Флэш без козырей - Джордж Фрейзер

Спору нет, это был первоклассный товар. Все счета Спринга за 1847 год — сколько негров было загружено, сколько продано в Роатане, а сколько — в Заливе Свиней, имена покупателей и торговых агентов, а также полный перечень сделок, цен и переводов на английские и американские банки. Этого бы вполне хватило, чтобы вздернуть старину Джона Черити не один раз, а по меньшей мере десяток. Комбер также значился в этих письмах и, в то время как большинство из них были зашифрованы, лишь незначительная их часть была написана на английском. Одно из них было от лондонской фирмы, которая поставила товары для этого нашего рейса, другое — от нью-йоркской адвокатской конторы, которая, по-видимому, представляла интересы американских инвесторов (Комбер снабдил его пометкой «Интересы в США, собственники») и — о, неожиданность! — документ о передаче «Бэллиол Колледжа» от американской судостроительной компании «Браун и Белл» лондонскому концерну, среди директоров которого я нашел и имя некоего Дж. Моррисона. Я чуть не завопил от восторга, увидев это, — я не мог даже представить, о чем себе думал Спринг, держа на борту столь убийственную улику, но она-таки была здесь! Я нашел имя Моррисона, упомянутого еще в одном письме, и еще множество знакомых имен — всего этого было недостаточно, чтобы повесить его или их всех, но я был уверен, что заставлю их раскошелиться, лишь бы не допустить, чтобы эти бумаги были выставлены на публичное обозрение.

Теперь уж я держал своего тестюшку в кулаке! Сознание этого было подобно теплой ванне. При помощи этих бумаг, вернувшись домой, я сумею прижать эту маленькую акулу, так что она никуда не денется. Теперь уж мне не придется прозябать в бедных родственниках, доказательства, которые я держал в руках, могли уничтожить его репутацию — и коммерческую, и социальную, а возможно, и упрятать в тюрьму. Платой же за мое молчание будет свободный доступ к его денежным мешкам. Клянусь Богом, я буду обеспечен до конца жизни! Место в Парламенте? Ну, по крайней мере мне обеспечено место в совете директоров компании моего тестя — и его собственная подобострастная вежливость для разнообразия. Да он проклянет тот день, когда обманом завлек меня на борт этого вшивого работорговца!

Радостно хихикая, я снова завернул бумаги в клеенку и бережно зашил их в подкладку моего сюртука. Здесь они и останутся до тех пор, пока я доберусь до дома, где и использую их для роста моего благосостояния и к посрамлению Моррисона, — примерно так рассуждал я, шагая по палубе, и все это случилось благодаря моей христианской доброте, выразившейся в том, что я выслушал Комбера на его смертном одре и постарался скрасить его последние минуты. Что до этого, то сомнений быть не могло: за милосердие всегда воздается сторицей.

Комбер не был похоронен на следующий день, поскольку накануне ночью умер один из рабов, и когда на рассвете вахтенные нашли его, то, естественно, бросили тело на завтрак акулам. Спринга это почему-то привело в ярость. Он не хотел хоронить белого покойника в море в тот же самый день, когда за борт бросили черного, что было немного странным, но большинство матросов постарше согласились с капитаном. Это меня несколько уязвило — если мне доведется сыграть в ящик, они могут похоронить меня хоть с целым племенем Тимбукту, но вот другие смотрели на эти вещи по-иному. Спринга теперь выводили из себя любые мелочи вроде этой, и когда мы, наконец, следующим утром собрались похоронить Комбера и его тело, аккуратно зашитое в парусину, было уложено на наклонную доску, наш придирчивый командир просто впал в бешенство из-за того, что никто не догадался накрыть труп англичанина флагом. И это, заметьте — на работорговце, только что отошедшем от берегов Дагомеи. Так что нам всем со снятыми шляпами пришлось дожидаться, пока Луни принесет нужный флаг из кладовой, капитан Спринг расхаживал туда-сюда с требником под мышкой и проклинал эту вынужденную задержку, а миссис Спринг сидела тут же со своим аккордеоном. В честь этого торжественного случая на ней была шляпка с цветами, повязанная черным траурным шарфом, а лицо ее, как обычно, светилось безразличным дружелюбием.

Луни, наконец, приплелся и, представьте себе, приволок бразильский флаг. Мы, кстати, как раз плыли под точно таким же, поскольку как раз проходили Срединный пролив. [XXVI*] Полагаю, он думал, что все сделал правильно, но Спринг впал в полное бешенство.

— Да лопни твои паршивые глаза! — завопил капитан. — Уберите ко всем ч…тям эту даговскую тряпку! Вы что, хотите похоронить под этим барахлом англичанина?!

С этими словами он сбил Луни с ног, а затем пинком отправил его в шпигат. Спринг разразился страшной руганью, так что шрам на его лбу опять побагровел. Наконец, один из матросов принес Юнион Джек, и мы пустили его в дело. Капитан исторгнул из себя речь, требуемую церемонией, тело скользнуло по доске и с плеском исчезло в волнах, миссис Спринг растянула мехи, а мы все запели «Скалу веков». Наше «аминь!» еще не успело растаять в воздухе, как Спринг снова подошел к несчастному Луни и отвесил ему такого пинка, что тот пролетел через открытый люк прямо на нижнюю палубу. Я часто думал: насколько бы поучительно было нашим студентам-богословам посмотреть, как на «Бэллиол Колледже» отдают последние почести мертвым.

В общем, это был только еще один пример, который я привел, чтобы показать вам, каким сумасшедшим был Спринг. Полагаю, что сие событие осталось в моей памяти только потому, что следующие несколько недель не баловали нас яркими впечатлениями. Это может показаться чем-то весьма необычным, если говорить о прохождении судна работорговцев Срединным проливом, но стоит вам самому попасть в подобные условия, как вы начинаете ногти грызть со скуки. У меня было совсем немного дел — стоять вахту, помогать в организации танцев рабов и продолжать обучение леди Каролины Лэмб. Она повсюду сопровождала меня и теперь носила полотняное платье, сшитое парусным мастером, на случай, если попадется на глаза миссис Спринг, как будто та никогда раньше не видела голых черномазых. Самой леди Каролине Лэмб на условности было наплевать, и стоило ей оказаться в моей каюте, как она мигом сбрасывала платье и забиралась с ногами на койку. Там она и сидела — неподвижная, как черная статуя, в ожидании, когда ее начнут учить — тем или иным способом.

Еще одним моментом, который я должен отметить, поскольку он позже оказался важным, было поведение Луни. Не знаю, привела ли к этому выволочка, которую устроил своему стюарду Спринг, но после смерти Комбера Луни как будто стал совсем другим человеком.

Раньше он был смирным, счастливым идиотом, а теперь стал угрюмым, шарахался, если кто-то заговаривал с ним, и все больше прятался по углам, бормоча что-то себе под нос. Я несколько раз мягко попытался было убедить его прекратить это, но он лишь плакал и мычал, содрогаясь при одном только упоминании имени Спринга.