Теория праздного класса - Торстейн Веблен

При отборе, происходящем под надзором закона демонстративного расточения, вырастает кодекс общепризнанных канонов потребления, действием которого является удержание потребителя на уровне нормы расточительности в потреблении дорогих товаров и в употреблении большого количества времени и сил. Это развитие предписывающего обычая оказывает немедленное действие на экономическую жизнь, однако непрямое, более косвенное действие оно оказывает на поведение людей также и в других аспектах. Образ мысли в отношении выражения жизни в любой конкретной области неизбежно затрагивает привычную точку зрения на то, что является правильным и хорошим в других областях. В органическом комплексе привычек мышления, составляющих существо сознательной жизни индивида, экономический интерес не является отдельным, выделяющимся среди всех других интересов. Кое-что, например, уже говорилось о его связи с канонами почета.

Принцип демонстративного расточения направляет формирование образа мысли в отношении того, что нравственно и почетно в жизни и в предметах потребления. При этом данный принцип пересекается с другими нормами поведения, первоначально не имеющими отношения к кодексу денежного почета, но представляющими, непосредственно или в каждом конкретном случае, известное экономическое значение. Так, канон почетного расточительства может оказывать непосредственное или косвенное влияние на чувство долга, чувство прекрасного, на представление о полезности, о благочестивой или ритуальной уместности, а также на представление о научной истине.

Едва ли необходимо пускаться здесь в обсуждение отдельных моментов, в которых канон доставляющих почет расходов обыкновенно пересекается с моральными канонами поведения, или того, каким образом это происходит в каждом отдельном случае. Это те вопросы, которым уделяется большое внимание и которые широко освещаются на примерах теми людьми, обязанность которых — наблюдать и давать указания в отношении всяких отступлений от общепринятого кодекса принципов морали. В современных обществах, где институт частной собственности выступает характерной особенностью общественной жизни, господствующей в экономике и в праве, одной из самых ярких черт морального кодекса является неприкосновенность собственности. Нет надобности отстаивать или пояснять на примерах справедливость утверждения, что обычай сохранения частной собственности в неприкосновенности пересекается с другим обычаем — добиваться богатства ради доброго имени, обретаемого через его демонстративное потребление. Большинство преступлений против собственности, особенно в ощутимом масштабе, попадают под эту рубрику. Притчей во языцех, фактом всеобщей известности является то, что в тех преступлениях, в результате которых к преступнику переходит крупная собственность, он обычно не подвергается высшей мере наказания или тому величайшему позору, который бы пал на него на основании одного только наивного морального кодекса. Вор или жулик, получивший путем правонарушения большое богатство, имеет больше возможности избежать сурового наказания со стороны закона, чем мелкий воришка; а от его возросшего состояния и того, что он тратит нечестно приобретенную собственность благопристойным образом, на его долю выпадает немалая добрая репутация. Благовоспитанное расходование награбленного настолько сильно впечатляет лиц с развитым чувством внешних приличий, что смягчает ощущение моральной низости, возникающее у них при виде правонарушения. Можно также заметить — и это имеет более непосредственное отношение к делу, — что мы склонны прощать преступление против собственности в том случае, когда мотивом человека является обеспечение средств для. «приличного» образа жизни его жене и детям. Если при этом добавляется, что жена была «вскормлена в роскоши», то это принимается в качестве добавочного смягчающего обстоятельства. То есть мы склонны прощать такое преступление, где целью преступника является почтенная цель дать возможность своей жене осуществлять за него подставное потребление времени и материальных ценностей в таком количестве, какого требует норма денежной благопристойности. В таком случае обычай одобрения привычного уровня демонстративного расточительства идет в разрез с обычаем порицания преступлений против собственности до такой степени, что иногда даже оценка остается неопределенной: порицание это или похвала. Это справедливо особенно там, где правонарушение несет в себе ощутимый элемент хищничества или разбоя.

Едва ли нужно продолжать рассмотрение этой темы дальше, однако, возможно, не будет неуместным замечание, что вся та значительная часть моральных устоев, которые вырастают вокруг понятия неприкосновенности собственности, является психологическим продуктом традиционного восхваления богатства. И следует добавить, что это богатство, считающееся свято неприкосновенным, высоко ценится прежде всего благодаря той доброй славе, которую приносит его демонстративное потребление.

