Одиночка - Гросс Эндрю

Охотник за трюфелями… Что делает охотник за трюфелями? — спрашивал он себя, уставившись в карту.

Он копает.

Куда копает?

Зазвонил телефон. Франке вернулся к столу, секунду он собирался с мыслями, затем прочистил горло и поднял трубку:

— Генерал Гребнер…

Он не сомневался: союзники забросили своего человека в Аушвиц.

Глава 32

В восемь часов утра Блюм уже пил кофе на главной площади Бжезинки. Они с Юзефом урвали пару часов сна в лесном домике одного партизана на окраине городка. Как и предупреждала Аня, хлеб, который предложила им жена хозяина, пока они грелись у очага, был такой жесткий, что об него легко можно было сломать зубы.

На площади происходило столпотворение. Блюм насчитал десять немецких солдат и офицера по снабжению, который формировал бригады.

— Эй, ты! подозвал офицер одного работника. — Плотник, говоришь? Иди туда!

Рабочие группировались около грузовиков, которые развезут их по разным точкам. На «ИГ Фарбен» требовались укладчики кирпича и электрики. В Биркенау ждали плотников и грузчиков. Большую часть работ, как сообщали Врба и Вецлер, выполняли заключенные лагерей. Десяти- и двенадцатичасовые смены без перерывов доводили заключенных до крайней степени измождения, физического и морального. Тех, кто падал без сил от истощения и неутолимой жажды, пристреливали на месте.

Однако часть работ требовала определенной квалификации: профессиональных плотников, умелых слесарей и механиков. Каменщиков. Сильных мужчин, каждый из которых способен заменить дюжину недокормленных заключенных. По всем признакам, налицо было существенное расширение фронта работ, чтобы «ускорить процесс уничтожения», как это сформулировал Стросс. В соседнем Биркенау строили новые бараки, подводили пути к воротам. В Аушвице — больницу, где проводились медицинские опыты на заключенных. Немцы платили жалкие гроши, бо́льшую их часть забирали подрядчики. Но любые деньги были кстати, если в разгар войны ты мог купить на них буханку хлеба или тощего каплуна.

— Пойдем, — позвал Юзеф Блюма. — Я договорился насчет тебя. Встань в эту очередь. Ты отправляешься в основной лагерь.

В толпе у старого разбитого грузовика стояло человек двадцать.

Юзеф подошел к крепышу в фланелевой куртке и твидовой кепке, по виду он был тут главный.

— Это мой приятель, о котором я говорил тебе пару дней назад. Он хорошо управляется с молотком.

— Что ты умеешь делать? Кровли? Шпатлевание?

В основном лагере нужны люди.

— Да, — ответил Блюм.

— Ну, — подрядчик окинул взглядом Блюма, не обладавшего ни сложением, ни руками плотника, и произнес не без скептицизма: — Ну, если Юзеф поручился… Предлагаю тебе десять злотых в день.

— Десять?

— Хорошо, двенадцать, но только после того как я увижу, на что ты способен. Пойдет?

Блюм кивнул.

— Садись в машину, — велел подрядчик.

Блюм подтянулся и залез в кузов колымаги. Он был почти полон. Натан нашел свободное местечко около мужика в комбинезоне, курившего трубку.

Подошедший солдат начал пересчитывать сидевших в кузове работяг:

— Eins, zwei, drei… — Блюм наклонился к ботинку. — Эй, ты, поднимись! — Солдат стал считать снова.

Их было восемнадцать. Немец пошел дальше.

— Удачи тебе, друг! — Юзеф ударил по кузову грузовика. — Увидимся в четверг вечером. — Натану почему-то показалось, что себе под нос он пробормотал совсем другое: «Да храни тебя Господь. Сомневаюсь, что мы еще свидимся».

— До четверга, — помахал ему Блюм.

Грузовик тронулся с места. В кабину рядом с водителем запрыгнул немецкий рядовой. Офицер-тыловик и с ним еще несколько солдат ехали позади на полугусеничном вездеходе.

Блюм заметил Юзефа — тот курил, наблюдая, как они отъезжают. Он надвинул кепку на глаза. Когда Натан оглянулся в следующий раз, партизан уже исчез.

В кузове вместе с ним сидели люди разных возрастов. Были мастера со стажем, разменявшие кто пятый, а кто и шестой десяток, не попавшие на войну по возрасту. Грузовик довольно быстро выбрался из города и двинулся по мощеной дороге на юг.

