На большом пути. Повесть о Клименте Ворошилове - Владимир Успенский

Узнав о появлении начальства, комбриг Книга выехал навстречу. Хорошо, что улица узкая: не разминулись в снежных вихрях, столкнулись, можно сказать, нос к носу. Ветрище, холод, а на Василии Ивановиче, как всегда, лишь кожаная тужурка и кожаные штаны, заправленные в сапоги. На широком ремне кобура нагана и офицерская шашка.

- Ты почему здесь? - грозно спросил Буденный.

- А де ж мне быть?

- Не крути, сам знаешь! Отступил?

- Та отошел.

- Кто разрешил отойти? Начдив? Я?

- Та никто не разрешав, по своей аницативе. Навалились на мене беляки, один ход - назад.

- Откуда они взялись?

- Хто ж их знае, у такой пурге... Нажали крепко, я и отскочив.

- Приказ о наступлении тебе известен?

- Та слыхав. - Книга, прикидываясь тугодумом, укоризненно поглядывал на Буденного: чего, мол, цепляешься при члене Реввоенсовета, с глазу на глаз поговорим. А вслух: - Мы ж люди темные, у школах не обучалысь...

- Брось шутковать! - повысил голос Буденный. - Потери большие?

- Та не дюже...

- Докладывай по всей форме! - Семен Михайлович аж побледнел от негодования, по его лицу Книга понял, что валять дурака больше нельзя. Сказал потускневшим голосом:

- Так что два орудия потеряли.

- Бежал, значит?

- Отступал.

- Эх, ты! - выдохнул Буденный.

Высказался бы, наверно, покруче, не будь рядом Ворошилова. Всякое случалось в красной коннице, не одни лишь удачи, но орудия ценились особенно, их старались не бросать даже в самом трудном положении. А Книга - сразу два!

Не глядя на комбрига, Семен Михайлович процедил презрительно, почти не разжав зубы:

- Поднимай людей по тревоге! Выбить противника из Чистополья! Орудия захватить!

И круто повернул жеребца.

Из хутора выехали молча. Метель не утихала. Кони торили ровную пухлую целину. Только по ветлам, смутно вырисовывавшимся за белой кисеей, можно было понять, что не сбились с большака.

- Не зря ты бригаду поднял? - беспокоился Климент Ефремович. - Не заплутается Книга?

- Василий Иванович-то? Он теперь зол, как зверь! Своим знаменитым нюхом до Чистополья дойдет. Вместо двух орудий четыре захватит, помяни мое слово. Знаю я его штучки... Ишь ты: «Мы люди темные», - передразнил Буденный. - Теперь он враз просветлеет!

- Может, все-таки остановить нам общее наступление? - продолжал Ворошилов. - Опасаюсь я, что все окончательно перепутается.

- А уже перепуталось, - повеселел Свмен Михайлович.

- Тем более.

- И у нас перепуталось, и у белых тоже. Мы наугад тычемся, и они ничего не видят, не знают. Кто смелей, кто настойчивей - тому и везет. Дерзость для нас на первом месте. О чем я тебя попрошу - не мешай мне сейчас!

- Как понять?

- А так и понимай, - усмехнулся Буденный. - Есть дела, в которых ты дока непревзойденный, и я в таких делах безмолвно тебя слухаю. Но и ты в этот раз послухай без возражений. Эта бесноватая погодка как раз для меня. Нутром знаю, как запутаю, запетляю сегодня их благородиев. Нонче мой день. Только ты меня не окорачивай, узду не натягивай.

- Не буду, - без особой охоты согласился Климент Ефремович. - Ты запутывать-то запутывай, но все же помни: за удачу или за провал мы оба одинаково отвечать будем.

- Сам отвечу.

- Не выйдет, Семен Михайлович. С обоих спрос, обоим одна боль.

- Но на нонешний день ты согласный?

- Договорились, - кивнул Ворошилов.

С этой минуты Климент Ефремович до самого вечера ничего не сказал Буденному поперек, хотя в мыслях не всегда одобрял его решения. Однако видел: Семену Михайловичу сейчас лучше не противоречить, не сбивать пыл. Буденный не просто работал, не просто действовал; а вдохновенно творил эту операцию, развернувшуюся на большом пространстве за снежным занавесом, втянувшую в себя многие тысячи людей, большое количество пушек, пулеметов, бронепоездов.

Обосновался Реввоенсовет в селе, где находился штаб 6-й кавалерийской дивизии, но не вместе с этим штабом, а на другом конце улицы. Климент Ефремович понял Буденного: если влезешь в дела и заботы одной этой дивизии, то потеряешь масштабность, притупится ощущение всей операции. Ну, а узел связи дивизии, ее резервные эскадроны - на всякий случай вот они, под рукой.

Семен Михайлович занял дом возле церквушки, с виду ничем не выделявшийся, но внутри спланированный по-городскому, без большой печки посредине, и потому казавшийся просторным. Ковер на стене, посуда в красивом шкафу. Крашеный, чуть поскрипывающий пол. Буденный велел все лишнее вынести, оставить только стулья, а два стола сдвинуть вместе. На них скатертью легла карта с плохо стертыми следами карандаша... У правой руки - еще одна карта, поменьше, но очень подробная, захваченная у беляков. Тут же три полевых телефона.

Все это - и карты, и телефоны - появилось мгновенно. И захлопали двери, забегали ординарцы, громкими голосами наполнился дом. Ржали под окнами кони, цокали по льду подковы. Закрутилась бешеная коловерть - успевай поворачиваться. По всем направлениям поскакали разведчики и связные.

Весь Особый резервный кавдивизион, всю свою гвардию отправил Семен Михайлович по разным дорогам, чтобы точно выяснить, где противник, где свои, чтобы про изменения в обстановке сразу докладывали ему. За несколько часов установил Буденный надежную связь со всеми войсками и даже с соседями. Пожалуй, только он один и имел сейчас, в этот метельный день, ясное представление о том, что и где происходит.

Климент Ефремович, добровольно устранившийся на сей раз от участия в делах, впервые, пожалуй, наблюдал за работой Буденного вроде бы со стороны. В горячке-то, когда сам увлечен, сам кипишь, не остановишься, не оглянешься. А теперь смотрел он, как хмурит черные брови Буденный, нависая над картой, слышал его резкий хрипловатый голос, подмечал, как быстро выполняются все распоряжения Семена Михайловича, с каким уважением и даже почтением ловят его слова все - от комбригов до ординарцев, и невольно задумывался: чем же командарм отличается от других бывалых вояк, таких, к примеру, как Башибузенко или Книга? Почему они стараются подражать Буденному: ведь он в общем-то не выделяется особенно ни внешностью, ни образованностью? Откуда столь высокий авторитет, в чем сила Семена Михайловича, притягивающая к нему людей?

Само собой напрашивалось сравнение с Миколой Башибузенко, который почему-то особенно часто появлялся сейчас в комнате, затеняя свет из окон своей громоздкой фигурой, наполняя весь дом громыханием баса и звоном шпор. Усы у него пышнее и длиннее, чем у Буденного. Вид такой яркий, что все и вся меркло на фойе его огненно-красных широченных гайдамацких шаровар, алого башлыка и малиновой кубанки. Он даже раздражал Ворошилова этой своей неумеренной яркостью, самоуверенностью. Однако не в том сейчас дело. Вот этот Башибузенко вроде бы нисколько не уступает Буденному. Службу знает досконально, с царских времен. В бою, один на один с врагами, он смел и умен. И эскадрон свой крепко держит в руках. Но при всем том Микола Башибузенко и десятки, сотни подобных ему закаленных бойцов, «обкатанных камешков», как называл их Егоров, эти сотни и тысячи бывалых вояк добровольно и охотно признают превосходство Семена Михайловича, его право командовать ими. Вероятно, все они каким-то особым необъяснимым образом угадывают в Буденном те редчайшие, удивительные способности, для определения которых существуют лишь приблизительные, маловразумительные слова: одаренность, талант, дар божий.

К тому же бойцам, наверно, очень лестно было сознавать, что он, Семен Буденный, совсем такой же, как они, совсем из такого же теста, а поди ты, как размахнулся, как обскакал генералов! «А мы чем хуже? И мы могем», - горделиво рассуждали они. Но подняться над своими заботами, над сиюминутными делами своего отделения, взвода или эскадрона, оценить обстановку, принять быстрое, правильное решение на поле боя - это дано было далеко не всем. А уж раскинуть мозгами пошире, охватить сразу все происходящее на десятки верст окрест, подумать за себя и за белых, наметить план для всех полков и дивизий, а потом с непоколебимым упорством добиваться выполнения этого плана - такой взлет, такое духовное и физическое напряжение, причем напряжение длительное, продолжавшееся сутками, неделями, - удел лишь избранных, особых натур. Климента Ефремовича поражали иногда неожиданные, странные решения, которые принимал Буденный. Никто не додумался бы. Семен Михайлович почти всегда прав, даже в самых дерзостных, самых удивительных своих замыслах.

Что он обмозговывает сейчас, склонившись над картой, опершись на локти широко расставленных рук и покусывая кончик уса? Не видит, не замечает ничего вокруг, будто парит над этой картой, зорко высматривая что-то.

Наблюдая за Буденным, Климент Ефремович подумал, что у них в Реввоенсовете сложилось очень даже правильное положение. Сообща, втроем, вырабатывают они основную линию действий, управляют армией, и в то же время у каждого есть свой определенный участок. Семен Михайлович занят главным образом подготовкой и проведением боевых операций. Щаденко почти каждый день бывает в бригадах, в полках, на месте помогает командирам и комиссарам принимать правильные решения, вникает во все трудности. Пополнение, укомплектование дивизий - тоже на нем. А Ворошилов в ответе за всю организационную, партийную и политическую работу. Создание армейского штаба, органов снабжения, госпиталей - этим и многим другим он занимается как член Реввоенсовета. Но еще важнее, что он фактически является комиссаром Первой Конной. Политический аппарат, рост партийных рядов, пропаганда и агитация, армейская печать, связь с населением - по его части. И нельзя, наверно, отделять обязанности члена Реввоенсовета от его комиссарских дел. Это было бы неправильно. «Мы, большевики, в ответе за все», - мысленно повторил он свою любимую формулу. Но все же теперь, когда деятельность Реввоенсовета наладилась, когда Семен Михайлович начинает привыкать к коллективному руководству, не пришла ли пора все больше внимания уделять именно комиссарским заботам?