Белая Россия. Люди без родины (2-е издание) - Эссад Бей
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Его работа о Кавказе в итоге представлена, по сути, как презентация истории, которая выходит за собственные рамки, рассказывая о том, чего мы не находим в исторических книгах — о тайнах, легендах и о корнях кавказского населения, отчасти легендарных и отчасти настоящих.
Это внутреннее противоречие в его работах отражает глубокий внутренний разлад автора — то, что германские романтики называли Zerrissenheit[115] у современного интеллектуала, вечно «подвешенного» между противоположными побуждениями или тенденциями. «Разобщенность» выражается у Эссад Бея также и в выборе немецкого в качестве основного языка выражения.
Относительно его немецкого, Вернер Шендель в своем предисловии к книге «Нефть и кровь на Востоке» утверждает, что автор пишет по-немецки «не совсем так, как пишем мы: у его оборотов другой ритм»[116]. Эссад Бей — немец, но он также азербайджанец, и русский, и еврей — гибридная фигура, представитель типичной «гетеротопии»[117] литературного и интеллектуального германоязычного мира[118].
Таким образом, его работа происходит не только под знаменем магического слияния между историей и мифом, между немецким языком и кавказским ритмом, но также сочетает в себе еврейское происхождение (и иронию), русскую культуру, азербайджанское становление, принятие немецкой цивилизации, городской и технологичной, и, наконец, увлечение исламской религией и арабским миром. Всё это делает его пограничной и противоречивой фигурой, которая напоминает писателей-романтиков, многих еврейско-немецких интеллигентов той эпохи, персон «двойной» или «множественной» идентичности. С другой стороны он открывается как типичная фигура межвоенного периода первой трети XX в. в Европе, и, наконец, как характерный интеллектуал Веймарской республики.
Годы, проведенные в Берлине, в частности, выявляют его как ведущую фигуру в журналистике и издательском деле своего времени. В 1926–1933 гг. Эссад Бей в самом деле сотрудничает в качестве эксперта по Востоку в редакции литературного еженедельника «Die literarische Welt», основанного в 1925 г. Вилли Хаасом[119]. Анализируя многочисленные статьи, которые автор пишет для «Die literarische Welt», можно выделить более целостную и однородную картину мира, преимущественно восточного, который он представляет читателю. Сам автор при этом остается эклектичным и ускользающим персонажем: контраст между историко-журналистской работой и литературным творчеством, анализ отношений Эссад Бея с культурной и художественной средой своей эпохи, и, наконец, выявление литературных течений и политической мысли, которые повлияли на него, открывают нам новые перспективы для понимания и интерпретации интеллектуальной экстравагантности писателя. В то же время подобные противоречия позволяют нам контекстуализировать писателя в свой историко-географический период и понять, каким был его личный вклад в культурное выражение времени.
Эссад Бей предстает перед сегодняшним читателем как мистический загадочный персонаж, как «хамелеон»; тот факт, что он часто менял свое имя — со Льва Нуссимбаума (также Нусенбаума и Нусимбаума), на Эссад Бея и Курбан Саида — конечно, дезориентирует читателя, смущает его. Его жизнь, как он любит ее описывать, представляется легендой, мифом, он возвышает ее до литературного произведения. С самого рождения его жизнь, как будто, окружена тайной; в статье «Die Geschichte meines Lebens»[120] (1931), рассказывая о факте своего рождения, автор признается в том, что у него нет настоящей родины: «…Пришел в мир…? Уже отсюда начинается проблема моего существования. Большинство людей могут указать дом или, как минимум, место своего рождения». Для Эссад Бея этого места не существует, или лучше сказать — оно соответствует транзитному поезду, это «не-место», о котором он сам рассказывает:
Я родился во время первой забастовки русских железнодорожников, посреди степи, соединявшей Европу с Азией, когда моя мать возвращалась из Цюриха, где располагался штаб русских революционеров, в свой дом в Баку. В день моего рождения царь провозгласил своей манифест, который предоставил русским конституцию. Когда я добрался до Баку, я нашел город в пламени революции и истреблении народа. […] Так началась моя жизнь. Отец — нефтяной магнат; мать — радикальная революционерка; я сам, собрав в себе черты обеих натур, был, следовательно, предназначен к тому, чтобы стать либеральным капиталистом. Однако этого не случилось.
Первые впечатления детства: буровые вышки посреди бесплодной пустыни, пение муэдзина из мечети и руины мавританского дворца античных правителей. Я был влюблен в этот дворец. Он возвышался в старом азиатском квартале и наводил ужас на всех жителей Баку, алчных до нефти. […] Уже в восемь лет я проводил дни, сидя неподвижно и флегматично на крыше нашего дома, сочиняя стихи, думая о старинном дворце и о пустыне. Оба стали для меня синонимами древнего, мирного и тихого величия, существования которого никто вокруг меня не замечал[121].
Нетрудно заметить, что в его «автобиографическом» тексте много фантастических и утопических элементов, его собственная жизнь представляется фантастикой и мифом.
В уже упомянутой биографии Николая II он заявляет, что хочет рассказать о «волшебной судьбе» императора, о его «внутреннем мире, который вращается далеко от орбиты земных интересов, отстраненный от низостей жизни»; другими словами — хочет рассказать его жизнь, как если бы это был «миф»[122]. Этим же методом «мифологизации» или «поэтизации» жизни, Эссад Бей пользуется также и в изложении своей биографии, в ряде своих статьях или в своем последнем автобиографическом произведении, оставшемся неизданным, «Der Mann, der nichts von der Liebe verstand»[123], где он предстает перед читателем как «Dr. X»[124].
Таинственная и обманчивая жизнь, переменчивая и авантюрная сущность Эссад Бея может очаровать читателя, но она и смущает его, так как сдвигает реальные и конкретные точки отсчета. Однако, с другой стороны, то, что сегодня кажется странным и загадочным, на самом деле является специфической чертой не только нашего автора, но и немецкой и берлинской культуры и литературы 1920–1930-х гг., где наш герой вырос и утвердился как писатель.
С другой точки зрения мы находим в Эссад Бее воплощение романтического восприятия жизни, истории и искусства. Когда в биографии Николая II он говорит, что мы должны сделать жизнь мифом, он перефразирует девиз Новалиса: «Die Welt muss romantisiert werden», «мир должен быть романтизирован», т. е. «поэтизирован», чтобы можно было заново открыть более глубокий, оригинальный и чистый смысл жизни. Кажется, у Эссад Бея был своего рода «магический идеализм», для