Свой кольт вместе с часами и компасом Блюм оставил у Юзефа. Под подкладкой у него были зашиты деньги, на которые он мог бы купить всех в этом кузове. Грузовик набирал скорость, Блюм смотрел на дорогу. Вдруг взгляд Натана упал на его собственную брючину. Она завернулась и, если приглядеться, можно было увидеть с изнанки полосатую ткань арестантской робы. У Блюма перехватило дыхание.

Не привлекая внимания, он нагнулся и поправил завернувшиеся штаны. Этого никто не заметил. Ехавшие в кузове по большей части молчали. Только парочка местных обсуждала поздние заморозки и не зазеленевшие еще поля. Блюм посмотрел на дорогу. Она была неровной, при каждом ухабе всех сидевших подбрасывало на скамьях. Второй грузовик ехал следом, вездеход с солдатами замыкал колонну в двух десятках метров за второй машиной.

Они проехали знак «ОСВЕНЦИМ 8 КМ».

Сердце Блюма учащенно забилось.

— Первый раз? — спросил мужчина в комбинезоне, как послышалось Блюму, с галицийским акцентом. У него были густые усы и глубоко посаженные глаза, прикрытые козырьком кепки.

— Да.

— Ты откуда?

— Из Мазурии, — ответил Блюм. — Гижицко, недалеко от озера Снярдвы, — он старался говорить невыразительно, чтобы оставаться как можно более незапоминающимся — на обратном пути в кузове его не будет.

— Дам тебе совет, — работяга наклонился к нему поближе, дыхнув табаком. — Заткни нос, когда будем подъезжать. Там вонь невыносимая.

— Спасибо, учту, — кивнул Блюм.

— И чем бы ты ни занимался, не задавай вопросов. Немцы этого терпеть не могут.

— Я тебя понял, — улыбнулся в знак благодарности Блюм. Он посмотрел на свои руки… К его великому ужасу, теперь у него задрался рукав куртки, и две цифры от номера, вытравленного у него на руке, оказались на виду. А2… Если кто-то увидит, ему конец.

Он посмотрел на работягу напротив — тот сидел, прикрыв глаза, и казалось, ничего не заметил. Блюм расслабился. Он поддернул рукав и почувствовал, как сердце восстанавливает свой нормальный ритм.

Он чуть не прокололся. Дважды.

Дорога шла вдоль кромки густого леса. Потом они ехали по берегу реки Солы, куда они с Мендлем должны направиться через шестьдесят с небольшим часов. Спустя десять минут дорога свернула влево, оставив лес и реку позади. Блюм увидел новый знак «РАЙСКО», со стрелкой, указывавшей на восток.

Потом еще один: «ОСВЕНЦИМ 3 КМ».

Этот указывал на запад.

Грузовик дернулся и повернул налево. Теперь они ехали вдоль железнодорожного полотна. Блюм разглядел впереди над деревьями серое облако. Оно повисло там, как туман над бухтой.

Затем воздух наполнился едким запахом, о котором предупреждал его сосед в грузовике. Похоже на серу, подумал Блюм. Или свинец. Только более сладкий. Когда в желудке возник рвотный позыв, он понял, чем это пахнет.

Видя реакцию Блюма, его сосед посмотрел ему в глаза, подмигнул и угрюмо хмыкнул.

Впереди тянулось унылое здание из кирпича, над которым торчала вышка. Несколько вышек. И колючая проволока — насколько хватало глаз. Двойные ряды колючей проволоки, под током. Знаки с надписью «VERBOTTEN!» и нарисованными под ней черепом и костями развешаны через каждые десять метров. Внутри был целый город. Город смерти. Через каждые сто метров — сторожевые вышки с пулеметами на треногах. Железная дорога доходила до самых ворот. Вокруг одни немцы. Эсэсовцы.

Грузовик остановился.

Внутри у Блюма все оборвалось. Он поймал себя на том, что повторяет слова поминальной молитвы «Эль мале Рахамим»: «Эль мале рахамим, шохен ба-ромин…», шептал он про себя.

«О Боже, исполненный милосердия, пребывающий в небесах, даруй истинный покой под сенью присутствия Твоего тому, кто ушел от нас…»

Дальше он не помнил.

Неожиданно послышалась возбужденная перебранка на немецком. Подошедший к грузовику офицер, выразительно жестикулируя, пытался вернуть их обратно на дорогу, приказывая водителю ехать дальше: