Изгнанник (СИ) - Белинцкая Марина

Габриэля даже перестало трясти. Он вновь увидел себя идущим по коридорам злой башни, увидел мальчиков в чёрных платьях с красными вставками, увидел себя среди них, но как будто со стороны.

Мартин вдруг широко улыбнулся, обнажив нечищеные зубы, и его шрам исказили складки морщин на лбу

— Опять увидел?

Габриэль часто заморгал.

— Мне нельзя всё тебе говорить. Ни тебе. Ни твоему отцу. Говорю только, что можно

— Что ты знаешь?

— Нельзя! — рявкнул старик, и Габриэль отпрянул.

— Я хочу помочь ему, — прошептал он, когда отзвуки грозного эха смолкли. — Я не хочу быть таким, как они.

— Ты уже такой. И ничего не изменится. Почти ничего, — Мартин помолчал, что-то выискивая взглядом во внешности внука, и указал крупным пальцем. — Он у тебя там.

Сердце дрогнуло. Дедушка Мартин указывал туда, где у Габриэля прятался Чак.

— Неси бремя, раз согласился. Множество испытаний тебя ждёт. И как бы ты не пытался обойти их, всё равно всё сложится, как предначертано. Тяжело тебе будет. Но сделай так, как задумал. Иной выбор есть, но нужен ли он тебе? — он посмотрел так внимательно, что Габриэль физически ощутил, как дедушка вытягивает из его головы все мысли о Башне Кобры. Перед глазами снова замелькали коридоры, мальчики, факелы с живыми змеями на креплениях, всё завертелось разноцветным вихрем, и из вихря проступило лицо Сэликена. Сэликен сказал слова клятвы. Они спустились ниже и тронули Габриэля за кончик языка.

— И… к чему это приведёт? — борясь со словами клятвы, спросил Габриэль.

— Кольца замкнутся.

— Какие кольца? — Габриэлю вдруг показалось, что он уже знает ответ. Он вспомнил сон, где голос женщины говорил о кольцах.

— Верно думаешь, — сказал дедушка. — Ответ тебе известен.

— Не лезь ко мне в голову!

— А ты запрети. Поставь защиту. Не можешь? — он цокнул, — а там тебя научат. Покажи мне его. Своего змея.

Габриэль колебался.

— Я знаю, что он у тебя там. Он белый и зовут его Чак.

Габриэль расстегнул верхние пуговицы мантии, из-за воротника у него показалась змеиная голова. Чак с любопытством осматривался и показывал розовый язычок. Он поднял мордочку и склонил голову, чтобы посмотреть на Мартина косым глазом. Мартин легонько щёлкнул его по носу, и змей спрятался.

— С ним ты можешь колдовать. И у тебя нет склонности к чему-то одному, верно? Ты можешь лечить, можешь и убивать, различаешь вибрации зелий и слышишь песни трав. Всего понемногу, когда у других волшебников сила проявляется в чём-то одном. Я больше не буду пугать вас. Я уже во всём убедился.

— То есть, ты всё это делал нарочно!?

— Если бы я просто поговорил с тобой, — тут же прочитал его гнев старик, — ты бы ни в чём не сознался. Я предвидел это. Я прорицатель, мне позволено видеть несколько путей и выбирать один, наиболее действенный.

— И для этого перекопал весь двор!? Отец собирается отправить тебя в дом сумасшедших!

— Дом сумасшедших! — он расхохотался, будто и вправду был психом, — а чем рискуешь ты, чтобы спасти его жизнь? Гораздо, гораздо больше!

Габриэль выдохнул, и лицо его сделалось ровным. И пусть гнев ещё бунтовался в груди, Мартин был прав. Страх выбил Габриэля из колеи, позволив Мартину пробить юношеское упрямство и избежать долгие дни уговоров рассказать о змее.

— Ты можешь рассказать, чем всё закончится… исполню ли я, что хотел? — осторожно поинтересовался он.

Старик склонился над ним так низко, что Габриэль ощутил его несвежее дыхание. Мартин поставил два пальца между бровей Габриэля, двумя пальцами второй руки прикоснулся к своей голове и сосредоточился.

— У тебя будет выбор.

— Так я исцелю его?

— Тебе будет дан выбор.

Габриэль мотнул головой. Исцелять отца или нет? Ответ очевиден

— А теперь слушай, что я тебе скажу. Прощайся с отцом, но не говори, что ты куда-то уходишь. Проведи с ним сегодня этот день. Пусть он почувствует себя счастливым. А вечером, когда он ляжет спать…

— Я уйду, — продолжил за ним Габриэль, и Мартин кивнул.

