Убийца-юморист - Лилия Беляева

Мне следовало подогревать и подогревать разговор, чтобы основной вопрос прозвучал, не задев бдительность трудящейся кладбищенской женщины. И на мое счастье, я увидела очень красивое надгробье во втором ряду могил. Красивое и необычное - мозаичная картина, где среди голубизны алеет ветка красной рябины.

- Это-то? - повела женщина головой в нужную сторону. - Это-то красиво. И недорого, говорят. Это на цементе прямо, а не на мраморе. Тут женщина пожилая похоронена - вот ей рябина. А есть ещё одна могила, где старик похоронен, ему такой же памятник поставили, только там уже картинка другая, вроде как листок бумаги, кувшин, линейка. Там архитектор похоронен. Если хотите посмотреть - идите вниз по той вон дорожке и у кулумбария остановитесь, глянете вправо - тут вам и архитектор.

Не отказалась. Что-то подтолкнуло в спину, пошла искать могилу неведомого мне архитектора. И нашла. Действительно, красиво, изящно выложены мозаикой золотистый кувшин, стоящий на полуразвернутом листе белой бумаги, а из кувшина свесила горестную головку белая роза... рейсшина, рейсфедер, лежащие вкось... Архитектор умер два года назад в возрасте сорока двух лет, что следовало из дат рождения и смерти, выложенных тоже мозаикой под фотографией человека с черными усами, очень похожего на Ги де Мопассана.

Как всякий нормальный журналист, я, дотошная и навязчивая. Мне захотелось, хотя бы просто так, выяснить, что же это за мозаика такая. Я наклонилась и обнаружила, что мастер пользовался не каким-то там спецсредствами, а кусочками разбитых кафельных плиток. Из них выкладывал картинку. Как говорится, дешево, но сердито.

Зато стоящие неподалеку терема из ажурного чугунного литья не могли не потрясти мое, типично обывательское воображение. Эти терема, сплетенные искусно из завитков и завитушек, возвышались над бедной картинкой на могиле архитектора торжественно и величаво. Впрочем точно так же они словно укоряли и прочие низкорослые, обычные памятники, демонстрируя возможности новой денежной знати. Там, в теремке, высились глыбы черного мрамора, а золотые надписи тревожили воображение и звали его в полет: "Серега! Братва тебя никогда не забудет! Не горюй, твоя семья - наши заботы. До встречи!" Или: "Мурат, ты сделал все что мог! Мы за тебя ещё поквитаемся с кем надо! Совесть твоя чиста - спи спокойно! Жди нас!"

Не знаю почему, но я оробела слишком долго стоять вблизи этих надгробий и отошла едва не на цыпочках, словно и впрямь побоялась разбудить спящих... Я тем более смутилась, что из одного теремка на меня пристально глядел беломраморный мускулистый кудряш...

Поспешно вернулась к женщине, которая в этот момент несла банку со свежей водой.

- Так это вы здесь всем заведуете? - польстила ей. - Выходит, не родственники меняют воду, а вы!

Она улыбнулась благодарно:

- Нам приплачивают, мы и стараемся. Люди же в делах все, им некогда.

Ну теперь можно было приступить к главному:

- А вас как зовут? Надежда Петровна? Надежда Петровна, а кому это поставлен такой высокий крест? Писателю? Ах, это тот крест, о котором в газетах писали? Что кто-то наклеивает на него бумажки с какими-то словами? Ах, вы сами эти бумажки и сдирали? А как? Даже горячую воду лили? И что же на этих бумажках было написано? Фамилии какие-то? А зачем? И вы не знаете? А в последнее время лепили? Только пять раз? Значит, вам полегче стало? А кто эти гвоздики принес? Жена? Какую картину снимали?

Надежда Петровна добросовестно пояснила, что вчера сюда, на кладбище, приезжали какие-то люди и снимали кино про молодую вдову старого покойного писателя Михайлова. Вдове они, молодые ребята, велели медленно идти к могиле мужа и глядеть немного в сторону. Они несколько раз поправляли букет гвоздик, чтоб она правильно держала его. Она слушалась и задание выполняла как следует.

Надежда Петровна спросила у снимающих, когда и где можно будет увидеть это кино. Ей ответили, что скоро, по телевизору, под названием "Печаль моя светла..." Что надо только следить за программой.

- Хочется глянуть, - призналась застенчиво. - На моих же глазах все снимали. Она вся в черном и даже чулки черные, и сумочка... Она поклала букет плашмя... Как ей сказали. А только я разве дура? Я его, как они все уехали, в банку с водой. Зачем цветам пропадать?

- Она часто на могиле бывает?

- Не каждый день, не скажу, но приходит, голову наклонит и стоит, думает о чем-то. Один раз с ней иностранец какой-то прибыл с фотоаппаратом. Второй раз американец, что ли, здоровый такой, рыжий... Тоже снимали. Она женщина хоть и молодая для покойного, а что до обслуги - с пониманием, не обижает нас, "спасибо" скажет всегда да ещё не по разу.

- А скажите, Надежда Петровна, это правда, что когда опускали в могилу гроб с телом Михайлова, кто-то очень громко, и не один раз, хихикнул?

- Сама не слыхала, не видала, а могильщики смеялись - было дело, говорят, обсмеял кто-то покойничка.

- Может, они сами?

- Может, конечно, - вздохнула женщина, обирая мертвенькие сухие листочки, застрявшие в свежей траве между двумя оградами. - Они ребята бравые. Им без бутылки да без смеху не прожить. Только они сами не всегда копку ведут и гроб в могилу опускают. Они себя чтят за хозяев здешних мест. За деньгу наймут каких-нибудь бомжей, а сами в стороне. Или кто из приличных приходит подработать... Иногда вон даже, как припрет, Арик Файзулаев не брезгует, гравер, он на могилках, на камнях, новых упокойников фамилии выбивает... Тоже юморной. Потому что пьющий. Заметит чего смешное и "ха-ха!" Не стесняется.

- А где он сейчас? Может, на территории?

- Может. Да только не обегаешь же все кладбище. Сходить надо в контору, вон туда, там скажут.

В конторе сказали, что Арик Файзулаев будет завтра с утра. Он с утра только и работает по-настоящему и руку твердую имеет. А в обед, как только выпьет, - все, смеется и песни поет.

Не знаю, не знаю, почему мне потребовался до зарезу этот самый Арик Файзулаев! Но что-то подсказывало мне - он не зря возник из небытия и как-то же пригодится.

... Утром мы встретились у входа в кладбищенскую контору. Это был парень лет тридцати, несмотря на фамилию, блондин с серыми глазами, вырезанными косо, с девичьим вздернутым носиком и пухлыми губами. Волосы, конечно, длинные, ибо натура художественная, и схвачены заодно с белым, чистым от морщин лбом цветастым жгутом. Я-то девушка довольно высокая, а он не так чтоб, ну по брови мне. Положение не из удачных для любого самолюбивого мужичка.

Но Арик оказался влюблен в себя до крайности и оттого легок в разговоре и добродушен:

- Я-то? Я тот самый высокосознательный отец, который запихал дочь в Америку и продюсирую её изо всех сил. Поэтому никакой работой не брезгую. За все берусь.

- И хоронит, бывает, помогаете? Могилы копать не брезгуете?

- Ничуть! Никогда! Это стильно!

- С юмором порядок?

- Без него - только в петлю!

- Говорят, вы умудрились сказать свое "ха-ха!" в момент похорон писателя Михайлова?

- Наговор! Я, действительно, ему могилку копал наравне с другими, но не более того... И разве я один такой заводной изо всего кладбищенского персонала? Мы здесь все поголовно чечеточники на язык и без юморка ни ногой, ни рукой! А чего это вас это интересует так-то? К чему вы про сущую мелочь?

- Да, знаете, из газеты я... а газету сейчас всякие пустяки интересуют. Сами знаете, читатели объелись политикой...

- Тогда вам надо про бомжа рассказать, как его тут сутки назад убили бутылкой. Художник ведь бомж! Когда хотел - такие картины делал! Только его какие-то махинаторы выселили из квартиры. Куда мужику податься? На кладбище! Он тут у одних занял деньжат, а в срок не отдал. Они бухали, бухали, набухались, пришло в голову, будто этот художник им их рублики не отдаст - и давай его ловить с фонарем. Поймали среди венков-цветов и убили бутылками... Ничего себе картина? Нравы нашего сегоднячко! Гибель среди цветов-венков посредством бутылок? Был бы я чистый художник - изобразил бы!

- Случайно, это не он занимался мозаикой? Я видела здесь надгробья из яркой мозаики...

- Не. Другой, в бегах нынче. Еще вопросы есть?

Вопросов не было. Но не знаю уж с чего, так, на всякий случай, я достала напоследок фотографию из сумки, где группа молодежи пребывает на тусовке в ресторане гостиницы "Орбита", где в центре - Люба ещё до её "полета", до Склифа... И где только один неопознанный объект парень-шатен, широкоплечий, ладный, в профиль отчасти похожий на Вячеслава Тихонова молодых лет: та же резьба без округлостей и брови в линейку.

Арик как взглянул на раскрасавицу Любовь, сейчас же и оповестил голосом потрясенного князя Мышкина (см. сцена с портретом Настасьи Филипповны из "Идиота"):

- Пропадет! Слишком красива! Долго-долго не сможет влюбиться, а уж если влюбится - конец ей, на все пойдет, ни перед чем не отступит!

- Почему вы так думаете?

- Жизненный опыт! Наличие трех могил, куда уложены были три красавицы, из-за любви прошедшие страшным, скорбным путем преступления во имя безумной страсти!