К вопросу о значении денежной благопристойности в научной атмосфере или в стремлении к знаниям мы вернемся несколько более подробно в отдельной главе. Нет также особой необходимости останавливаться здесь на представлении о достоинствах, которыми в этой связи наделяется благочестие или ритуал. Эта тема также будет появляться среди прочих в одной из последующих глав. Тем не менее практика престижного расходования играет немалую роль в формировании массовых представлений о том, что правильно и похвально в вопросах священнослужения, а следовательно, здесь можно разъяснить, как принцип демонстративного расточительства проявляется в некоторых банальных обрядах благочестия и в связанном с ними самодовольстве.

Очевидно, что каноном демонстративного расточительства в значительной части можно объяснить то, что может быть названо «благочестивым потреблением», например потребление священных зданий, церковных облачений и других материальных ценностей того же рода. Даже в тех современных культах, божествам которых приписывается пристрастие к нерукотворным храмам, священные строения и другая культовая собственность строятся и отделываются с известным расчетом на престижный уровень расточительных расходов. И нужно лишь немного наблюдения или интроспекции — подойдет и то, и другое, — чтобы убедиться, что дорогостоящая роскошь храма оказывает возвышающее и смягчающее действие на душевный настрой молящихся. Если мы задумываемся над ощущением глубокого стыда, которое вызывает у всех очевидцев всякое свидетельство бедности или запущенности в священном храме, это послужит в подкрепление того же факта. Аксессуары для отправления всякого обряда благочестия должны быть безупречными в денежном отношении. Это требование является настоятельным, как бы пи были полезны эти аксессуары в эстетическом или ином отношении.

Может быть, уместно также заметить, что во всякой общности, особенно в районах, где норма денежной благопристойности для жилищ невысока, местное святилище лучше украшено, демонстративно расточительнее по своей архитектуре и убранству, нежели жилые дома прихожан. Это справедливо в отношении почти всех вероисповеданий и культов, христианских ли, языческих ли, но в особой мере это справедливо в отношении более старых и более зрелых религиозных обрядов. В то нее время священный храм обычно никак не способствует созданию физического удобства для паствы. В самом деле, священное строение не только лишь в незначительной степени служит физическому благополучию прихожан по сравнению с их более скромными жилыми домами, но всеми людьми ощущается, что правильный и просвещенный смысл истины, красоты и добра требует, чтобы во всяких расходах на храм демонстративным образом отсутствовало все, что может служить удобству прихожанина. Если какой-либо элемент удобства допускается в обстановке храма, он должен быть по крайней мере тщательно скрыт и замаскирован под показную строгость. В наиболее почтенных современных церквях, где не делается никаких расходов, принцип строгости осуществляется вплоть до превращения обстановки храма, особенно с виду, в средство «умерщвления плоти». Среди лиц с изысканным вкусом в деле «благочестивого потребления» мало у кого этот аскетически-расточительный дискомфорт не вызывает своим внутренним содержанием чувства справедливости и добра. «Благочестивое потребление» носит характер подставного потребления. Такой канон благочестивой строгости основывается на денежной почетности демонстративно расточительного потребления, опираясь на то правило, что подставное потребление не должно способствовать удобству подставного потребителя.

Что-то от этой суровости есть в святилище и его обстановке во всех культах, где святой или божество, к которому имеет отношение храм, как понимается, в нем не присутствует и сам не пользуется имуществом храма в соответствии с приписываемым ему вкусом к роскоши. Несколько иной характер в этом отношении носят священные атрибуты в тех культах, где приписываемый божеству образ жизни приближается к образу жизни земного патриархального властелина— где оно, как представляется, лично пользуется этими годными к потреблению материальными ценностями. В этом последнем случае виду святилища и его обстановке в большей мере придается стиль имущества, которое предназначается для демонстративного потребления мирским хозяином или владельцем. С другой стороны, там, где предметы священнослужения используются просто при служении божеству, т. е. там, где они потребляются подставным образом его слугами, там священное имущество приобретает характер, который подобает иметь предметам, предназначенным исключительно для подставного потребления.