За синим горизонтом событий - Фредерик Пол

—  Тупица! — повторил старик, и на этот раз он не был уверен, о ком идет речь.

Конечно, это были корабли! Ведь ясно, что продукция Пищевой фабрики должна была куда-то отправляться. И так же ясно, что пустые корабли должны снова возвращаться за грузом. Вот только откуда? И куда?

Хотя это сейчас казалось ему не столь важным. Важно было другое — они, очевидно, не всегда возвращаются пустыми. По крайней мере один корабль, прилетавший на Пищевую фабрику, теперь на Небе хичи. Если он вернется, кто или что будет в нем?

Пейтер почесал начинавшую болеть руку. Он мог бы попытаться что-нибудь сделать. В его распоряжении оставалось несколько недель, пока корабль, возможно, вернется. Он мог бы... но что?

Пока что ему пришло в голову только забаррикадировать коридор. Передвинуть механизмы, припасы — все массивное, чтобы перегородить его. И тот, кто прилетит в корабле — если это произойдет, — будет остановлен или по крайней мере задержан. Пейтеру понятно было, что начинать действовать нужно немедленно.

Старик не стал откладывать, а сразу принялся за поиски материалов для баррикады. В низком тяготении Пищевой фабрики нетрудно было передвигать даже громоздкие агрегаты. Но все равно утомительно. Руки у него продолжали болеть. А вскоре, толкая по коридору большой голубой предмет, похожий на каноэ, Пейтер почувствовал странное ощущение, приходившее, казалось, от корней зубов. Рот его снова наполнился слюной.

Пейтер остановился и начал глубоко дышать, заставляя себя расслабиться. Но это ему не помогло. Он знал, что не поможет.

Через несколько секунд возникла боль в груди, вначале слабая, будто кто-то слегка нажал на грудную клетку полозьями санок, потом все сильнее, пока санки не наехали на него вместе со стокилограммовым саночником.

Пейтер находился слишком далеко от Веры, чтобы получить от нее медицинскую помощь. Поэтому он решил переждать. Если это была ложная грудная жаба, он выживет. Если остановка сердца — нет.

Старик сидел и терпеливо дожидался дальнейшего развития приступа, а внутри него нарастал гнев.

«Какая несправедливость! — мысленно рассуждал он. — В пяти тысячах астрономических единиц отсюда, спокойные и безмятежные люди планеты Земля продолжают заниматься своими делами и даже не знают и не думают о человеке, который принес бы им так много. Впрочем, уже принес. Они не беспокоятся, что этот человек умирает, один и в страданиях. Неужели же благодарность невозможна? Неужели у людей нет уважения к чужим заслугам и даже простого приличия?»

Пейтер решил, что он должен дать им возможность реабилитировать себя. И если они ответят правильно, он принесет им такие дары, которых они представить себе не в состоянии. Но если же люди окажутся бесчувственны и непослушны... Тогда Черный Пейтер принесет им такие ужасные дары, что мир содрогнется от страха! В любом случае мир никогда его не забудет... если только он переживет этот приступ.

9. Бразилиа

Главное для меня — это Эсси. Каждый раз, когда ее привозили из операционной, я сидел у постели — четырнадцать раз за шесть недель, — и каждый раз голос ее звучал чуть слабее и выглядела она чуть более измученной. Все в это время было против меня: дело с иском в Бразилиа обстояло плохо, с Пищевой фабрики потоком шли неприятные сообщения, пожар на пищевых шахтах продолжался. Но прежде всего Эсси. Харриет получила распоряжение: где бы я ни был, что бы ни делал, спал или нет, если Эсси спросит меня, немедленно связать. «О да, миссис Броудхед, Робин сейчас будет. Нет, вы его не беспокоите. Он только что проснулся». Или у него только что кончилось деловое свидание, или он как раз идет с пляжа. В общем, годилось любое объяснение, только чтобы не дать Эсси причины затосковать или подумать, что я бегаю от разговоров с ней. И тогда я приходил в затемненную комнату — загорелый, улыбающийся, оживленный, и говорил ей, как отлично она выглядит. Мою бильярдную преобразовали в операционную, а из соседней библиотеки вынесли все книги и сделали из нее спальню для Эсси. Ей там было удобно. Так по крайней мере она утверждала.

На самом деле она вовсе не выглядела плохо. Переломы костей постепенно заживали, ей заменили два-три килограмма органов и тканей. Эсси даже вернули ее кожу, а может, трансплантировали чью-то чужую. Лицо у нее выглядело нормально, только слева оставалась небольшая повязка, на которую Эсси начесывала волосы.

—  Ну, жеребец, — обычно приветствовала она меня. — Как держишься?

—  Прекрасно, прекрасно. Немного возбужден, — бодро отвечал я, касаясь носом ее шеи. — А ты?

—  Очень хорошо.

Так мы уверяли друг друга и, можно сказать, не лгали. Ей с каждым днем становилось все лучше. Во всяком случае, так говорили врачи. А я... не знаю, как сказать. Но каждое утро я просыпался необыкновенно сильным и энергичным. Мне хватало пяти часов сна. Я почти не уставал. Никогда в жизни я не чувствовал себя лучше.

А Эсси с каждым разом все больше худела. Врачи посоветовали мне, что делать, и я приказал Харриет перепрограммировать повара. После этого Эсси перестали подавать салаты. Никакого кофе и завтраков из сока: творожники , блины со сливками и сыром, дымящееся какао. На ленч — плов из кавказского барашка. На обед — жареная куропатка в кислом соусе.

—  Ты меня балуешь, дорогой Робин, — не раз говорила она, а я отвечал:

—  Только раскармливаю. Не терплю тощих женщин.

—  Да, хорошо. Но еда слишком этнически ограниченная. Разве не бывает нерусских блюд, от которых поправляются?

—  Подожди десерта, — улыбался я. — Слоеный торт с земляникой, дважды пропитанный девонширскими сливками.

Сестра уговорила меня — психологически это убедительнее — начинать с маленьких порций на больших тарелках. Эсси все съедала, мы постепенно увеличивали порции, и Эсси продолжала их съедать. Но не переставала терять вес. Однако темп потери замедлился, и шесть недель спустя врачи, обсуждая состояние ее здоровья, осторожно признали его стабильным. Почти.

Когда я сообщил Эсси эту приятную новость, она встала. Конечно, она оставалась связанной с аппаратурой постели, но могла сделать несколько шагов по комнате.

—  Вовремя, — сказала она и поцеловала меня. — Ты слишком много времени проводишь дома. .

—  Мне это в удовольствие, — ответил я.

—  Это твоя доброта, — серьезно ответила она. — Мне очень дорого, Робин, что ты всегда рядом. Но теперь я почти выздоровела, и ты должен заняться делами.

— Да нет. Я и так с ними управляюсь по коммуникатору из мозговой комнаты. Конечно, приятно будет нам вдвоем куда-нибудь отправиться. Ты, наверное, никогда не видела Бразилиа. Может, через пару недель...

—  Нет. Никаких пару недель. И не со мной. Если тебе нужно куда-то ехать, пожалуйста, поезжай, Робин.

Я колебался.

—  Ну, Мортон считает, что это было бы полезно. Эсси резко кивнула и сказала:

—  Харриет! Завтра утром мистер Броудхед вылетает в Бразилиа. Подготовьте все необходимое.

— Конечно, миссис Броудхед, — ответила Харриет с консоли в голове постели Эсси. Ее изображение исчезло так же быстро, как появилось, и Эсси обняла меня.

—  Я позабочусь, чтобы с Бразилиа поддерживалась непрерывная связь, — пообещала она, — и Харриет будет все время информировать тебя о моем состоянии. Обещаю, Робин. Если ты мне понадобишься, узнаешь немедленно.

—  Ну... — сказал я Эсси на ухо.

—  Никаких «ну», — ответила она мне в плечо. — Решено. И знаешь что, Робин? Я тебя очень люблю.

Альберт Эйнштейн утверждает, что все радиосообщения, которые я получаю, всего лишь длинная цепочка фотонов, как копье, брошенное в пространство. Тридцатисекундное сообщение — это колонна в девять миллионов километров длиной, в которой фотоны со скоростью света в образцовом порядке несутся в пространстве. Но даже такому длинному, быстрому и тонкому копью требуется почти вечность, чтобы преодолеть пять тысяч астрономических единиц. Приступ лихорадки, от которого пострадала моя жена, летел к нам двадцать пять суток. Приказ прекратить все манипуляции с кушеткой только начал свой путь, когда пришел новый приступ — тогда на кушетку легла эта девочка, Джанин. Слава Богу, приступ оказался легким.

Наше поздравление Хертерам-Холлам с прибытием на Пищевую фабрику где-то в районе орбиты Плутона встретилось с их сообщением об отлете на Небо хичи. Теперь они уже там, а наши распоряжения еще не долетели до Пищевой фабрики. За короткое время произошли два события, имевшие непосредственное отношение друг к другу.

Но к тому времени, как мы поймем значение этих событий, они уже целых двадцать пять дней будут в прошлом. Что за досада!

Мне многое нужно было от Пищевой фабрики, но сейчас больше всего нужно радио-быстрее-света. Поразительно, что такое вообще возможно! Но когда я заявил Альберту, что его застали врасплох, он улыбнулся своей мягкой, скромной улыбкой, сунул трубку за ухо и сказал: