Канун - Игнатий Потапенко

— Человѣкъ полезный, который во всякое время можетъ причинить великій вредъ, — такъ характеризовали его знатоки человѣческаго сердца.

Льву Александровичу онъ оказывалъ иногда большія услуги, въ особенности когда нужно было отказать въ какомъ-либо домогательствѣ лицу, которому никакъ нельзя было отказать. Мерещенко умѣлъ обставить это какъ нельзя милѣе. Такъ что лицо считало себя даже въ выгодѣ и почетѣ и было довольно.

Въ обращеніи онъ блисталъ простотой, даже грубоватостью, но въ дѣйствительности не былъ ни простымъ ни грубымъ. Это были только удобные пріемы, которые маскировали его хмтрость и осторожность. Въ говорѣ его слышался глубокій южный акцентъ, въ костюмѣ всегда была небрежность и запущенность, что придавало ему видъ нуждающагося человѣка, вѣчно хлопочущаго о средствахъ къ жизни. Но въ средствахъ онъ не только не нуждался, а имѣлъ въ банкѣ кругленькій капиталецъ.

Когда Левъ Александровичъ переѣзжалъ въ Петербургъ, Meрещенко прямо-таки вцѣпился въ него, а здѣсь въ теченіе нѣсколькихъ мѣсяцевъ онъ занялъ такое положеніе, что въ его квартирѣ на Вознесенскомъ проспектѣ негласно были устроены пріемные часы и въ эти часы пріемная никогда не пустовала.

Онъ явился къ Корещенскому въ гостинницу въ ранній часъ, когда даже Алексѣй Алексѣевичъ, встававшій рано, былъ еще въ постели.

Мерещенко, спокойно размѣренной походкой, прохаживался по корридору около номера, который занималъ Алексѣй Алексѣевичъ. Когда по звонку лакей вошелъ въ номеръ, вслѣдъ за нимъ вошелъ и Мерещенко.

— Кто тамъ такой? изъ спальни спросилъ Алексѣй Алексѣевичъ.

— Мерещенко! густымъ голосомъ отвѣтилъ гость.

— А! Пожалуйте! Ничего, что я въ постели?

— Помилуйте, Алексѣй Алексѣевичъ, мы люди свои.

— Садитесь, Мерещенко, сейчасъ принесутъ самоваръ. Попейте чаю, пока я одѣнусь.

Принесли самоваръ и Мерещенко заварилъ чай, потребовалъ даже сливокъ, которыхъ Корещенскому не подавали, и, съ видомъ своего человѣка, основательно занялся чаепитіемъ.

Онъ держалъ себя очень свободно. Онъ очень хорошо понималъ, что, если его позвали, то это значитъ, что въ немъ нуждаются. Минутъ черезъ двадцать Алексѣй Алексѣевичъ вышелъ къ нему.

— Ну, угощайте меня чаемъ, Мерещенко, — сказалъ Алексѣй Алексѣевичъ, подавая ему руку.

Мерещенко налилъ ему чаю, намазалъ даже хлѣбъ масломъ и Алексѣй Алексѣевичъ, принимая утренній завтракъ и уже торопясь, говорилъ.

— Южныхъ новостей не слышали, Мерещенко. Очень интересныя.

— А что такое, Алексѣй Алексѣевичъ? нѣтъ, не слыхалъ.

— Зигзагова знавали?

— Максима Павловича? но кто же не знаетъ Максима Павловича? Первый читатель его… И даже лично знакомъ.

— Ну, такъ вотъ съ нимъ бѣда случилась… Арестовали и въ тюрьму посадили.

— Да неужто? Вѣдь онъ уже сидѣлъ и въ мѣстахъ отдаленныхъ бывалъ…

— Да вѣдь это не прививка, Мерещенко. Прежнее сидѣнье не гарантируетъ отъ будущаго. Даже напротивъ. И теперь, Meрещенко, дѣло для него стоитъ очень плохо. Компанія ужь очень трудная.

Когда Алексѣй Алексѣевичъ повторилъ все это отрывистыми фразами, между глотками горячаго чаю, Мерещенко насторожилъ уши и внимательно вслушивался не столько въ слова, сколько въ тайный ихъ смыслъ. Ему надо было отвѣтитъ себѣ на вопросъ: зачѣмъ собственно звали его и чего именно отъ него хотятъ?

То, чего отъ него хотятъ здѣсь, было для него закономъ. Koрещенскій въ его глазахъ есть Балтовъ. Они одно. И это такой рѣдкій случай. что онъ нуженъ для нихъ, и уже, конечно, за это одно онъ возьметъ отъ нихъ тысячу услугъ.

Его хлопоты по части развода у Мигурскаго относились совсѣмъ къ другому роду дѣлъ. Это простое порученіе со стороны Льва Александровича, за которое ему заплатятъ деньгами или какой-нибудь другой выгодой.

Но тутъ отъ него хотятъ, должно быть, чего-нибудь такого, относительно чего не дѣлаютъ распоряженій. Самъ долженъ онъ понимать, и онъ весь превратился въ вниманіе.

— Неужто-же Левъ Александровичъ не могутъ оказать содѣйствіе? спросилъ Мерещенко. — Имъ стоитъ только шепнуть…

— Это невозможно, Мерещенко. Подобныя вещи не шепчутъ… А жаль было-бы Зигзагова. Хорошій человѣкъ. И Льву Александровичу большой пріятель. Вотъ видите, Мерещенко, какое выходитъ положеніе: и Левъ Александровичъ и я занимаемъ видныя и вліятельныя мѣста, а не можемъ помочь пріятелю… А между тѣмъ, сами знаете, Мерещенко, мы живемъ въ счастливой странѣ, гдѣ начальство, ежели пожелаетъ, можетъ присужденнаго даже съ самой висѣлицы снять.

Мерещенко засмѣялся. — Большое начальство же можетъ, Алексѣй Алексѣевичъ! вотъ вамъ примѣръ! вы со Львомъ Александровичемъ: ужъ чего больше? Большое начальство мало что можетъ. А вотъ маленькое, самое малюсенькое, что угодно можетъ. Рука большого начальства подпишетъ, а сдѣлаетъ-то маленькое.

— Вотъ то-то и есть, Мерещенко.

Алексѣй Алексѣсвичъ выпилъ свой чай и быстро поднялся.

— Ну, мнѣ уже ѣхать пора. Очень радъ, Мерещенко, что повидался съ вами, заходите и впредь. Меня застать можно только въ постели, такъ вы не стѣсняйтесь. Прямо входите и стучите кулакомъ въ стѣну. Такъ вмѣстѣ выйдемъ? а?

Онъ ушелъ въ спальню и переодѣлся въ вицъ-мундиръ. Все это онъ дѣлалъ какъ то машинно-быстро. Черезъ двѣ минуты они спускались уже до лѣстницѣ и вышли на улицу. И тутъ же у подъѣзда разошлись.

XVIII

— Что же, Володя, спросилъ какъ-то Левъ Александровичъ племянника:- намѣренъ ты поступить на службу или нѣтъ? Алексѣй Алексѣевичъ уже приготовилъ твое вступленіе.

— Я, дядя, еще не освоился съ Петербургомъ. Дайте время, — отвѣтилъ Володя.

— Ты плохой работникъ, если тебѣ надо такъ долго освоиваться. Вѣдь, потомъ придется освоиваться съ дѣлами, а это надо умѣть дѣлать быстро. Мы съ Алексѣемъ Алексѣевичемъ освоивалисъ, уже будучи у дѣлъ.

— Но, Левъ Александровичъ, — вступилась за Володю Наталья Валентиновна, — Володя слышкомъ молодъ. Онъ даже съ жизнью еще не освоился.

Но Володя освоивался гораздо быстрѣе, чѣмъ можно было думать. Это былъ юноша, одаренный отъ природы хорошими способностями, помогавшими ему быстро схватывать сущность представлявшагося ему явленія. И скорѣе это именно и было причиной его нерѣшительности по части поступленія на службу.

Что-то ему во всемъ этомъ не нравилось. И у него было такое ощущеніе, что, какъ только онъ зачислится въ чиновники, то этимъ самымъ какъ бы распишется «въ соучастіи»…

Въ Петербургѣ у него нашлись товарищи, которые были вхожи въ нѣкоторые кружки «неслужащихъ людей». Очень скоро онъ возобновилъ съ ними сношенія и сталъ бывать въ тѣхъ кружкахъ. Тамъ онъ дѣятельно провѣрялъ свои впечатлѣнія.

Оффиціально имя дяди его стояло высоко. Могущество его съ каждымъ днемъ увеличивалось и укрѣплялось. Это было какое-то феерически-эффектное шествіе вверхъ. Фигура его на глазахъ у всѣхъ выростала и въ то время, когда въ Петербургъ пріѣхалъ Володя, Левъ Александровичъ уже былъ сановникъ, владѣвшій высокимъ чиномъ и орденами, какихъ другіе добивались десятки лѣтъ.

Но Володя внимательно прислушивался къ мнѣніямъ и собиралъ факты, взвѣшивалъ и перевѣшивалъ и все чѣмъ-то оставался недоволенъ. Самъ онъ слишкомъ мало еще зналъ Россію и ея коренныя нужды, чтобы судить и дѣлать основательные приговоры. Онъ только чувствовалъ, что въ этой шумной эффектной дѣятельности, казавшейся какъ бы всепоглощающей, есть что-то искусственное, дутое, не натуральное.

Въ кружкахъ онъ встрѣчалъ полное осужденіе дѣятельности могущественнаго министра. Но тамъ точка зрѣнія была слишкомъ крайняя. То были абсолютно враждебныя мнѣнія и Володя боялся впасть въ ошибку На дядю онъ привыкъ смотрѣть, какъ на человѣка выдающагося и слишкомъ основательнаго, и онъ скорѣе допускалъ, что чего-то тутъ не понимаетъ.

Благодаря всему этому, онъ переживалъ въ высшей степени нервное состояніе и за нѣсколько недѣль жизни въ Петербургѣ замѣтно похудѣлъ. И когда Левъ Александровичъ и Корещенскій напоминали ему про службу, и о томъ, что давно пора ему начать ее, онъ раздражался и ему стоило большихъ усилій не выказать это раздраженіе.

Страстно хотѣлось ему встрѣтить такого человѣка, съ которымъ онъ могъ бы поговорить откровенно, чтобы выяснить свои сомнѣнія, но въ Петербургѣ такого человѣка онъ не находилъ Дѣло было бы просто, если бы тутъ былъ Максимъ Павловичъ. Его онъ отлично умѣлъ понимать.

Въ кружкахъ попадались люди образованные, компетентные, но слишкомъ уже твердо стоявшіе на своей незыблемой точкѣ зрѣнія.

И, можетъ быть, покажется страннымъ, что послѣ долгихъ мученій и колебаній, Володя выбралъ, наконецъ, человѣка, и этотъ человѣкъ былъ Корещенскій. Почему онъ выбралъ именно его? Можетъ быть, этому способствовала самая пустая случайность: онъ замѣтилъ, что у Корещенскаго была манера о своей дѣятельности говорить съ легкой иронической усмѣшкой.