к истории его страны?

– Ты тот самый избранный? Ты можешь остановить войну?

Мальчик посерьезнел и уверенно кивнул.

– И ты, ты сделаешь это? Ты остановишь войну между нашими народами?

Тот снова кивнул и ответил не по годам взрослым спокойным взглядом. Ася и Георгий сидели в полнейшей растерянности, чуть не открыв рты. Япончик выдержал паузу и, поняв, что немая сцена не прекращается, нетерпеливо топнул ногой и вновь указал в направлении горной гряды.

– Но как вся эта толпа услышит пророчество? Оно окажется у них в головах, ты снова передашь мысли им в головы?

Мальчик улыбнулся.

– Но тебе не удалось приручить медведя, и посох тебе не помог! – повысил голос Родин. – Как же ты сможешь усмирить этого… того, кто там на тебя нападет?

Мальчик приподнял брови – мол, усмирю.

– А ты знаешь это пророчество, родной? – спросила Ася. – Может, скажешь нам, а мы его передадим сами? А ты тут спрячешься.

Кинтаро покачал головой, и на глаза его навернулись слезы.

Родин в задумчивости посмотрел на огонь и тихо обратился к своей спутнице:

– Это выглядит как ловушка. Те, кто желает смерти мальчика, наверняка в курсе пророчества и будут нас ждать в Александровске, чтобы убить его.

Оболонская обняла Родина сзади за его широкие плечи и, с тревогой заглянув в глаза, спросила:

– Но кто эти люди? И что нам теперь делать? Мы же не можем бесконечно прятаться в этой хижине.

Родин сурово нахмурился и сжал ее ладонь своей.

– Я не знаю, Ася. Пока не знаю. И, боюсь, единственный способ выяснить это наверняка – это отправиться в Александровск и встретиться с врагом лицом к лицу. Это опасно, но другого выхода я не вижу. В любом случае, это лучше, чем прятаться здесь.

Георгий обернулся к мальчику, попытавшись придать, насколько возможно, лицу спокойное и дружелюбное выражение, и с преувеличенной бодростью объявил:

– Ну что же, Асенька, видать, конец пришел нашим каникулам. Нужно возвращаться в Александровск. Завтра выйдем, как рассветет.

Глава 30

Иногда Родину казалось, что со времен сотворения мира по тайге, где они шли, не ступала нога человека. Нетронутая природа не пугала – правила под себя, и совсем скоро он начал понимать, что испытываемое им умиротворение – не просто однокоренное слово к слову «мир», который был создан до тебя и будет существовать много позже, а ты – лишь рядом…

Буду всегда я по-прежнему молод нетленной душою.Пусть разрушается тело и страсти земные бушуют…Дух молодой пролетит над пустыней бесплодных терзаний,Все молодой, ясноокий, – и чуждый печальных страданий!

– Это чьи стихи?

– Александра Блока. Чистый гений, первые стихи написал, говорят, в пять лет. Вот увидите, у него большое будущее.

– Красиво. А я вот услышала песню, которую каторжанки пели, и не запомнила ничего, кроме одной строчки: «И по тайге дымкой раннею странником бредет печаль…» – казалось, она все в моей жизни объясняет. А сейчас я ее по-другому понимаю, и кажется мне, что жизнь настоящая только начинается.