Особые отношения - Дуглас Кеннеди

Еще крепче вцепившись в края кроватки, я поняла, что вся дрожу. Оптимистический настрой как ветром сдуло, я в мгновение ока слетела с высот, в которых витала, и оказалась на краю глубокой, зияющей пропасти.

— Ребенка надо докормить, — раздался голос справа от меня. Это была дежурная сестра — коренастая строгая тетка, она была рядом, пока Хьюз меня отчитывал, все слышала и, судя по неодобрительному взгляду, полностью была на его стороне. Тем более что Джек заходился в крике, а я стояла над ним с отсутствующим видом.

— Простите… сейчас… сейчас… — Я взяла Джека, снова устроилась на жестком стуле и опять приложила его к левой груди. Спасибо, хоть молоко потекло сразу.

— Я тут вчера говорила с доктором Рейнольдсом — он считает, что вашего сына пора выписывать. Вы можете забрать его завтра утром, если, конечно, вам это удобно.

Я старалась не смотреть ей в глаза:

— Да-да, конечно, очень удобно.

— Вот и хорошо.

Через десять минут, уложив Джека, я ехала в такси и плакала как идиотка. Водитель — молодой парень, поджарый и крепкий, — все посматривал на меня в зеркальце заднего вида, чувствуя себя неуютно от того, что пассажирка заливается слезами у него в салоне. Он явно не знал, как поступить: спросить меня, в чем дело, или не вмешиваться? А если бы и спросил, я не принадлежу к числу тех откровенных болтушек, которые начинают жаловаться первому встречному. К тому же мне и жаловаться было не на кого, сама во всем виновата, и слишком болезненно отреагировала на то, как меня унизил Хьюз.

Когда мы добрались до Патни, я сумела кое-как успокоиться и привести себя в относительный порядок. Но, расплачиваясь, заметила, что таксист старательно отворачивается.

Я вошла в пустой дом, поднялась в спальню. Разделась, натянула майку, забралась в постель и с толовой завернулась в одеяло, чтобы ничего не слышать.

Проснувшись наутро в восемь часов, я слегка пошатывалась от того, что так долго и спокойно спала, ни разу не проснувшись. Мне даже потребовалось какое-то время, чтобы осознать: я действительно как следует выспалась.

Тони обещал, что, когда придет время забирать Джека, отвезет нас на машине. Однако, спустившись в кухню, я обнаружила только несколько мятых банкнот да записку на клейком листке:

Срочные дела в газете. Оставляю 40 фунтов на такси в оба конца. Постараюсь вечером быть дома как можно раньше.

Т.

Чмок-чмок.

Я схватила телефон, набрала прямой номер Тони. Услышав автоответчик, перезвонила на мобильник.

— Я сейчас не могу говорить, — ответил Тони.

— Мне неважно, что за срочные дела у тебя там. Я жду тебя в больнице, понял?

— Я не могу говорить.

И он положил трубку.

Я тут же набрала номер снова. Тони отключил телефон, поговорив со мной, так что меня переключили на его автоответчик.

«Как ты только можешь — как ты смеешь — вытворять такое? Ты притащишь свою английскую задницу в больницу, или я не отвечаю за последствия. Усек?»

Я нажала кнопку. Сердце колотилось, я кипела благородным негодованием и вообще была расстроена донельзя. Больше всего меня взбесил тон, которым он отвечал мне. Я и себя ненавидела за столь бурную реакцию и за то, как легко, в одну секунду, перешла от безмятежного спокойствия к ярости. Но… уж простите… но нельзя же так меня кинуть, так подвести. Не в тот же день, когда нашему новорожденному сыну предстоит впервые оказаться дома. Да нет, он этого не сделает.

Но он это сделал: не перезвонил и никак не объявился. Но, решила я, некогда предаваться размышлениям об этом новом примере равнодушия Тони: важнее вовремя оказаться в больнице и тем самым хоть отчасти реабилитироваться в глазах персонала. Поэтому я поскорее приняла душ, успела далее сделать макияж и была в Мэттингли ровно в одиннадцать.

— Вы сегодня с супругом? — спросила палатная сестра, сверля меня глазами и явно пытаясь определить, какова сегодня моя эмоциональная температура.

— К сожалению, у него сегодня полный завал на работе.

— Понятно. А в чем вы собираетесь везти ребенка домой?

Я подняла повыше сумку-коляску, которую, несмотря на спешку и переживания, не забыла прихватить.

— А во что его одеть, принесли?

Помилуйте, я же не совсем безголовая кретинка.

— Конечно, — кротко ответила я.

— Очень хорошо.

Джек по-прежнему начинал беспокоиться, как только я до него дотрагивалась. И от моего способа пеленать он тоже был не в восторге — за нами внимательно следила палатная сестра, на случай, если я неправильно надену памперсы.

Не без труда я упаковала его в комбинезон. Лежать пристегнутым в сумке-коляске ему тоже явно не нравилось.

— Ваш участковый доктор должен вам позвонить и договориться о визите, — сказала сестра.

