Записки школьницы - Ян Ларри

Я прибежала к лестнице.

С визгом, хохотом и свистом, толкая и обгоняя друг друга, мчались мальчишки. Первоклашки скатывались, визжа от восторга, по перилам, не забывая, однако, зорко поглядывать по сторонам (а вдруг появится учитель?). Стайка крошечных безобразников бежала за маленькой девочкой и хором квакала:

— Ква, ква!

Толстенький, румяный первоклассник, задыхаясь, тащил на спине ещё более толстого мальчишку. Наверное, они поспорили о чём-то и проигравший везёт в школьный буфет «на верблюдах» выигравшего пари.

— Вот устрица! — усмехнулась я. А давно ли я сама была такой же глупышкой?

Не прошло и минуты, как подошёл Пыжик и сказал:

— Я всё понял, но… давай не будем… с пустым классом… Во-первых, она пожалуется, и тогда у нас начнутся неприятности. А во-вторых, будем честно бороться. Будем бить её тем же, чем она стукнула нас. Стихами!

Я объяснила ему, что Лийку стихами не воспитаешь, а если расцарапать ей нос, она больше не станет писать гадости. Но тут подошла Нина и сказала:

— При чём здесь Лийка? Ребята просто поручили ей выступить со стихами. И только. Все знают, что Лийка пишет стихи и что они получаются у неё неплохо. И, кроме того, ведь это же почти всё правда.

— Почти! — задумчиво повторил Пыжик. — Она записала почти правду. Ну вот и мы напишем о ней почти правду. Писать, так уж всем писать. Давайте подумаем, какую же о ней сочинить почти правду?

— А вот какую! — сказала я. — Она финтифлюшка и воображала. Она сказала Лене Бесалаевой, будто в неё влюблены восемь семиклассников и все они так и ходят за ней по пятам.

— А это правда? — спросил Пыжик.

— Смешно! Какая же правда? — возмутилась я. — Ну, кто, подумай сам, может влюбиться в Лийку? Она увидела в кино, как там влюбляются, и завоображала о себе.

— Не говори! — остановила меня Нина. — Это всё-таки почти настоящая правда! Семиклассники действительно ходят встречать Лийку. И на катке катаются с ней. Но почему катаются, — вот это уже вопрос!

— Почему?

— Потому что её мама приглашает Лийкиных друзей каждое лето на дачу. А там у них моторная лодка, разные игры. Ребята говорят, на даче Лийки веселее, чем в пионерском лагере.

— Тогда понятно, — сказала я. — Тогда, конечно, можно и на катке с ней кататься, если летом… моторная лодка и вообще.

— Ладно, — сказал Пыжик, — что-нибудь сочиним! Я берусь написать стихи. Но хорошо сделать ещё и карикатуру. Кто из нас рисует?

Лучше всех не только среди пятерых отважных, но и во всём классе рисует, конечно, Марго. Её рисунки посылали даже на выставку детских рисунков в Индию, когда она училась ещё в третьем классе в сельской школе.

— Марго, нарисуешь? — спросил Пыжик.

— Ой, не знаю… А вдруг не получится? Вдруг не похоже?

— Ну, и что? Главное, чтоб посмешнее было! Она смеётся, и мы посмеёмся… Но что напишем — вот вопрос! О чём?

— Она же хвастунья, — напомнила я. — Хвастается своей «Волгой», хвастает, что ей покупают дорогие платья и чуть ли не котиковое манто, что её папа самый ответственный папа. Прожужжала всем уши о собственной даче, о курортах, где она бывает с мамой… Мировая хвастунья! Хорошо бы песню сочинить про неё.

— А музыка? — спросил Пыжик.

— Я бы подобрала что-нибудь, — сказала Нина Станцель. — Надо слова сначала написать. А может, сама сочиню музыку! У меня потом и разучить можно. У нас хорошее пианино.

Когда Пыжик узнал, что Нина играет на пианино и сочиняет музыку, он ужасно обрадовался.

— Напишем романс! — подскочил он и взъерошил на голове волосы. — Жестокий романс! Стихи напишу я сам. Мотивчик Нина сделает, а потом все вместе споём в классе.

Жестокий романс мы сочиняли и разучивали больше недели, и, наконец, наступил день мести.

Перед уроком английского языка Пыжик вышел на середину класса, пригладил волосы и, подмигнув нам, сказал:

— Братцы-ленинградцы, у нас плохо развивается художественная самодеятельность. Отстаём мы, короче говоря. А вам известно ещё с первого класса, что отсталых бьют. Вот мы и подумали, чем дожидаться, пока нас побьют, будем сами биться за нашу самодеятельность. Ещё короче говоря, мы тут кое-что придумали.

— Короче! — закричали ребята.

Пыжик поднял руку:

— Внимание! Сейчас выступит ансамбль песни и пляски. Будет исполнен романс «Горе без ума».

И мы запели, приплясывая и лихо притопывая:

Ах, какое дивное автоЯ имею всем на удивленье.Мама купит завтра мне манто,Не манто, а умопомраченье.

Есть у папы должность в Кишкотресте,А у мамы — личный шифоньер.Летом я поеду с мамой вместеНа курорт Ривьер де трепарьер.

У меня есть собственная дача,Три моторки, сорок радиол,Миллион пластинок «Кукарача»,Персональный с сеткой волейбол.

Одного лишь только не хватает, —Говорят мне па и моя ма,Говорят и горестно вздыхают:«Не хватает, доченька, ума!»

Ребята так и покатились от смеха.

Лийка вскочила, замахала руками и плачущим голосом закричала:

— Не смеете! Я буду жаловаться! Не честно! Подло! Я ваших родителей не трогаю, и вы не трогайте.

Пыжик покраснел и стал оправдываться. Он сказал:

— О чём ты? Опомнись, безумная, как говорил д'Артаньян своей лошади. Кто тебе сказал, что романс про тебя и про твоих родителей? Прими таблетку аспирина!

Валя растерянно оглядела всех и сказала неуверенно:

— Ребята, а мы действительно… Ну, как вы думаете: честно или не честно мы поступили?

Валя растерянно оглядела всех и сказала неуверенно:

— Кажется, не совсем честно! А по-вашему, как?

— А по-моему, — сказала я, — так ей и надо! Пусть не хвастается! И потом, ведь неизвестно же, о ком мы спели романс. Имени нет, фамилии тоже не было… А вообще-то пускай позлится!

Но меня не поддержали. Мы посидели ещё несколько минут молча, а потом, не глядя друг на друга, разошлись по домам.

Вся эта история всё-таки всплыла, и о нашем романсе, а также о войне с Лийкой узнал директор школы. Кто-то собрал всё наше творчество и передал ему. Может, пионервожатый, а может, Лийка! Я думаю, что это работа Лийки, а Пыжик говорит: у Лийки не такой характер, чтобы действовать исподтишка.

— Она бы в открытую напала на нас! — сказал он. — Всё-таки, при всех недостатках, от неё не отнимешь честного, открытого характера.

Директор вошёл с нашими произведениями в руках и спросил:

— Это один старается или же у вас все принимают посильное участие в творческой работе?

Марго вскочила и, глядя на Пыжика, сказала, заикаясь:

— Это я… Я одна… Рисовала и… вообще!

— Так! — сказал директор. — Значит, ты и есть классная Кукрыникса? Ну, что ж, рисунки неплохие! A кто поэзией занимается? Или поэты более скромны? Не пожелают называть себя?

И вдруг, к моему удивлению, Лийка вскочила и сказала:

— Стихи про Нептуна я писала. А родителей не задевала! При чём тут родители? Это бесчестно! Почему же они не считаются…

— Кто они?

Лийка посмотрела в нашу сторону и вздохнула:

— Они знают, кто писал! Пусть сами скажут!

— Пусть скажут! — кивнул Пафнутий. — Не возражаю!

Мы переглянулись. Говорить или не говорить?

— Они не хотят! — усмехнулся Пафнутий.

Пыжик вскочил и крикнул срывающимся голосом:

— Вот я! Стихи я написал! Но это же шутка была! Вы же, Пафнутий Герасимович, и сами, наверное, любили пошутить, когда были школьником.

— Любил! Не отрицаю! Да и сейчас люблю хорошую шутку! И весёлые, жизнерадостные шутники мне по душе. Но шутки бывают разные. Есть в нашей школе один паренёк — я не буду называть его, — который считает верхом остроумия дёргать девочек за косы.

Ребята захохотали. Ведь таких пареньков и в нашем классе сколько угодно.

— Смешно? — удивился директор. — Девочки, вам смешно, когда вас за косы подёргивают?

— Нет! — хором ответили девочки.

— Целый хор голосов! — улыбнулся директор. — Значит, одному солисту смешно, а всему хору огорчительно. Шутки, стало быть, как вы уже понимаете, хороши только тогда, когда от них все смеются или смеётся большинство и лишь один, осмеянный за дело, огорчается… Не подумайте, что я пришёл сказать вам: не балуйтесь, не шалите, не беснуйтесь. Да если бы и сказал, то вряд ли вы стали бы ходить с опущенными руками, на цыпочках. Я же вас знаю. И поэтому, когда я прочитал ваши стихи, подумал: не предложить ли вам одно весёлое занятие?

Мы переглянулись. Что это за весёлое занятие?

— Новую игру? — спросила Таня Жигалова.

Ребята насторожились.

Пафнутий никогда не говорит просто так. Уж если он начинает какой-нибудь разговор, — значит, за этим разговором вот-вот, сейчас, сию минуту всплывёт что-нибудь или очень приятное или же очень и очень неприятное. Между прочим, он преподносит и хорошее и плохое так спокойно, что по лицу никак не угадаешь, что же приготовлено у него для нас.