Они внимательно смотрели друг на друга. Габриэль вдруг понял, что его решение было принято давным-давно, но всё это время откладывал его исполнение. Он уже давно решил, что поступит так, но не мог признать, простить в себе это. Он заранее собрал вещи для Кобры, убеждая себя, что собирает их в деревню к дедушке. Он взял перо и бумагу, чтобы написать прощальную записку с объяснениями, но убедил себя в том, что перо пригодится ему, чтобы рисовать или делать конспекты. Он взял с собой зимнюю одежду — вдруг в жаркий день выпадет снег? Воспоминания о сборах пронеслись в памяти, и Габриэль зажмурился. Затем они оба посмотрели на молчаливого свидетеля их разговора — на портал изгнания.

— А тот младенец… мой брат, — неуверенно начал Габриэль.

— Младенцы иногда умирают, — словами отца ответил дедушка. — Отец тебе не рассказывал?

— Нет.

— Значит, и я не скажу…

***

Завтрак пошёл спокойно. Раймон не знал об их ночном разговоре. Бледность осталась с ним с ночи, но успокоенный отличным самочувствием отца и окружённый заботой Габриэля, который с утра заплел ему косу и приготовил завтрак, к десяти часам Раймон вернулся к прежнему настроению. После завтрака Мартин принялся хвастаться новыми шапками, нахлобучивал на Габриэля одну за другой и умилялся. Огромные, меховые, старомодные, с помпонами и козырьками, шапки-ушанки и круглые на плетёных завязочках. Габриэль терпеливо сидел и поглядывал на отца, ожидая, когда тот спасёт его от этой напасти. Вскоре отец позвал Габриэля на озеро, и Габриэль сбежал с подиума-стула так быстро, что шапка, надетая на него, лишившись опоры, на секунду зависла в воздухе.

Впрочем, спустя всего полчаса Габриэль с сожалением вспоминал шапки и стул, когда его, отчаянно протестующего, тащили в ледяную воду. Пытаясь плыть, Габриэль запутался в водорослях и наглотался тины, а отец, коварный зачинщик умышленного утопления, не торопился его спасать. Вода была по колено. Мокрый, грязный, покрытый мурашками и почти утопленный Габриэль выполз из озера.

Раймон помахал ему и нырнул. Потревоженный покой озёрной глади сомкнулся у него над головой. Прошло несколько секунд. Габриэль в панике забегал по берегу, потом решился войти в воду, поскользнулся, упал, стал захлёбываться, и крепкие руки утянули его на глубину, где он забарахтался, вынырнул глотнуть воздуха и снова начал тонуть, затем вцепился во что-то живое, человекоподобное, вытащил голову из воды, и его ослепило солнце. Горячее, яркое. На лице блестели жемчужные капли, мокрые волосы качались неспокойной и мутной на озёрной поверхности. Раймон трясся от смеха. Габриэль нащупал носочками мягкое дно, встал и успокоился. Солнце било в лицо, от воды не перехватывало дух, теперь она казалась горячей. Качаясь, обжигала шею и грудь. Габриэль двигал руками, чувствовал сопротивление, вода их выталкивала и качала. Габриэль попытался лечь, но хлебнул воды, испугался, выскочил, а потом снова лег, рассёк искристую рябь руками, и брызги загородили солнце.

— Держу, — произнёс сверху спокойный уверенный голос.

Габриэль успокоился. Вода укачивала и была горячей. Солнце уже не слепило так сильно. Габриэль осторожно плыл и смотрел на дно, где между водорослей сновали мелкие цветные рыбёшки. Раздвигая воду руками, он двигался вдоль полосы водорослей, где усыпанное ракушками и цветными камнями дно плавно спускалось ниже. Он не заметил, как поддерживающая рука исчезла из-под его груди. Рыбёшки замирали в водорослях, превращались в искры и разлетались. Габриэль был наверху, а его тень ползла по дну, чуть-чуть отставая. Это было похоже на полёт.

Потом они жарили сосиски, говорили о пустяках, кидали камушки в воду и считали, сколько раз камень подскочит, прежде чем утонуть. Раймон огорчился, узнав, что Габриэль никогда не слышал о «пускании блинчиков». Габриэль удивлённо таращился на отца, когда тот опустил былинку в муравейник, подождал, пока наползут муравьи, стряхнул их и предложил Габриэлю лизнуть. Габриэль помотал головой. Раймон облизнул былинку. Габриэль сказал, что его тошнит.