Место для жизни. Квартирный сюжет в рассказах - Юлия Винер

У него и в комнате мало что было — это тоже было известно соседям, так как Соломон Исакович, уходя на работу, частенько не изволил запирать и комнату. И соседи толковали между собой, что ему было бы даже полезно, если бы его разок обокрали, не сильно, а так, просто чтоб почувствовал. Но хотя Соломон Исакович постоянно находил в своей комнате следы чужих визитов, его все-таки ни разу не обокрали, тогда как у других соседей постоянно что-нибудь пропадало, из чего возникали нормальные соседские взаимоотношения.

И новую квартиру Соломон Исакович получил не как все люди. Он никогда не стоял в очереди и не добивался этой новой квартиры. Может быть, даже не хотел ее. Просто, как уже было сказано, дом решили снести, и всем жильцам без разбору дали новые квартиры в новых домах. И это, конечно, было несправедливо, если подумать, сколько нервов и трудов положили все нормальные жильцы на это дело, а ему счастье просто свалилось на голову. Забыв прошлые склоки, жильцы объединились и написали письмо в горсовет, указывая, что Соломон Исакович на очереди не стоял и не имеет права. Но письмо осталось без ответа, а может, ответ пришел позже, когда и жильцы все поразъехались, да и от дома осталась лишь куча щебня.

И переезжал на новую квартиру Соломон Исакович тоже не как все. Нормальный человек, он ведь что? Получает повестку из райжилотдела о переселении и прежде всего начинает сходить с ума. Куда переселяют? небось к черту на кулички! да есть ли там рядом автобус и магазин хоть какой? и что за дом? и есть ли лифт? и, наконец, самое главное: какая квартира?! Сходит с ума, отпрашивается с работы и бегает в райжилотдел, чтобы там, отсидев очередь к «девушке», получить прямой и недвусмысленный ответ: «Почем я знаю?» Он не сдается, пишет заявления, прилагает справки, нажимает на знакомства и, в конце концов, добивается своего: получает новую квартиру не на Девятнадцатом Проектируемом Проспекте, а на Одиннадцатом, и не на четвертом этаже, а на третьем, и окнами не на запад, а на восток. Словом, есть от чего нормальному человеку сходить с ума.

Соломон же Исакович с ума ничуть не сходил. Чего там, и так псих. Взял ордер, какой дали, даже посмотреть не просил — и везет же им! Получил однокомнатную квартиру в восемнадцать квадратных метров — на одного. Живи себе один на всех своих квадратных метрах. Когда жильцы про это узнали, они написали еще письмо в горсовет. Один сосед слышал, что в новых домах есть хорошие трехкомнатные квартиры, куда селят одиночек, по одному в комнату, а кухня и все удобства общие, как обычно. И соседи ходатайствовали, чтобы Соломону Исаковичу дали комнату в такой квартире. Но и на это письмо тоже ответа не было, а Соломон Исакович получил-таки свою квартиру и совершенно, совершенно не хлопотал, кому же и знать, как не соседям.

И все-таки даже соседи не знали, до чего ненормален был Соломон Исакович. Впрочем, это не их вина. Трудно им было по-прежнему горячо интересоваться соседскими делами, когда подошло время переезда. А потом и вовсе потеряли они друг друга из виду, разъехались по разным районам, вошли в новые взаимоотношения с соседями — по площадке, по лестничной клетке, — в которых не было уже прежней тесноты и близости. А Соломон Исакович, выпав из теплой квартирной ячейки, остался на свете совсем один.

С переездом на новую квартиру он не приобрел ни новой мебели, ни новых привычек. Кухня была довольно просторная, и там он поставил себе раскладушку, стул и маленький столик-шкафчик из старой квартиры. А комнату, свою отличную восемнадцатиметровую комнату с окнами на юг он оставил пока пустой.

Новая квартира Соломона Исаковича находилась в доме, расположенном среди строек. И Соломон Исакович каждый день, вернувшись с работы в шестом часу вечера, отправлялся на промысел. Он брал с собой старый мешок из-под картошки, небольшую наволочку, веревку и шел туда, где молча стояли краны и транспортеры.

Земля вокруг незаконченных блочных коробок была вспахана и разворочена бульдозерными гусеницами, после дождей там стояла непролазная грязь, но Соломона Исаковича это не останавливало. Чем ближе подходил он к облюбованной на сегодня коробке, тем чаще в грязи попадались цементные блоки — обломки и целые, разные инструменты, винты, гайки, дверные и оконные рамы, разорванные мешки с полупросыпанной краской, мелом, цементом. Соломон Исакович с огорчением смотрел на все это испоганенное добро. Иногда, когда добра было особенно много, собирал и складывал его в кучку на сухом месте, но однажды увидел, что собранная им кучка раздавлена колесами самосвала, и перестал это делать.

