Флот решает всё (СИ) - Батыршин Борис Борисович

Офицер, несколько шокированный подобным обращением, от застолья отказался — и потребовал хотя бы спустить поднятый а башне флаг.

— Ещё чего! — разозлился «вольный атаман». — Мы есть российские подданные, и спускать флаг по требованию всяких заграничных шаромыжников не обязаны. А, ежели вам надо свой флаг поднять, тут пустого места навалом!

И ткнул пальцем в россыпь камней и песка недалеко от крепостной стены.

Остелецкий попытался принять участие в разговоре, но Ашинов уже никого не слушал. Велел подать перцовки, набулькал полные стаканы и себе и обоим собеседникам, после чего завёл привычную историю — заговорил о поддержке, которой его предприятие пользуется у российских властей, вплоть до самого государя императора. Упоминая о венценосце, «вольный атаман» почтительно понижал голос и указующим жестом поднимал палец к потолку.

Но посланника французского губернатора эти разговоры не впечатлили. Убедившись, что проку от дальнейшего его пребывания в Сагалло не предвидится, он встал и начал прощаться. Ашинов, успевший уже изрядно догнаться перцовкой, ответил малоцензурным бормотанием, самым приличным из которого было "…катитесь вы к своей парижской богоматери!..' Остелецкий не знал, то ли хвататься за голову, то ли бежать прочь от срама, то ли опустошить один за другим пару стаканов горькой — потому как хуже уже не будет, ибо некуда. Разозлённый, моряк, сумевший, однако, удержаться, в рамках дипломатического протокола, покинул крепость и вернулся на «Пэнгвэн», а «вольный атаман» делал вслед ему со стены неприличные жесты. На этот раз обошлось без салютов; авизо поднял пары и двинулся к выходу из бухты.

И — вот результат. Плывущий над бухтой дым, взбаламученная вода, плавающие среди обломков головы тех, кому повезло уцелеть, глухой гомон собравшейся на берегу толпы — и никакого, ни малейшего представления о том, что делать дальше. Французы, как ясно осознавал Матвей, не простят гибели своего корабля — а противопоставить орудиям эскадры и штыкам иностранных легионеров, из которых состоит гарнизон Обока, новомосковцам, по сути, нечего. Да и затевать конфликт, чреватый серьёзными дипломатическими осложнениями с одним из союзников Российской империи, не имея на это никаких полномочий — не приведёт ли это к тому, что вместо абиссинской «вольной станицы» они проведут последующие несколько лет своей жизни даже не во французской тюрьме, на сибирской каторге?

— Ну, что скажете, друзья? Событие, сами понимаете, чрезвычайное, и очень крепко нам аукнется, причём в самое ближайшее время.

Они собрались всего через час после трагедии в заливе, и не в полном составе, отсутствовал медик Тимофей, отказавшийся оставить раненых. В последний момент явился унтер Осадчий — пахнущий морской водой, с мокрой шевелюрой и бородой, и очень, очень недовольный.

— Полагаете, Вениамин Палыч, наши пропажи как-то с этим связана? — спросил Матвей. Штабс-капитан ввёл в своём «штабе» армейские порядки, согласно которым на подобных советах первым высказывался младший по званию.

— Чудак человек, а с чем же ещё? — ухмыльнулся землемер. — Не само же это корыто взлетело на воздух, наверняка кто-то позаботился. А динамит и твоя гремучая ртуть для того и служит, чтобы взрывы устраивать!

— Погодите, Егор, не так всё просто… — Остелецкий поднял руку, и землемер со стуком захлопнул рот. — То есть, вы правы, конечно, связь напрашивается сама собой. Я готов поверить, что злоумышленник изготовил из краденых компонентов запал, соорудил динамитную бомбу, вроде той, которой взорвали государя императора… Но вот дальше-то что? Подплыл на лодке и швырнул бомбу в борт «Пэнгвэна»? Матвей Фаддеич, поправьте, если я ошибаюсь: для того, чтобы запал сработал, ему нужно сильное сотрясение?

Матвей оживился. И дело было не только в обращении по имени-отчеству, которое ему нечасто доводилось слышать в свой адрес. Юноша знал, что с химией и взрывным делом Остелецкий знаком не хуже, а, пожалуй, что и лучше его — однако же, обращается за подтверждением, значит, ценит его мнение, уважает. Надо было соответствовать, так что, прежде чем ответить, молодой человек солидно откашлялся.

— Именно так, Вениамин Палыч, всё правильно. Без сильного сотрясения никак не обойтись — например, кинуть свёрток с бомбой под ноги жертве, на мостовую или в окно проезжающей кареты. Если швырнуть с размаху о борт судна — тоже сойдёт. Надо только, чтобы свинцовый грузик сдвинулся достаточно резко, чтобы раздавить стеклянную трубочку с кислотой, и…

— Спасибо, подробности можно опустить. — Остелецкий перебил мягко, но решительно. — Я в общих чертах представляю себе устройство запала. Но в таком случае выходит, что наш подрывник — самоубийца?

— Вот уж вряд ли… — землемер покачал головой.– Это же не наши товарищи из 'Наро…

Закончить опасную фразу штабс-капитан ему не дал.

— Это я и имел в виду. Ладно, от господ народовольцев можно было ждать подобного самопожертвования — но у нас-то налицо игры с политическим подтекстом, и играют в них никак не революционеры, а шпионы, секретные агенты. А среди этой публики фанатиков не держат — поверьте моему жизненному опыту…

Матвей едва не поперхнулся — выходило, что Остелецкий только почти прямо признал, что является разведчиком, шпионом. Впрочем… разве в этом были сомнения?

— Вашсокобродие, позвольте? — прогудел Осадчий.

— Говорите, унтер. — штабс-капитан кивнул, не отрываясь от набросанной карандашом схемы бухты с отмеченным местом гибели «Пэнгвэна».

— Воришка энтот — он ведь не только динамит стащил, но и маску и водолапти стащил, верно?

Остелецкий поднял на него глаза — острые, пронзительные. Осадчий, поймав взгляд начальства, крякнул и отвёл глаза.

— Я так думаю, вашсокобродь: подплыл он к борту под водой, с дыхательной трубкой и маской, бомбу с собой тащил. От воды её укупорить нетрудно, А там — нырнул, подплыл к гребному колесу и прицепил к плицам бомбу на лине. Французы — они ведь взорвались, как только с якоря стали сниматься?

— Да, так и есть… медленно произнёс Остелецкий. — Я как раз смотрел на авизо в бинокль и ясно всё видел. Действительно, судно даже с места сдвинуться не успела, только пена пошла из-под гребного колеса…

— Вот я и говорю, вашсокобродь! — унтер расплылся в довольной улыбке. — Колесо стало стал крутиться, сперва медленно. Линь подтянул бомбу, та о плицы ударилась — и бах!

— Матвей Фаддеич, что скажете? — штабс-капитан в упор посмотрел на гимназиста, и тому стало неуютно под этим взглядом. — Вы у нас главный специалист по этим запалам!

— А что, вполне реально… если, конечно, бомба побыла в воде недолго.

— Унтер?

— Полчаса, не больше. У него, паскудины, водолапти были, а судно стояло всего в паре кабельтовых от берега — долго ли доплыть? Ежели бы я это делал, то завернул бы в несколько слоёв промасленной бумаги, поверх каждого слоя обмазал бы солидолом, и — в мешок из просмолённой холстины. Уж час-то точно продержится, и воды ни капли не пропустит!

Остелецкий подумал, потом кивнул.

— Что ж, будем считать, что метод действия предполагаемого взрывника мы установили. Что с командой французского судна, унтер?

— Из сорока двух человек мёртвых семнадцать — кого при взрыве побило, кого насмерть обварило паром, кто потонул. Мы их из воды вытащили, сейчас на берегу лежат, под брезентами. Из тех, что живые, почти все пораненные, Тимофей Евграфыч сказывали — не один ещё богу душу отдаст…

— А капитана авизо нашли?

— Помер, сердешный. — вздохнул Осадчий. — Взрывом его оглушило, захлебнулся, не откачали. А офицерик, который к атаману приезжал — живой, только помятый маленько.

— Ну, хоть на том спасибо. — Остелецкий задумался, постукивая тупым концом карандаша по схеме. — Ашинов, если он совсем не спятил от всего этого, должен как можно скорее отослать его в Обок с письмом и объяснениями, что в случившемся нет нашей вины.

Землемер Егор состроил недоверчивую мину.