Гений. История человека, открывшего миру Хемингуэя и Фицджеральда - Эндрю Скотт Берг

«В особняке Эллерсли – высоком, крепком, желтом – больше самодостаточности, чем в любом другом доме, в каком я только бывал», – писал впоследствии Макс Хемингуэю. Он был очень старым (по меркам Америки) в окружении разросшихся деревьев. Со стороны парадного входа и с заднего двора сооружение украшали колонны, на втором этаже также имелись веранды, а вокруг особняка до самой реки Делавэр зеленел газон. В воскресенье Макс проснулся раньше остальных и завтракал в одиночестве. Теплый осенний ветер играл занавесками, впуская солнечный свет. «Это было похоже на воспоминание о чем-то давно ушедшем и очень приятном, – написал он потом Элизабет Леммон. – Все это принадлежало тихому прошлому и внушало мне чувство покоя и радости».

Однако хозяин дома вовсе не чувствовал себя спокойно в этой пасторальной традиционности. Фицджеральд находился в состоянии нервного истощения. Он жестко пил и говорил очень нервно, его руки тряслись. Макс опасался, что Скотта в любую минуту хватит удар, и поэтому прописал ему самый здоровый образ жизни, предполагающий сокращение алкоголя, месяц занятий тяжелыми физическими упражнениями и употребление сигарет «Sanos» без никотина. Зельда же, как с радостью отметил Макс, была здорова и находилась в приподнятом состоянии духа. «Она темпераментная девочка, – написал Макс Элизабет, – рожденная для куда лучшей жизни, чем та, которую она влачит». Позже в том же месяце Фицджеральд приехал в Нью-Йорк повидаться с Максом. Он сказал, что осталось всего пять тысяч слов до завершения романа, но редактору писатель показался слишком взбудораженным, чтобы сейчас же переносить эти недостающие слова на бумагу. Скотт целый час проработал в уставленной книгами гостиной Scribners на пятом этаже, а затем его накрыла очередная волна нервозности. Ему нужно было выйти на воздух, и он настоял, чтобы Перкинс выпил с ним. Неуверенный в эффекте, который это может произвести на Скотта, Макс нехотя согласился и сказал:

– Хорошо, только если один стакан.

– Вы говорите так, будто я какой-то Ринг Ларднер, – вскинулся Фицджеральд, однако когда они с Максом выходили из издательства, писатель выглядел куда спокойнее.

«Мы отлично поговорили за выпивкой, – написал Макс Ларднеру на следующий день. – И я почему-то уверен, что если он закончит роман… а затем по-настоящему отдохнет и будет регулярно делать упражнения, снова вернется в форму».

За год или два доходы Фицджеральда подсластила продажа прав на постановку «Великого Гэтсби», которая имела успех в Нью-Йорке, и затем – продажа книги в Голливуд. А после он вернулся в «Saturday Evening Post» и к их жирным чекам в три тысячи пятьсот долларов за рассказ. Большую часть времени оставшегося года Фицджеральд пренебрегал романом, за который Макс продолжал слать ему авансы, в пользу историй для журнала. В первый день 1928 года Фицджеральд оценил ситуацию и написал Перкинсу:

«Потерпите еще немного, молю, и бесконечное спасибо за перечисления».

Он чувствовал себя ужасно оттого, что так много задолжал, но Макс сказал, что эти деньги могут быть «списаны в счет безопасных инвестиций, безо всякого риска», потому что Скотт был в завязке с октября и все еще курил только «Sanos».

«Я думаю, мы все должны гордиться тем, что вы перешли на безалкогольный режим, – написал Макс ему в ответ. – Это невероятно трудно для того, кто не подчиняется офисному графику и сам распоряжается своим временем – да и вообще трудно для любого».

Макс все больше беспокоился о карьере Фицджеральда, так как со времени «Великого Гэтсби» прошло уже три года и оставалось лишь небольшое число читателей, которые помнили, насколько хороша была книга Скотта, и еще меньшее – тех, кто ждал новую. Перкинс поговорил на этот счет с другим своим автором, поэтом и новеллистом Конрадом Эйкеном, после чего ему стало намного легче. Оценка Эйкеном «Гэтсби» была так же высока, как и в день публикации. Более того, Эйкен сказал, что благодаря критике книга окрепла и «теперь все так или иначе знают, что она представляет собой и что означает “Гэтсби”».

Другим событием, которое очень порадовало Макса, была публикация многообещающего канадского писателя Морли Каллагана.

Каллаган познакомился с Хемингуэем в Торонто в дни, когда рухнули их карьеры в «Star». После он отправился в Париж, где якшался со многими американскими эмигрантами, среди которых был и Фицджеральд.

Макс прочитал несколько отрывков из сочинений Каллагана в маленьких европейских обзорах, и вначале тот показался ему не более чем певцом «кипучей реальности». Позже, когда они встретились, Макс нашел его «высокоинтеллектуальным и отзывчивым человеком». Каллаган приехал в Нью-Йорк, чтобы написать роман «Странный беглец» – историю рабочего с лесного склада, который, устав от супружеской жизни, решает удариться в бутлегерство. Перкинс прочитал незаконченную рукопись и подумал, что из этого может выйти нечто удачное. Роман был завершен в течение нескольких месяцев, и в том же году Scribners его опубликовало. А книга Фицджеральда все так же тащилась позади…

В феврале Скотт телеграфировал из Делавэра: «РОМАН ВСЕ ЕЩЕ НЕ ЗАКОНЧЕН ГОСПОДИ ХОТЕЛ БЫ Я ЧТОБЫ БЫЛ».

Даже на просторах Эллерсли Фицджеральд чувствовал себя загнанным в угол. Он признавал, что все атрибуты роскошной жизни были ничем иным, как «попытками заполнить пустоту внутри. Все что угодно, чтобы люди любили меня и давали возможность убедиться… но не в том, что я владелец скромного гения, а в том, что я великий владелец мира. И в то же время я понимал, какая все это чепуха». Итак, он снова уехал в Европу. В течение весны он присылал Перкинсу одни лишь запросы прислать еще денег. Позже, в июне, он написал, что его семья осела в Париже на Рю де Воджерар, напротив Люксембургских садов. Он все так же был «в абсолютной завязке и работал над романом – над романом и ничем больше. В августе я приеду к вам – с ним или на нем», – говорил он.

Четвертого июля, впервые со времен «Великого Гэтсби», Фицджеральд был в приподнятом настроении, так как на обед в его дом в Париже пришел Джеймс Джойс. Скотт спросил, как скоро должна выйти в свет книга «Поминки по Финнегану», над которой Джойс работал уже шесть лет.

– Да, – подтвердил Джойс. – Я планирую завершить работу в течение трех, ну максимум четырех лет.

«И это притом, что он работает по одиннадцать часов в день, а я – по восемь и постоянно прерываюсь», – заметил Фицджеральд Перкинсу.

Фицджеральд не возвращался на родину до октября. Макс встречал его у трапа и обнаружил своего автора навеселе после бутылки вина стоимостью больше двухсот долларов. Однако же Скотт крепко прижимал к себе портфель, в котором лежала «законченная, но не завершенная» рукопись романа. Он сказал, что перенес на бумагу все, но над некоторыми его частями еще необходимо поработать.

Фицджеральд вернулся в Эллерсли и был готов предоставить материал уже в этом месяце. Книга все еще была не закончена, но Скотт написал своему издателю:

«Я слишком долго был с ней один на один».

У него был план – передавать Максу рукопись, чтобы редактор читал по две главы окончательной версии каждый месяц, по мере того как Скотт будет продвигаться к концу работы.

«Приятно снова отсылать вам что-то», – приписал Скотт, отправляя Максу первую часть уже в ноябре. Она содержала всего лишь четверть книги – восемнадцать тысяч слов, но прошло уже три года с тех пор, как Фицджеральд в последний раз присылал редактору рукопись. Теперь писателю нужно было придумать еще один коротенький эпизод, чтобы «заштопать» третью и четвертую главы, которые он надеялся отправить в начале декабря. Он попросил Перкинса удержаться от любой критики, пока не получит всю книгу, «потому что я хочу почувствовать, что каждая часть закончена, и больше не переживать об этом, даже если я кардинально изменю все в последнюю минуту. Все, что я хочу знать, – это понравилась ли она вам в целом… Боже, как же приятно видеть эти главы в конверте!»

«Я безмерно рад, что вы взяли такой курс. Не меняйте его!» – написал Перкинс Скотту.

Неделю спустя Макс прокомментировал новый, полученный материал: «Закончил читать две главы. С первой мы полностью согласны. Вторая глава – лучшее из всего, что вы когда-либо писали: все эти прелестные сцены и впечатления, переданные так кратко и красиво… Если бы только было возможно получить всю книгу уже этой весной! Она настолько многообещающая, что мне не терпится увидеть законченный вариант!»

Пока Перкинс ждал от Фицджеральда новую часть романа, он получил детективный роман от одного из своих самых продаваемых авторов – Уильяма Хантингтона Райта, более известного сотням тысяч читателей как Стивен Ван Дайн.[126] Некогда воинствующий арт-критик, редактор газеты и журнала, Райт наделил свойственной ему элегантностью, манерами и нежной чувствительностью детектива по имени Фило Ванс. В течение нескольких месяцев у Райта были проблемы с поиском издателя. А затем Перкинс прочитал несколько сюжетных описаний и оценил их замысловатость, после чего они подписали контракт. Первой Макс опубликовал книгу «Дело Бенсона»,[127] а затем «Смерть Канарейки».[128] В 1928 году, проводя рождественские каникулы в Нью-Йорке, Перкинс не спал до половины четвертого утра, читая «Проклятие семьи Грин»,[129] и нашел роман великолепным. В течение всего нескольких лет Стивен Ван Дайн стал самым известным в Америке автором детективов со временем самого По, и большая часть его успеха была результатом кропотливой работы Перкинса над персонажем Фило Ванса. С новым автором Перкинс трудился с той же тщательностью, применяя те же непоколебимые стандарты, в рамках которых работал с Фицджеральдом, Хемингуэем и прочими известными авторами. В течение пятнадцати лет на посту редактора Макс Перкинс стал одним из самых ценных сотрудников Скрайбнеров, и теперь его работа оплачивалась должным образом. За десять лет его зарплата увеличилась вдвое – до десяти тысяч долларов, а также он получал неплохой доход от частного фонда. Не менее важным для Макса был тот факт, что Чарльз и Артур Скрайбнеры позволяли ему время от времени бесплатно работать за своего руководителя, тучного старика, Уильяма Крери Браунелла. Браунелл совсем недавно вышел на пенсию после сорока лет работы в Scribners. Ему на тот момент уже было семьдесят семь лет, и он приходил на свое рабочее место почти каждый день, хотя продуктивность его работы упала, в то время как Перкинс пребывал на пике. Макс и его сверстники выполняли большую часть редакторской работы. Одним из самых рьяных редакторов был Вэлес Мейер, работавший рекламным менеджером в начале двадцатых, затем Вэлес решил «посмотреть мир», прежде чем осесть и посвятить себя карьере всей жизни. В 1928 году Макс уговорил его вернуться.