А сам он искал плитки. Кафельные плитки, какими облицовывают стенки в ванной. Искать было не очень трудно. Плитки с отбитыми уголками попадались ему на каждом шагу, а много было и совсем целых. Если бы Соломон Исакович хотел, он мог бы за один вечер набрать полный мешок, но он обычно ограничивался несколькими десятками, бережно укладывал их в наволочку, в мешок из-под картошки насыпал два-три килограмма цемента. Затем он связывал оба пустых конца мешков веревкой, перекидывал мешок с цементом на спину, а наволочку осторожно умещал на груди, и без труда приносил все домой.

К этому времени обычно бывало уже совсем темно. Соломон Исакович ужинал и отдыхал часок. Телевизора у него не было, телефон хотя и был, но никогда не звонил, и Соломон Исакович отдыхал, читая книжку. Среди немногих пожитков, привезенных со старой квартиры, была у него небольшая, в полсотни томов, библиотечка, к которой он привык за долгие годы, которую выучил почти наизусть и редко испытывал желание пополнить. Соломон Исакович любил хорошие, старые, классические повести и романы, русские и переводные. Не глядя, он брал из стопки книг, сложенных в углу кухни, «Семейную хронику» Аксакова или основательные мещанские новеллы швейцарца Келлера и читал, где откроется, про людей, которые ему были знакомы и близки, как свои. Мир, в котором эти люди жили, мучились, блаженствовали и умирали, был полон зла и горечи, но по сравнению с тем миром, который был известен Соломону Исаковичу, он был удивительно мал, уютен и целенаправлен, и Соломон Исакович недоумевал, как это за столь короткое время мир сумел превратиться в то необъятно огромное, холодное и бессмысленное место, каким он его знал.

Подкрепившись и отдохнув, Соломон Исакович принимался за дело. Он надевал старые кальсоны и нижнюю рубаху, брал принесенные со стройки мешки и шел в комнату. Там он вынимал кафельные плитки и складывал на полу рядом с небольшим квадратом, с которого накануне снял паркет. Он пересчитывал плитки, тщательно проверяя их целость, а затем на клочке бумаги вычислял площадь пола, которую эти плитки могут покрыть. Затем он сравнивал расчищенный квадрат пола с площадью плиток и, если кафеля было больше, вынимал еще несколько паркетин и выносил их в переднюю.

Соломон Исакович насыпал горку цемента в таз, осторожно доливал воды, размешивая серую, быстро густеющую массу столовой ложкой. Рядом с тазом он ставил кастрюлю с водой, чтобы потом не бегать на кухню. Затем он становился на колени рядом с запланированным квадратом и принимался укладывать плитки.

Две стены и часть пола в комнате были уже покрыты светлой, блистающей кафельной глазурью.

Первые, болезненные, неуклюжие опыты Соломон Исакович оставил позади. Прошли те времена, когда цемент застывал прежде, чем он успевал его разровнять, когда плитки топорщились неровной чешуей, края не сходились с краями, а цементные зазоры между ними расползались шириной чуть не в палец. Учить его было некому, но Соломон Исакович был терпелив и научился сам. Острым столярским молоточком он вырубал неудачные плитки и корявый цемент и начинал все заново. Разводил цемент погуще, пожиже, клал его тоньше, толще, то щепкой, то шпахтелем, то детской лопаткой, но в конце концов пришел к выводу, что столовая ложка лучше всего. Ею он отмеривал цемент, ею заглаживал цементную поверхность так, что она начинала лосниться, ею же вынимал излишек цемента, хотя с течением времени нужда в этом случалась все реже. И ручкой той же ложки он деликатно подталкивал плитку, пока она не ложилась вплотную к своим соседкам. Теперь даже и подталкивать плитки почти не приходилось, до того ловко он навострился класть плитку сразу впритык к другим, так что швы оставались еле заметные.

Уложив все принесенные плитки, Соломон Исакович проводил по ним влажной чистой тряпкой, выносил таз из-под цемента в кухню и мыл его, затем подметал пол в комнате и снова становился на колени, чтобы подготовить следующий участок пола на завтра.

Работа эта его не утомляла, шла споро, но были и сложные моменты. Например, когда дело дошло до окон. Соломон Исакович покрывал стены кафелем почти до уровня своего роста, и два окна, хотя и небольшие, были серьезным осложнением. Но Соломон Исакович в панику не впадал, а подумал, прикинул и сообразил, как выйти из положения. Прежде всего он купил кусок веселой ткани в розовый и желтый цветочек, разрезал его пополам и повесил на окна занавески. Повесил он их без того устройства, которое позволяет занавески задергивать и отдергивать, — его нужно было искать, стоять в очереди, да и надобности в нем у Соломона Исаковича не было. Он попросту аккуратно прибил занавески к стене над окнами. Затем он постепенно собрал и принес домой с полсотни небольших пустотелых блоков и замуровал окна до высоты своего роста, оставив зазор между блоками и стеклом, куда он и впустил занавески. Снаружи, с улицы, никто бы и не догадался, что окна на три четверти замурованы, изнутри же они давали очень мало света, но беда невелика, так как Соломон Исакович днем в комнате не работал.