Записки психиатра - Лидия Богданович

Батурину назначено было противогриппозное лечение, постельный режим. Надо было укрепить и его сон. Доктор Батурин страдал бессонницей.

При тяжелых нервных срывах особенно важен крепкий, здоровый сон. Этим прежде всего я и занялась. Доктору был применен длительный лечебный сон.

…В лечебной палате, где лечат сном, — полная тишина. Сюда не доносится ни один звук. Затемнены окна. Мерцает синий огонек лампочки. Слабый ритмический звук метронома, сперва сочетавшийся со снотворными лекарствами, а теперь действующий самостоятельно. Через несколько минут больные засыпают и спят долгим, крепким сном. Они спят час, два, три — столько, сколько необходимо. Главное, никаких снотворных лекарств, а гениально простой метод условных рефлексов.

Пока доктор Батурин находился в больнице, мной, лечащим врачом, было послано письмо в Министерство здравоохранения с просьбой освободить доктора от лекторских обязанностей. Просьбу мою удовлетворили и назначили вместо Батурина другого лектора. Я осторожно сообщила об этом доктору Батурину. Радость его была неописуема.

Батурин пробыл в больнице два месяца. Лечение сном полностью восстановило его силы. В нем оставалась еще некоторая неуверенность в себе, опасение, что пребывание в больнице для нервных больных может отразиться на его работе. Однако хорошие известия из дому и от товарищей с работы помогли улучшить здоровье доктора.

Что же у него было? Чем он болел?

Доктор Батурин всю жизнь занимался лечением детей, любил свою практическую работу. В преклонном возрасте, когда новые, чрезвычайные ситуации воспринимаются с трудом, привычное, любимое дело было заменено работой нелюбимой и новой. Стечение обстоятельств, казалось бы, случайное, а на самом деле вполне закономерное — заболевание гриппом, вызвало физическую слабость, которая на фоне пожилого возраста и особенностей характера привела к острой психической реакции. Врач, всю жизнь занимавшийся привычным трудом, потерял психическое равновесие, когда его от этого труда отстранили.

Теперь доктор здоров. Попрежнему отдает он целиком всего себя любимой работе. И вновь, как всегда, слышен его бодрый голос в палатах детской больницы:

— А, ну-ка, румяный и кудрявый, повернись!

НАЙДИ СЕБЯ!

Сеанс психотерапии заканчивался. Заканчивалась моя продолжительная лечебная беседа, во время которой я старалась разъяснить больной ее состояние и внушить ей правильные понятия по беспокоящим ее вопросам. Собственно, ясных «беспокоящих» вопросов не было. Имелось угнетенное, тоскливое состояние, беспричинные слезы, склонность к необоснованной тревоге и плохой сон. Подавая рецепт на микстуру, я еще раз внимательно взглянула на больную. Ее бледное лицо было все так же непроницаемо. Поблескивали черные, с редкими сединками закрученные в узел волосы. Смотрели, неподвижно останавливаясь на предметах, задумчивые черные глаза. Плотно сжимались в молчании бледные губы.

Едва кивнув головой, она вышла такой же сдержанной, подтянутой, аккуратной, какой и пришла.

Эту работницу кондитерской фабрики, Анну Сурову, я лечила уже второй месяц. Ей было 42 года. Бездетная вдова, она жила в полном одиночестве. На работу всегда приходила в назначенный час и своевременно незаметно исчезала. На основании наблюдений в истории болезни я поставила диагноз: «инволюционная депрессия», которая может наблюдаться в преклонном возрасте при нарушении работы желез внутренней секреции.

Правда, за диагнозом было еще и что-то другое, ускользавшее от прямого наблюдения. Нельзя было упрекнуть больную в скрытности. Сдержанная, скупая на слова, она, однако, на все вопросы отвечала без утайки. Я видела, что микстуры, эндокринные препараты и лечебные процедуры мало помогают ей.

Однажды она сказала своим грудным низким голосом:

— Мне лучше. Надо работать.

Я видела, что Сурова вовсе не поправилась. Но уговоры были бесполезны. Есть люди решительные и упрямые. Словами их не убедишь. К таким я причислила и мою больную.

Мы расстались, не удовлетворенные друг другом.

Я собрала о больной объективные сведения от ее родственников, сослуживцев, знакомых. Врачи-психиатры не довольствуются одним наблюдением, а, как правило, интересуются жизнью больного на производстве и в домашней обстановке.

Мне сообщили, что Анна Сурова выздоровела и вернулась в свой цех. Здесь за пятнадцать лет работы ей все было хорошо знакомо: люди, машины, станки, котлы. Тихая, незаметная, она, однако, была в цехе необходима. Работала она внимательно, без суеты, не спеша. Работницы относились к ней с уважением, но считали ее человеком невеселым, безрадостным. Говорили, что так повлияла на нее смерть мужа. Некоторые осуждали Сурову за гордость.

Если была необходимость, Сурову перебрасывали в другой цех. Шла она туда без рассуждений, и нельзя было понять — довольна она или нет.

— Хорошо работает. Но огонька в работе не видно, а могла бы быть стахановкой! — говорил о ней мастер.

Вечера Анна Сурова проводила дома, обычно за вышиванием. Комната ее была неизменно аккуратно прибрана. Посуда начищена до блеска. Но сама Сурова отзывалась о своей жизни с раздражением, тосковала.

Однажды произошел такой случай.

В праздник Первого Мая работницы фабрики пошли на демонстрацию. Дети были оставлены в красном уголке фабрики. Для ухода за ними выделили Сурову.

— Все равно, песни с нами не поет. Пусть займется лучше с ребятами. При ней баловаться меньше будут. Строга больно, — говорили женщины.

После демонстрации матери пришли за своими детьми. В красном уголке царило необычайное веселье. В центре, подбоченившись и разгоревшись, плясала Анна Сурова, а вокруг — дети работниц. Ее сразу даже не узнали, никогда прежде не видали Сурову такой.

— Смотрите, как ее разобрало!

— Это, видно, ей по душе. А мы и не знали…

— Ясно. Бобыль. Ну, и ожила среди ребят… — миролюбиво судачили работницы.

Я порадовалась, решила, что именно мое лечение принесло пользу.

Спустя несколько месяцев Анна Сурова пришла ко мне с запросом от месткома по поводу пригодности ее для работы воспитательницей. «Справится ли она с этой работой?» — поколебалась я, но заключение все же дала.

О дальнейшей участи моей больной узнала от заведующей детским садом.

Жизнь Анны Суровой пошла по-другому. Каждый день перед ней вставала та забота, которой не хватало в течение ряда лет. Все надо было помнить. Обо всем подумать. За всем уследить. Этому пришить к штанишкам пуговицу, досадно болтающуюся на одной нитке, тому срезать ноготки, третьего — драчуна — унять. А всем вместе рассказать увлекательную сказку.

Младшая группа детей воспитательницы Суровой стала выделяться. Ее дети выглядели здоровыми, веселыми, чистыми, послушными. Вечером матери с трудом уводили ребят домой, они очень полюбили тетю Аню.

Одинокая мать трехлетнего Вовы Крутикова однажды не пришла за своим сыном. Она заболела. «Скорая помощь» увезла ее в больницу.

Когда заведующая детским садом задумалась, куда бы временно устроить ребенка, Анна Сурова просто сказала:

— Я возьму мальчика к себе.

Заведующая удивилась, но не возражала.

Маленькие ручки доверчиво обняли шею Анны, когда поздно вечером, шагая через весенние лужи, она несла Вову Крутикова к себе домой.

Сколько внимания, заботы отдала Анна мальчику, пока болела его мать.

Через две недели мать Вовы Крутикова выздоровела и со слезами на глазах, пожимая руки Анны, взволнованно благодарила ее.

— Не за что. Ничего особенного не сделала, — сухо ответила Сурова.

Как-то вечером после работы я возвращалась домой. Сзади меня в троллейбусе сидели и разговаривали две женщины. Я невольно прислушалась к их разговору.

— Вот уже два года работаю, а толку никакого… — говорила одна звонким молодым голосом. — Ну, что это за работа?! Ребята шумят, голова кругом идет. Там наладили, здесь разладилось, а на все не хватает ни глаз, ни терпения.

— Работа терпение любит, — заметила другая, и я узнала низкий знакомый голос Анны Суровой. Оглянувшись, я убедилась, что это действительно она.

— Нет! Уйти бы на производство, к ткацкому станку, чтобы заложить нитку, а из-под пальцев цветистый платок с розами да с пионами вышел… Вот это — жизнь!

— А ты осмотрись! — тоном старшей сестры говорила Анна Сурова. — Прочувствуй, что сердцу милее. Найди себя! У меня долго такое было… Думала, нервы… Лечилась у докторов… Потом уразумела… Детей нет, а люблю их страсть! Вот и была в жизни не у места. А теперь, видишь нашла себя… — скупо роняла слова Анна Сурова и чувствовалось, что одобряет она желание неудачливой молодой воспитательницы найти работу по сердцу.

Мне надо было выходить на остановке. Хлынула толпа и сразу нас разъединила.