Хозяйка замка Ёдо - Ясуси Иноуэ

С конца первого месяца все слухи, доходившие до Тятиных ушей из столицы, подтверждали неизбежность кровопролитных боёв. В Сандзё для переброски войск возвели огромный мост, возле которого вывесили извещения с подписью Хидэёси: «Лиходеев, задумавших творить насилие и бесчинствовать на союзных землях, ждёт смертная казнь»; «Тот, кто дерзнёт пожар учинить в лагере, будет сурово наказан. Коли сбежит он — наказание понесёт вышестоящий»; «Раздача риса, соломы, дров и прочего производится с дозволения командующих».

Второй месяц прошёл в атмосфере предвоенного возбуждения. Все ждали, что Хидэёси со дня на день самолично выступит в поход, но он по-прежнему не покидал столицу.

От одного самурая, остановившегося в Ёдо проездом из Сумпу, Тятя узнала о том, что в начале второго месяца Удзисато Гамоо повёл своё войско на восток из замка Мацудзака, что в Исэ. Она с лёгкой ностальгией вспоминала о молодом военачальнике, но теперь её сердечко не трепетало, как раньше, когда приходили весточки от этого человека. Она всё ещё бережно хранила образ Удзисато в тайниках своей души, однако со времён её детства он претерпел необратимые изменения.

С восходом второй луны Хидэёси нанёс Тяте первый визит в новом году. Он уже давно не дарил её своим вниманием, и это не могло не вызывать у молодой женщины некоторого беспокойства. При мысли о многочисленных наложницах, готовых ублажить его в Дзюракудаи, пока она, Тятя, тоскует одна в своём замке на отшибе, её охватывала жгучая ревность. Но, увидев Хидэёси, она поняла, что переживала понапрасну, потому что даже её юное обольстительное тело не смогло отвлечь полководца от размышлений о предстоящих битвах и усмирить обуявшую его боевую горячку. На ложе он обнимал её как будто по привычке, а исполнив долг господина и повелителя, тотчас продолжил толковать о ситуации на фронте, словно не в силах был остановиться.

— Авангард уже подошёл к берегам Кисэгавы, а арьергард застрял на дорогах Мино и Овари, — не унимался Хидэёси. — В первый день третьей луны мне надлежит явиться в императорский храм, где его величество пожалует мне священный меч, дабы мог я возглавить войско и разгромить мятежников. Лишь после этого я покину столицу. Ты, кстати, будешь присутствовать на церемонии… Гмм, надобно подыскать тебе хорошее местечко на скамьях для гостей — народу там будет тьма. — Он был столь весел и воодушевлён, словно готовился к лихому празднику, а не к кровопролитным сражениям.

Утром первого дня третьей луны дама Ёдо покинула свой замок впервые с тех пор, как ступила под его своды, и отправилась в столицу на торжественную церемонию проводов его высокопревосходительства кампаку, которому предстояло выступить в поход на Одавару. Воины в боевом облачении препроводили молодую госпожу и её свиту к скамьям, сооружённым по случаю торжеств в квартале Сандзё-гавара. Означенные скамьи стояли вереницей вдоль всей улицы и терялись из виду на её излёте, а самурай, указывавший дорогу Тяте, сообщил, что ряды продолжаются и дальше, занимают обочины тракта в Ямасине и заканчиваются лишь на подступах к Оцу и что поглядеть на отбытие его высокопревосходительства кампаку с войском собралась безбрежная толпа — люди пришли даже из Осаки, Фусими и Нары.

До начала церемонии оставался целый час. Дама Ёдо сидела на скамье для гостей, и ей казалось, что она присутствует на каком-то весёлом торжестве, а не на отбытии армии к полям сражений. Вот наконец показался авангард. Глядя на вооружённых до зубов самураев в доспехах, невозможно было усомниться — их ждёт битва, но выступали они медленно и величаво, словно на параде. Тятя смотрела на полковые стяги и море флажков, подрагивавших за плечами у воинов в лучах весеннего солнца, на полководцев в тяжёлых нагрудниках из золотых пластин, полыхавших огнём, на боевых коней в драгоценной сбруе, на плотников, тащивших инструментарий для строительства укреплений, на пеших ратников с мечами наголо. Все они продвигались вперёд с безмятежным спокойствием, будто не на кровавую сечу шли, а на праздничный променад. Быть может, оттого, что Оцу, первый перевалочный пункт, где шеститысячная армия тем же вечером встанет на ночлег, находился совсем близко, полки не торопились и выступали парадным шагом. Так или иначе, всё это больше походило на мирное шествие, а не на смертоносный бросок к полю брани.

В гуще многоликого, ощетинившегося мечами и пиками, сверкавшего доспехами войска Тятя разглядела удивительную фигуру. На великолепном боевом коне, победоносно выпятив грудь, сжимая в руке ротанговый лук, покрытый алым лаком, сидел воитель в устрашающем китайском шлеме, в доспехах, скреплённых кроваво-красным шнуром. Ей понадобилось немало времени, чтобы узнать в этом демоническом существе, в этом ярмарочном пугале самого Хидэёси. Из-под наводящего ужас шлема выбивались клочья накладной бороды, изменившей его лицо до неузнаваемости, но это точно был он. И даже его боевой конь в попоне, расшитой золотом и украшенной алыми кистями, повергал в трепет.

У Тяти перехватило дыхание. Она никак не ожидала увидеть Хидэёси, отправляющегося на битву в столь нелепом облачении. И не только она воззрилась на него, разинув рот, — вся толпа заворожённо замерла и тотчас разразилась безумными воплями, приветствуя главнокомандующего. Позади Хидэёси выступали верхом знатные воины, столь же величественные.

Тятя оставалась на скамье до тех пор, пока последний полк не исчез вдали на дороге в Ямасину. Никогда она с такой отчётливостью не понимала всю исключительность Хидэёси, его отличие от простых смертных, как в тот момент. Кому ещё могло прийти в голову превратить проводы на войну в народное гулянье? Разумеется, в этом было что-то смешное и нелепое, но в то же время его ребяческая выходка вызывала восхищение. Хидэёси хотел всех удивить, и ему это удалось. Кроме того, за этим парадным шествием угадывался тонкий расчёт — намерение показать всему миру, что ему, Хидэёси, принадлежит абсолютная власть и что он заставит мир с этим считаться.

Вспоминая лицо Хидэёси, полускрытое всклокоченной накладной бородой, Тятя понимала, что теперь ей уже не вырваться из-под власти старого воителя. Отныне ни один мужчина не сумеет покорить её сердце, потому что оно уже сдалось в плен лучшему из них — Хидэёси.

Она собиралась наведаться в Дзюракудаи, чтобы выразить своё почтение Госпоже из Северных покоев, а затем уже отправиться в Ёдо, но передумала и не стала наносить визит законной супруге его высокопревосходительства кампаку.

Когда замок Ёдо показался вдали, последние лучи заходящего солнца окрасили багрянцем заболоченную равнину. Тятя подумала о том, что Хидэёси, должно быть, уже в Оцу и мысли его в ближайшее время будут заняты только предстоящими сражениями, а не утехами с другими наложницами, поэтому в замок она вступила в самом безмятежном расположении духа.

В тот день в ней произошли решительные перемены, и она отдавала себе в этом отчёт. В эволюции чувств, которые с самого детства связывали её с Хидэёси, случился прорыв, и отныне день проводов войска останется важной датой в этой истории.

Отныне Тятя мысленно следовала, этап за этапом, от стоянки к стоянке, за наступающей армией по дороге на восток, представляя себе силуэт старого воителя на изменчивом фоне гор и вод. Советник Хидэнага, назначенный начальником стражи Киото на время отсутствия Хидэёси, каждый день посылал к даме Ёдо гонца с новостями о передвижениях войска. 10-го числа Хидэёси вошёл в Ёсиду, 18-го — в Сумпу, 23-го был в Киёмидэре, 26-го — в Ёсиваре, а 27-го уже добрался до замка Нумадзу. Вскоре подоспело сообщение о взятии замка Яманака в Хаконэ, принадлежавшего клану из лагеря Ходзё, и несколько дней спустя началась осада Одавары.

Тятя каждое утро заглядывала к Когоо, не теряя надежды выманить её на прогулку в замковые сады, чтобы немного развеять тоску, но Когоо упорно отказывалась.

Даме Ёдо ничего не оставалось, как признаться себе, что настроение сестры не улучшится, как ни старайся. Она понимала, сколь тяжело сейчас Когоо, разлучённой с мужем и дочерьми, знала, что такую печаль не утолить, и всё же, натыкаясь на её горящий ненавистью взгляд, чувствовала себя весьма неуютно.

— Ты сильно изменилась, Тятя, — сказала ей однажды Когоо. — Право, Охацу тоже немало удивилась бы, найдя тебя такой весёлой. Кто бы мог подумать, что тебе довелось пережить столько несчастий в прошлом.

Насмешка, прозвучавшая в этих словах, жестоко ранила Тятю, но она сделала вид, что ничего не заметила. Память о былых бедах действительно стёрлась в её сознании. Когда Тятя думала о замках Киёсу, Адзути или о Кита-носё, замерзающем в северных снегах, ей казалось странным, что некогда она жила в подобных местах. Теперь её удручали лишь два обстоятельства: отсутствие Хидэёси и разлука с сыном. Со вторым было легче смириться, она чувствовала в себе силы вынести эту разлуку — материнская любовь подсказывала ей, что так надо ради будущего Цурумацу, ибо наследника его высокопревосходительства кампаку не может воспитывать простая наложница.