Счастье по наследству (СИ) - Грушевицкая Ирма "Irmania"

— Представь себе, да! Вот такая я добренькая тётя Фло.

— Миссис Бейтс, вот это должно подойти, — медсестра протягивает мне парусиновую парку и дутую куртку с эмблемой «Моряков». Поверх неё она кладёт вязаную бело-синюю шапочку. — Не беспокойтесь, все вещи чистые.

— Спасибо, я обязательно их верну.

Я закрываю рукой трубку, когда говорю это, но, похоже, не очень успешно, потому что тон Фло сразу становится подозрительным.

— Что это ты там собралась возвращать? — спрашивает она, а у меня не находится сил придумать подходящее объяснение. Поэтому я игнорирую вопрос и пытаюсь быстро свернуть разговор.

— Телефон и правда стоял на беззвучном режиме. Извини, что так получилось с клоунами.

Флоренс Райт не тот человек, которого можно просто так задвинуть в угол. Что она и демонстрирует, пропуская мимо ушей мою последнюю фразу.

— Я спрашиваю, что ты собралась возвращать? И где ты сейчас? Где Лекс?

Не сразу получается ответить, потому что в этот момент открывает дверь палаты, и медсестра выносит на руках Лекса.

Огромными карими глазёнками сын испуганно озирается вокруг и, только завидя меня, немного успокаивается. Я спешу к нему и совершенно забываю, что Фло всё ещё на линии.

— Давайте я его возьму. Иди ко мне, котёнок. Вот так, умница.

— Мама, мы едем домой?

— Да, мой сладкий. Едем домой.

— Эмма, какого чёрта происходит? — Фло вопит так, что я слышу её даже на уровне локтя. — Где вы? — и в сторону: — Шон, иди сюда. Поговори с ней. Я ничего не понимаю.

Пока мы идём к лифтам, я снова подношу телефон к уху и слышу на том конце приглушённый голос Шона:

— Детка, успокойся. Присядь. И отдай мне телефон. Вот, молодец. Принеси, пожалуйста, стакан воды, — а затем ближе: — Эмма, это Шон. Что происходит? — и снова в сторону недовольно: — Я же попросил принести воды. Эмма? — это снова мне.

Врать при ребёнке нельзя. Не знаю, откуда взялась эта истина, но я ей свято придерживаюсь. Обеими руками я держу Лекса под попу, телефон зажат между плечом и ухом. Мамами подобный навык ведения беседы никогда не забывается. Это как катание на велосипеде — один раз и навсегда. Трубка зажата плечом — руки свободны: хоть памперс переодевай, хоть ложку в рот засовывай. Я же спокойно нажимаю на кнопку лифта и, пока мы его ждём, объясняю всё Шону.

— Мы целый день провели больнице. Фактически, мы ещё здесь, но теперь уже всё позади. У Лекса прихватило живот, пришлось вызвать «скорую».

— Скажи, что мне ручку кололи, — горячее дыхание опаляет другое ухо.

— Да, кололи, — говорю я и добавляю: — Понимаю, что виновата, но постарайся успокоить Фло. Сейчас уже всё в порядке. Мы едем домой.

— Я пришлю машину. Где именно вы находитесь?

— Шон, не стоит!

— Давай без возражений, ладно?

За три года знакомства с мужем Фло я уже выучила, что если он начинает говорить таким тоном, лучше не спорить. Два сапога пара — Шон Райт и его любящая жёнушка. У каждого в арсенале есть тон, из-за которого мне хочется спрятаться под одеяло.

— Восьмая северо-восточная. Это в Норгейте.

— Хорошо. