Чернов - Лев Иванович Гумилевский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Размещал на выставке экспонаты и наблюдал за ними ученик Докучаева, хранитель минералогического музея Петербургского университета Владимир Иванович Вернадский. Он находился в заграничной командировке для подготовки к профессорскому званию.
Дмитрий Константинович встретил Вернадского в лаборатории инженера по профессии и химика по призванию Луи Ле-Шателье. В лаборатории Ле-Шателье при изучении минералов применялись для измерения высоких температур пирометры. Один из них сконструировал сам Ле-Шателье, и Дмитрий Константинович по старой памяти навещал его всякий раз, когда бывал в Париже. Лаборатория Ле-Шателье привлекала не совершенством приборов, не полнотой оборудования, а живостью творческой мысли, атмосферой научных исканий.
— Как всегда у французов, здесь все по-домашнему! — заметил Вернадский, выходя вместе с Черновым от Ле-Шателье. — Они презирают декоративность и внешний блеск как в жизни, так и в науке.
Дмитрий Константинович считал Ле-Шателье одним из самых замечательных ученых Франции и при случае поинтересовался его мнением о молодом русском ученом.
— Господин Вернадский переполнен идеями, и некоторые из них носят черты гениальности, — ответил Ле-Шателье. — У меня он работает над темой полиморфизма, у Фуке синтезирует силлеманит.
Полиморфизм — способность некоторых химических соединений появляться в разных кристаллических формах. Вопрос этот тогда интересовал очень многих, в том числе и Чернова. Ранее считалось, что каждому химическому соединению в твердом состоянии соответствует одна определенная внешняя форма, а затем выяснилось, что некоторые могут появляться в двух различных формах. Потом оказалось, что иные тела бывают в трех кристаллических формах, в четырех, и в пяти, и в шести, причем таких соединений не одно, не два, а десятки и сотни. Вернадский начал свои работы с твердым убеждением, что полиморфизм есть общее свойство материи, и искал доказательств положения, в котором сам не сомневался.
— В зависимости от температуры каждое химическое соединение может являться в нескольких кристаллических формах, только несовершенство наших методов исследования мешает нам убедиться в этом! — таков был вывод Вернадского.
Обобщение молодого ученого поразило Чернова своей грандиозностью. Он охотно встречался с Вернадским и подолгу беседовал. Несколько раз посетили русский отдел выставки. Как-то остановились возле докучаевской карты русских почв, застигнутые быстрым, как вихрь, летним дождем, и Вернадский задумчиво произнес:
— Мы научились за последние годы в науке ничему не удивляться, считать невозможное возможным, смело и научно подходить к таким вопросам, до которых, как до ваших критических точек, еще недавно, и то очень редко, добегала научная фантазия…
Вернадский говорил просто и спокойно:
— То, что сейчас переживается человечеством, внесено было в человеческую жизнь грозным 1789 годом. В частности, огромные изменения произошли за истекшие годы в психологии натуралиста. Их влияния сказываются и в научном творчестве, и в задачах, которые дерзновенно ставит исследователь! Не удивляйтесь и моей смелости в обобщении явлений полиморфизма!
Довольные друг другом собеседники расстались. Через тридцать лет, в 1921 году, Вернадский написал в предисловии к своей книге статей и очерков:
«Мы подходим к великому перевороту в жизни человечества, с которым не могут сравняться все им раньше пережитые. Недалеко время, когда человек получит в свои руки атомную энергию, такой источник силы, который даст ему возможность строить жизнь, как он захочет. Это может случиться в ближайшие годы, может случиться через столетие. Но ясно, что это должно быть.
Сумеет ли человек воспользоваться этой силой, направить ее на добро, а не на самоуничтожение?
Дорос ли он до умения использовать ту силу, которую неизбежно должна дать ему наука?..»
Неожиданные события, последовавшие вскоре после беседы у докучаевских экспонатов, подтвердили справедливость парадокса о возможности невозможного. Июльским вечером того же дня в своем номере гостиницы «Россия» умер от разрыва сердца, как тогда говорили, Евгений Николаевич Андреев.
Испуганная неожиданным и печальным событием администрация выставки приняла все меры к тому, чтобы утаить от публики печальное событие. Даже Чернова лишили возможности проститься со своим учителем и другом. Покойника отправили в Россию в запаянном цинковом гробу в вагоне для скоропортящихся грузов. И оттого что все делалось втихомолку, чтобы не омрачать праздничного веселья выставки, самая смерть человека, к тому же доброго, умного и деятельного, получила какой-то постыдный характер неуместного, неприличного поступка.
Во Дворце правосудия французские металлурги показывали Дмитрию Константиновичу новый способ охлаждения стали при закалке. Так как для получения мелкозернистой структуры достаточно охладить сталь до температуры лишь немногим ниже «точки 6», то выгоднее всего употреблять для охлаждения жидкость, температура которой не может быть ниже той, что необходима для закалки. Руководствуясь этим, одним из основных, положений Чернова, французские заводы начали применять закалку с охлаждением в расплавленном свинце. Теперь международная экспертиза, в состав которой входил Чернов, должна была дать свое заключение.
Выставленные образцы, обработанные по этому способу, судя по прекрасному виду излома, должны были иметь высокую вязкость. Но испытания на разрыв показали — образцы уступали несколько стали, закаленной в масле. Эксперты спорили, вновь рассматривали образцы, сличали их, задавали вопросы. Дмитрий Константинович не проронил ни слова и безучастно поставил свою подпись под заключением экспертизы. Он был занят невозможным, немыслимым, безумным сочетанием слов и понятий, за которыми скрывались задачи техники будущего, — «охлаждение расплавленным свинцом», «невозможное возможно».
В конце той же недели Дмитрий Константинович получил большой страховой пакет с грифом Михайловской артиллерийской академии. В пакете он нашел письмо начальника академии, выписку из постановления совета академии и ее устав. Выписка из постановления свидетельствовала о том, что по рекомендации члена артиллерийского комитета генерал-лейтенанта Н. Е. Бранденбурга статский советник Д. К. Чернов избирается действительным членом артиллерийской академии с предоставлением ему права занять кафедру металлургии. В письме начальника академии выражалось пожелание о том, чтобы Дмитрий Константинович не замедлил телеграфно сообщить о своем согласии приступить к занятиям с осеннего семестра текущего 1889 года.
Пришлось несколько раз перечитать присланные документы, чтобы освоиться в какой-то мере со своим новым положением. О том, чтобы отклонить приглашение, не могло быть и речи. Дмитрий Константинович составил текст телеграммы и, возвращаясь с почты, погрузился в размышления о том, кто такой Бранденбург и откуда ему известно имя инженера.
Понадобилось немало времени и умственных усилий, чтобы вызвать из глубин памяти образ артиллерийского офицера, проходившего университетский курс, как и Чернов, вольнослушателем. В университете среди вольнослушателей, носивших штатские костюмы, артиллерийский поручик, естественно, обращал на себя внимание. Догадывались, что он, верно, кончил военное училище, служил в полку и теперь готовится поступать в военную академию, где держат экзамены по высшей математике, дифференциальному и интегральному исчислению.
Но, как-то случайно заговорив с пим,