— Да? Хорошо. Но пока никто не объявлялся.

— Я уверена, что очень скоро она навестит вас — так что, если возникнут какие-то вопросы, вам будет кому их задать.

Другими словами: если ты окончательно запутаешься — будет кому распутать.

— Отлично, спасибо большое. Да и вообще, спасибо вам за все.

— Желаю, чтобы сынок вас радовал, — ответила сестра.

Одна из нянек помогла мне спуститься вниз. Она же попросила привратника вызвать такси. По дороге в Патни таксист почти все время разговаривал по мобильному телефону и, казалось, ничуть не волновался из-за того, что на заднем сиденье находится новорожденный. Однако, когда ему пришлось резко дернуть, чтобы увернуться от обгоняющего нас белого мини-фургона, он высунулся в окно и, стукнув себя кулаком по лбу, крикнул:

— Идиот! Глаз у тебя нет — не видишь, у меня грудной ребенок в салоне?

— Когда мы добрались до Сефтон-стрит, водитель вылез из машины и донес Джека до дверей дома.

— Где супруг-то ваш? — спросил он, пока я расплачивалась.

— На работе.

— Понятно, кто-то ж должен деньги зарабатывать.

Было так странно войти в пустой дом с этим крохотным существом.

Когда в жизни происходит какой-то крутой поворот, мы всегда ожидаем, что судьба обставит его пышными декорациями. Но, как правило, эти ожидания не оправдываются. Я открыла дверь, подняла сумку и внесла Джека в дом. Закрыла за собой дверь. Вот и вся история. И снова невольно подумала: все могло выглядеть куда торжественнее, если бы мой муж был сейчас здесь.

Пока ехали в машине, Джек крепко уснул. Я поднялась с ним в детскую и отстегнула ремни. С предельной осторожностью вынула его и бережно переложила в колыбель. Во сне он плотно обхватил себя ручонками и так и лежал, когда я накрыла его лоскутным одеяльцем, которое прислала Сэнди. Он далее не пошевелился. Я присела у колыбели на плетеный стул. Голова раскалывалась — видимо, давали о себе знать переживания вчерашнего вечера. Я смотрела на своего сына. Ждала, что вот-вот почувствую вспышку материнской любви, восторга, жалости, озабоченности — всех этих пресловутых материнских чувств, о которых взахлеб пишет каждый автор в каждой гребаной книжке на эту тему. Но лично я ощущала совсем другое — только глубокую, ужасную усталость и пустоту. А еще я думала о том, что вот этого ребенка, считай, вырезали прямо из меня, а я, хоть убей, не ощущаю с ним никакой связи.

Из состояния унылой задумчивости меня вырвал резкий телефонный звонок. Я надеялась, что это Тони — раскаивается и хочет загладить свою вину. Или Сэнди — с которой я чуть не поссорилась, защищая своего равнодушного, безразличного мужа. Вместо этого я услышала в трубке незнакомый голос с явным лондонским выговором. Женщина представилась: Джейн Сэнджей, моя патронажная сестра. Меня удивил ее тон: оживленный, приветливый, «а вот и я, рада помочь». Она спросила, удобно ли, если она сегодня нас навестит.

— Есть какие-то особые причины, почему нас нужно осмотреть? — спросила я.

Она засмеялась:

— Не пугайтесь, пожалуйста, я же не из полиции.

— Но вам что-то сказали в больнице?

Снова смех.

— Если честно, я с ними не общалась. Мы этого обычно не делаем — за исключением каких-то серьезных случаев. А у вас, судя по всему, дела идут нормально.

Не суди по уверенному американскому выговору, он обманчив. На самом деле я просто не представляю, что мне делать.

— Ну так что, — спросила она, — удобно вам, если я зайду примерно через час-полтора?

Джейн Сэнджей оказалась индианкой лет тридцати, спокойной, несуетливой и улыбчивой. Ожидая увидеть типичного соцработника, я растаяла при виде этой милой и привлекательной молодой женщины в черных леггинсах и серебристых кроссовках «Найк» с огоньками. В личном общении она была не менее располагающей, чем по телефону. Я сразу расслабилась, пока она ворковала над Джеком, интересовалась, как вышло, что американка оказалась в Лондоне (похоже, на нее произвел большое впечатление мой рассказ о работе в Египте), и деликатно расспрашивала о моем состоянии после операции. В какой-то момент мне ужасно захотелось изобразить счастливую улыбочку и заверить, что у нас тут все в шоколаде, лишь бы не выглядеть в ее глазах неумехой. Но с другой стороны, кому же не хочется поделиться своими тревогами, особенно с симпатичным и к тому же знающим человеком. Одним словом, пробежавшись по тому, что она назвала стандартной схемой ухода за ребенком — сколько он должен спать, сколько раз есть, как часто нужно менять памперсы (или, как тут выражаются, подгузники) и как управляться с разными проблемами вроде газов, колик и раздражения кожи, — Джейн все в той же располагающей манере спросила, как я со всем этим управляюсь. Когда вместо ответа я неуверенно пожала плечами, она сказала: