Золотая пряжа - Корнелия Функе

Сам князь, которого Ханута когда-то спас от клыков бурого волка, принял их далеко не сразу. Лицо старого охотника мрачнело с каждой минутой, пока он ожидал аудиенции, устроившись на кожаном диване, по стоимости превосходящем всю его гостиницу вместе с корчмой. Рядом Сильвен то и дело прикладывался к рюмке картофельной водки, поданной ему на серебряном персидском подносе. Джекоба радовало, что Ханута не соблазнился угощением, пусть даже причиной тому было не менее опасное колдовское снадобье под названием могильная горечь.

Лиса стояла возле занавешенного мехом окна – даже летом ночи в Москве бывают холодными – и смотрела на городские крыши, словно сложенные из цветной бумаги.

Джекоб хорошо знал это состояние, порой Лиска пребывала в нем часами. Картинки, звуки, запахи откладывались у нее в памяти, чтобы всплывать годы спустя. Он любил разглядывать ее лицо в минуты сосредоточенности, хотя с некоторых пор даже это удовольствие стало для него запретным.

Ханута вот уже в третий раз рассказывал историю спасения Алексея Федоровича Барятинского от клыков бурого волка, а Джекоб страдал от боли даже более жестокой, чем та, что причинили ему прикосновение голема и вороны Бабы-яги. Время от времени комната оглашалась гулким боем, и тогда дверки часов на каминной полке распахивались и из них выезжал золоченый медведь. Когда он появился во второй раз, Ханута разразился проклятием, которому научился у Сильвена, но тут, словно по волшебному слову, на пороге появился ливрейный слуга и пригласил их к князю.

Джекоб в жизни не видел человека дороднее. Даже ольхе-фроны, чьи тела защищены от арктического холода семью слоями жира, почтительно склонили бы перед князем головы. Барятинский участвовал в двух войнах, однако Джекоб не мог, как ни силился, представить его в офицерском мундире. Взгляды, которые князь бросал на Лиску, подтверждали его известную слабость к женскому полу. Другой его страстью была дуэль. На следующее утро во время завтрака один из слуг поведал гостям, что недавно князь прострелил руку первому пианисту Варягии, заподозрив того в связи со своей женой.

Быстро оглядев Джекоба, Барятинский остановился на Сильвене, точнее на татуировке, украшавшей его шею пониже затылка.

– Неплохо, – хмыкнул он. – Якутия или Константинополь?

И, не дожидаясь ответа, раскрыл Хануте объятия, с лихвой окупившие долгие часы ожидания.

– Прошу прощения… неожиданный визит… посол из Луизианы… – оправдывался князь между поцелуями. – Нигде не играют в карты лучше, чем в Варягии, но вчера я лишился целого состояния.

Голос у князя был соответствующий телосложению – зычный, как у оперного певца, и теплый, как медвежий мех на воротнике его камзола.

– Где ты потерял руку, друг мой? – громко спросил он, ткнув Хануте в грудь унизанным перстнями пальцем. – Что с тобой? Ты постарел. Не ты ли когда-то искал источник с молодильной водой?

– Я не нашел его, – хмуро отвечал Ханута. – Ну а ты как? Я вижу, тебе удалось-таки напасть на след кыргызских мясных мух, от укусов которых человек начинает испражняться золотом?

– Мух? – Барятинский самодовольно ухмыльнулся, поглаживая себя по животу. – Нет. Видишь ли, я поклялся вставить себе каменные зубы, если гоилы разобьют альбийский флот. – Тут князь оскалился, обнажив карнеоловые клыки. – С ними, пожалуй, умрешь с голоду. Но знаешь – все к лучшему. Я рад, что хоть кто-то приструнил островных псов. – Тут он впервые повернулся к Джекобу: – Вы ведь из Альбиона, не так ли? Один из моих лучших друзей родом оттуда, шпион на службе вашего короля. Об этом знает вся Москва, хоть сам он это и отрицает. – Барятинский хмыкнул. – Отличный товарищ и любит выпить. Я много раз уговаривал его работать на меня, но увы… Он слишком любит свою родину. Как можно любить какую-нибудь другую страну, кроме Варягии?

Тут Барятинский и Ханута дружно расхохотались, так что Джекобу стало не по себе.

– Да будет тебе! – Ханута хлопнул князя по могучему плечу. – Уверен, на тебя работают лучшие шпионы! Ну-ка выкладывай, Темная Фея уже в Москве?

– Фея, Фея… – Князь махнул рукой, едва не лишив глаза подвернувшегося слугу. – Варяги бьют своих врагов и без магии. Не говоря о том, что наш царь не настолько глуп, чтобы ссориться с гоилами из-за бабы. Но будет об этом… Ты в Москве – лучшем городе мира. Как насчет новой руки? Я знаю кузнеца, который изготовляет металлические протезы для инвалидов черкесской войны, – всяко посолиднее твоего жалкого деревянного обрубка. Ты сможешь даже двигать пальцами! А если заплатишь – он выкует ее из золота.

Ханута посмотрел на князя с таким недоверием, словно тот предлагал ему сорвать новую руку у него на грядке.

– Чепуха, – пробормотал он, поглаживая «обрубок», вот уже много лет служивший ему верой и правдой. – Но что ты там говорил насчет друга? Шпион? Тогда я должен его знать…

Альберт Ханута всегда был начеку.

– Его называют Борзой. – Барятинский достал из жилетного кармана часы и озабоченно взглянул на циферблат. – У него варяжские корни, если верить тому, что он говорил царю. Но это ложь. Я знаю из надежных источников, что он уроженец Каледонии.

– Борзой? – переспросил Джекоб. – Я знаю одного по прозвищу Овчарка. – Это лучший из альбийских шпионов в Левонии.

– Возможно, это он и есть. – Князь пригладил завитые волосы. – Прошу простить, но сегодня царь дает бал. Я должен переодеться и обсудить с поваром меню на оставшуюся неделю. К вопросам питания в Варягии отношение самое серьезное. – Он одарил Лиску карнеоловой улыбкой. – Однако мне нужна спутница. Жена с дочерью уехали в деревню, они так скучают в Москве.

Лиска вопросительно посмотрела на Джекоба.

– Сожалею, но мадемуазель Оже поедет на бал со мной, – ответил за нее тот.

– В самом деле? – переспросил князь. – Не слишком ли большая честь для заезжего бродяги – приглашение, которого напрасно добиваются влиятельнейшие граждане Москвы? Ничего личного, но мой кучер одевается лучше. – Князь презрительно фыркнул.

– У него будет приглашение, Алексей, – вмешался Ханута. – Это Джекоб Бесшабашный – ты, вероятно, слышал о нем. Один из лучших охотников за сокровищами, что неудивительно, поскольку обучение он проходил у меня.

– Бесшабашный? Да-да, как же… – Князь захватил у слуги с подноса начиненную орехами фигу и целиком отправил ее в рот. – Не вы ли нашли хрустальную туфельку для Терезии Аустрийской? Она не очень-то любит об этом вспоминать. Не говоря о кронпринце Лотарингии, назначившем за вашу голову хороший куш. – Тут князь печально улыбнулся Лиске, словно сожалея, что ей придется появиться на балу в компании столь никчемного кавалера.

Лиска улыбнулась в ответ и, прежде чем Джекоб успел раскрыть рот, сжала пустой карман его куртки. Бесшабашный намек понял.

– Я велел подготовить для вас лучшие комнаты, – продолжал князь. – Мой дом открыт… даже для альбийцев. – Он мрачно посмотрел на Джекоба. – Около полудня, когда на кухне заканчиваются последние приготовления, на крыше поднимают флаг. Это сигнал всему городу. Каждый имеет возможность убедиться в том, что на меня работают лучшие повара Москвы. Многих из тех, кто оказывается за моим столом, я не знаю в лицо, но жизнь так коротка, а наши зимы так суровы… Откуда вы? – обратился он к Сильвену, только что заглотнувшему фаршированную фигу. – Надеюсь, не из Альбиона?

– О, нет-нет, – ответил за приятеля Ханута. – Он из Аркадии.

– Варварская страна… – Барятинский с сожалением оглядел гостя. – Колония. Горбуна там не слишком-то привечают, но даст бог – мы избавим его от этого бремени.

Он рассмеялся собственной шутке и склонился перед Лиской в прощальном поклоне.

– До свидания, мадемуазель. За удовольствие видеть вас в своем доме я готов простить Альберту даже то, что он привел сюда альбийца. В Москве любят балы, а я здесь лучший танцор. Не лишайте же меня надежды.

Ханута едва обратил внимание, что его старый друг удалился.

– Железные пальцы, – пробормотал он, глядя на свою деревянную руку. – И они не заржавеют?

Лиска задумчиво изучала походный костюм Джекоба.

На что, собственно, покупать бальные наряды? Хороший вопрос. Вот если бы у Джекоба осталось в кармане все то серебро, которым одарил его Семнадцатый… Ханута уже приценивался к часам на каминной полке, когда Лиска сняла с пальца кольцо и сунула его в руку Джекоба.

– Вот. Думаю, прежняя владелица не стала бы возражать против того, чтобы обменять его на бальное платье.

Они подобрали это сокровище в пещере людоеда – тот как раз полировал оставшиеся от жертв драгоценности, когда Джекоб и Лиса убили его.

Царский бал

Зал гудел как пчелиный улей, и даже золото на стенах блестело, как мед.

А музыка! Когда в детстве Лиска заходила в лес и кружилась там между деревьями, представляя себя на таком балу, оркестр ей заменял птичий гомон да шелест листвы над головой. И теперь ей так не терпелось повторить этот танец здесь, в зале с малахитовыми колоннами, очевидно подаренными варяжскому царю какой-то волшебницей.