Моя карма - Валерий Георгиевич Анишкин

— Не беспокойся, я знаю, — повторял Алмазов, но хотя пил и меньше всех, раскраснелся и к концу застолья был не то чтобы пьян, но навеселе заметно.

Когда стали расходиться, Давыдович полез к Алмазову целоваться, по щекам его текли пьяные слезы, и смазывалось ощущение искренности.

Маша сунула Давыдовичу еще две бутылки водки с собой. Давыдович одну бутылку поставил себе в карман, а вторую отдал кому-то из ребят. Долго толкались у дверей, жали руку Алмазову, все были растроганы, и всем было всех жалко.

Наконец разошлись.

А вечером, когда поставили декорацию и шел спектакль, Давыдович, которого Алмазов, как своего человека, тоже позвал на проводы в ресторан, рассказывал:

— Я пришел вместе с Пашкой Алмазовым раньше всех, чтобы рапорядиться насчет музыки и всё устроить, а Алочка Волошина уже там. Потом подошли Веронская, Демидова и все остальные. Филиппов пришел уже поддатый, бледный, только глаза как стосвечовые лампочки горят. Демидова была в сапогах на тонком каблуке и в джинсах, подвёрнутых до колен, в обтяг. Представляете, в обтяг с её кормой? Так это ладно. На ней лёгкая кофточка, а под кофточкой, видно, ничего нет.

Все загоготали, реагируя то ли на «корму», то ли на кофточку.

— Это она для Яшунского, — сказал Владислав.

— Слушай дальше, — продолжал Давыдович. — Волошина переглянулась с Пашкой Алмазовым, а я смотрю, Яшунский так это незаинтересованно скользнул по ней взглядом и продолжал травить с мужиками анекдоты.

— Ладно, стали усаживаться за стол. Волошина рядом с Алмазовым, а Демидова уселась напротив Яшунского, потому что место рядом с ним оказалось уже занятым.

Все слушали Давыдовича с большим вниманием и жадным любопытством.

— Филиппов произнёс речь. Только я не понял, то ли он хвалит Пашку, то ли ругает. Ты, говорит, не рассчитывай там на цветы и на овации, хоть ты и актёр хороший, но там, мол, публика тонкая и её наскоком не возьмешь. Талант, говорит, талантом, но как ты сможешь без Кольки Карасёва? Потом, правда, прослезился и сказал, чтоб не забывал старых товарищей. Махнул полбокала водки и сел.

— А что Алмазов?

— Я думал, он обидится, а он растрогался и говорит: «Спасибо, Федя». Потом всё смешалось, уже никто никого не слушал. Алочка намертво приклеилась к Алмазову, и они под музыку изображали танго. Филиппов всё пил и даже из-за стола не встал ни разу.

— А как Демидова?

— Да по пьяни чего не случиться! Демидова, наконец, добралась до Яшунского, сидела рядом и всё пыталась выпить с ним на брудершафт, а он никак не мог от неё отвязаться…

— А Алмазов-то уехал? — спросил кто-то из компании.

— А его пьяного увезла на такси Аллочка Волошина к себе. У него поезд утром, а жена уехала вечером. Где-то ночевать ведь ему нужно.

Все дружно рассмеялись.

— Филиппов держался за наличник ресторанного окна и трезво орал вслед такси: «Пашка, развратник! Ни хрена из тебя путного не выйдет». Шапка с головы у него свалилась, он никак не мог её поднять, потому что не мог оторваться от наличника.

— А как же он?

— Не знаю. Яшунский надел на него шапку, взял под руку и повел. Но, главное, — хохотнул Давыдович, — что Демидова от Яшунского так не отставала, и они так и поплелись куда-то рядом…

Объявили антракт. В дверях показалось хмурое лицо помрежа, и он раздраженно сказал: «Быстро на сцену!». Все поспешно повскакали с мест, а я подумал: «Да, мир за кулисами полон загадок, и не всегда приятных, и в бочке мёда всегда окажется ложка дёгтя, а в кругу артистов живут тайны, интриги и полно пикантных историй. За кулисами они — одни, на сцене другие».

Глава 17

Бутафорский цех. После спектакля. В гостях у коллеги по монтировочному цеху. Леонард и его жена Эля. Актёрское призвание Леонарда. Решение помочь несчастью Леонарда. Банальная причина заикания. Я приоткрываю завесу своих экстрасенсорных способностей.

Декоративно-бутафорский цех — это волшебство и сказка. Здесь почти всё ненастоящее, всё имитация. Да и само слово «бутафор» с английского так и переводится — «имитация». Скульптуры сделаны из пенопласта, лепнина из папье-маше, мешки, которые кажутся неподъёмными для зрителя, на самом деле набиты соломой. И фрукты, и жареный поросёнок на блюде, как и вся другая снедь — лёгкие, из пенопласта, хотя на вид тоже кажутся тяжелыми, создаются руками художников, как цветы, вазы, посуда и светильники. Всё, что появляется на сцене во время спектакля, делается здесь.

В цехе пахло краской. Просторное светлое помещение с высокими полками и галереями позволяло работать разным специалистам, не мешая друг другу. Средних лет женщина строчила что-то на швейной машинке в стороне, заставленной рядом длинных столов; молодая девушка ходила с кистью и баночкой краски по расстеленному на полу огромному панно и что-то поправляла, время от времени опускаясь на корточки. Всюду стеллажи, уставленные банками с красками, которые стояли и на полу, а также картонными коробками, мотками проволоки, листами поролона и другими многими, мне непонятными, но, вероятно, нужными для бутафории, вещами и материалами. Еще кто-то из работников наклеивал полосы бумаги на болванку и уже получалось что-то вроде голого черепа.

— Они тебе сделают из бумаги железо, а из пластмассы дерево, — сказал в похвалу цеховым Леонард, который привёл меня сюда, чтобы показать цех, потому что жена его тоже работала где-то здесь, и сам он был знаком со всеми художниками: декораторами и бутафорами.

— Это запросто, — отозвался молодой человек, что-то вырезающий из пенопласта.

— А где твоя жена? — спросил я Леонарда.

— А она же в пошивке, то есть, в пошивочном цехе.

В дверь просунулась голова Вячеслава. Увидев нас, он шире открыл дверь и, не входя, недовольной скороговоркой проговорил:

— Где вас черти носят? Ромка бесится. Вот-вот антракт, а вас нет.

Мы заторопились в монтировочную.

Объявили антракт, и мы, стараясь не шуметь, двигали мебель, меняли реквизиты, готовя декорацию к следующему действию. Работали быстро и слаженно, но тихо, зная, что акустика позволяла хорошо слышать артиста даже на последнем ярусе, хотя нам помогал закрытый занавес и естественный шум голосов в зрительном зале, и только разве что стук молотка могли услышать зрители.

После спектакля, когда стихли аплодисменты, и артисты после поклонов, наконец, покинули сцену, мы в полчаса разобрали декорацию и стали расходиться по домам.

Леонард вышел со мной. Я видел, что он мнётся, хочет и не решается что-то сказать.

— Володь, — сказал, наконец, Леонард. — Может к нам зайдёшь как? И моя Элька просила. Пригласил бы, говорит, как-нибудь.

— А Элька-то твоя с какого