Убийца-юморист - Лилия Беляева

- Знаешь, как я сама хочу к тебе? - был мой ответ. - Знаешь, как я спешу все тут провернуть? И если уж на то пошло - я тоже могу броситься на шею какому-нибудь симпатичному мальчику, и женщины всего мира меня поймут и одобрят!

Одним словом, мы с ним хорошо поговорили. Но ещё больше передали друг другу без слов... И я, довольная, полезла в ванну, в пену, похожую на морскую, которая колышется возле берега после сильного шторма. Конечно, это удовольствие заурядное. Но если подумать: и все прочие отрады человеческого сердца в общем-то просты и мало изменились с пещерных времен. Я лезу в ванну и тону в ней, пахнущей лавандовым шампунем, до самого подбородка. И я знаю, что в России мое такое в общем-то заурядное положение - и сегодня, как было и пятьдесят лет назад, - избранное.

Отец говорил: "Татьяна, когда ты садишься на стульчак в теплой комнате - помни, миллионы российских вдов по деревням так никогда и не узнали, как это жить по-человечески, как это ванну принимать, как можно капризно поджимать губы, если на час отключили горячую воду..."

А ещё он, когда я была совсем маленькая, учил меня осторожно дуть в соломинку и пускать мыльные пузыри. Мы стояли с ним на балконе, и он смеялся от радости вместе со мной, когда мой пузырь становился все больше и больше и летел прочь, сияя радугами... А сегодня моему отцу исполнилось бы сорок девять лет... Иногда я эксплуатирую его биографию изо всех сил. Когда требуется поднять чувство собственного достоинства - вспоминаю, что отец у меня был лихой и где только не побывал со своим геологическим молотком, по каким только кручам не лазал, и есть месторождение золота, названное его именем, а по утрам, когда ему надо было уезжать из дома надолго, он стоял и смотрел как я сплю, хотя я притворялась, что сплю, и изо всех сил старалась не разреветься. Мне хочется думать, что отец мой, живой и веселый, и сейчас бродит где-то там по тайге, и мне это удается. Тем более, что после душа я влезаю в его старый махровый халат, очень такой большой, гостеприимный и уютный...

Но человеку свойственно думать зараз о многом. И я думала в то утро, конечно же, о последней вдовице писателя Михайлова, сорокалетней красавице Ирине Аксельрод. Я думала со всей своей истинно бабской привередливостью: "Ну на кой такая ещё вся из себя женщина пошла замуж за восьмидесятилетнего старца? Что её погнало? На какие радости жизни рассчитывала и что получила взамен? Интересно, почему ей захотелось говорить со мной? Она что, до того тщеславна? Лишь бы лишний раз прочесть в газетке упоминание о своем выдающемся супруге? Или ей, действительно, тоскливо без него и хочется говорить, говорить о нем? Или же... её чем-то насторожило мое поведение, мой внезапный разговор с певцом Анатолием Козыревым, и она решила... Да ведь странновато все это, странновато! Анатолий Козырев признается мне, что имел, держал в руках, читал рукопись Пестрякова-Боткина "Рассыпавшийся человек"... и потерял ее... Зачем, зачем этому суперменистому индивидууму нужна была эта рукопись? Козырев - роковая любовь внучки Пестрякова Любы, которая едва не погибла, выбросившись из окна... Хотя ещё не факт: может быть, ей кто-то в этом помог. Какой-то тут тугой узел... Или же все довольно просто, если взять певца-игрока Анатолия Эдуардовича Козырева... Что если он давно нравится и молодой вдове? Что если ей стало неприятно оттого, что я увидела их вместе в респектабельно-шантанном ресторане-казино "Императрица", и ей хочется как-то замазать сей факт, как-то откреститься от него, заранее зная, какие мы, журналюги, падкие на сюр и на всякие скандальненькие открытия? Во всяком случае она явно почувствовала, что я не простая штучка и держу камень за пазухой. Стало быть, зовет она меня к себе в гости вовсе неспроста, а чтобы прежде всего откреститься от Анатолия Эдуардовича, как-то же объяснить свое пребывание в злачном месте спустя, в общем-то, весьма недолгий срок после смерти своего, положим, жутко любимого старика...

И как же быстро рассыпались все эти мои насмешливо-зловещие предположения! Как же я была сражена необыкновенной искренностью этой женщины!

... Но по порядку. Я вышла из подъезда ровно в половину седьмого, а её машина, малахитово-перламутровая иномарка, уже стояла у подъезда.

- Доброе утро! - приветствовала меня темноглазая красавица с идеально гладко причесанной головкой, в белейшем шелковом блузоне, помахивая мне из окна лимузинчика смуглой рукой.

Я села рядом с ней, и аромат хороших духов и недешевых сигарет. Машина плавно взяла с места.

- О, как вы нежно ведете этот механизм! - невольно вырвалось у меня. Даже не дернуло!

- А я такая! - она покосилась в мою сторону крупным темным зрачком и половинкой улыбающихся губ. - Люблю все делать отточенно. Иначе зачем и браться? Подозреваю, вы тоже не из распустех...

- Стараюсь соответствовать историческому моменту, рыночным отношениям и так далее, - отозвалась я, уносимая мягко и решительно куда-то вдаль.

... Две женщины в машине - это уже пресс-конференция. И мы, конечно, не молчали, пока ехали в знаменитый писательский поселок Перебелкино.

- Вы, наверное, думаете обо мне совсем плохо? - шла на меня прямиком в атаку моя соседка и опять косила в мою сторону крупным, веселым глазом и половинкой улыбающихся сомкнутых губ.

- Почему же я должна думать о вас так?

- Потому что видели меня в ресторане-казино. Потому что это как бы совсем неприлично... Все-таки, вдова, все-таки, должна ещё носить траур или хотя бы сидеть дома, лит слезы и прочее... Разве вы не о том подумали, когда увидели меня в "Императрице"?

- Ну, вроде того, - полусозналась я.

Вдовица радостно воскликнула:

- Правильно я сделала, что позвонила вам! Очень правильно! Если уж вы хотите писать о Михайлове, то должны знать о нем самое-самое главное! А вы даже не в курсе того, что было в его характере этим основным, драгоценным!

- И что же?

- А то, что он терпеть не мог занудства! Он ненавидел скуку! Он презирал вялых, нерешительных! Он был, если хотите, несмотря на возраст, из молодых молодым!

- Это как... если расшифровать?

- А так! - моя собеседница с явным удовольствием принялась подробно рассказывать о характере известного, прославленного писателя и своего мужа. - Вы знаете, как мы познакомились? Вы, наверное, думаете, будто это я ему навязалась? Будто меня пленило его богатство? Ну как большинство мыслит... Если ошибаюсь - извините... Но в обществе выработался шаблонный подход: раз молодая идет замуж за старика - значит, во имя корысти, не иначе... Если вам действительно интересно узнать, как мы с Владимиром Сергеевичем нашли друг друга, почему привязались друг к другу, готова сообщить вам на этот счет - я всю жизнь искала отца...

- То есть?..

- То есть, именно отца. У вас был хороший отец, Танечка?

- Да, нормальный.

- А у меня - никакого.

Мимо нас неслись березки-осинки, кусты бузины и черемухи, а сквозь эту свежую, яркую зелень стреляли лучи ещё близкого к земле, утреннего солнца. Мой отец любил догонять меня, маленькую, когда мы с ним вместе носились босиком по росистой траве, оставляя за собой петлистые темные дорожки...

- Разумеется, - женщина удерживала одной рукой руль, а другой щелкала зажигалкой, прикуривала длинную сигарету. Ее движения при этом были точны и изящны. - Так вот, я, разумеется, - она выдохнула дым в окно, - сама не знала, что ищу всю жизнь. Мне-то казалось - мужа. Как все, как положено. И только встретив Владимира Сергеевича, догадалась - отец мне был до смерти нужен всю жизнь, отец...

Когда наша машина, притушив ход, изредка как бы припадая то на правую ногу, то на левую, шла уже по узкому, неровному пространству перебелкинского проулка, я знала от Ирины целый огромный кусок романа из её жизни.

... Она родилась "в страшненьком заполярном городе Норильске".

- Моя мамочка, комсомолочка-доброволочка, горячо, всем сердцем, откликнулась на призыв партии и правительства, бросила родителей, Москву, свою игрушечную фабрику, где преуспевала в набивании стружкой и ватой туловищ будущих кукол, и поехала строить будущий чудо-город за Полярным кругом. Ну, конечно, их провожали с помпой: оркестры гремели, речи толкало парт и комсначальство. Которое, конечно, оставалось в Москве, в своих теплых, уютных квартирах.

... А девушка Машенька Листратова из Замоскворечья ехала-ехала и приехала в свой "чудо-город" на вечной мерзлоте, но не просто так, а уже "с приключением" - успела влюбиться в журналиста из центральной газеты, сорокалетнего Георгия Георгиевича Аксельрода, остроумца и песенника. Мало того - отдалась ему на каком-то перегоне, в каком-то складе, на каких-то мешках. Вот от этого лихорадочного, скоротечного романа и появилась девочка Ира. А журналист растворился где-то в московской толпе, видимо, спешил к машинке, потому что спустя какое-то время Ирина мама прочла в газете, находясь в роддоме, что-то такое пылкое, пламенное, вроде - "верной дорогой идем мы к сияющим вершинам коммунизма под вдохновляющим и никогда не ошибающимся руководством партийной элиты".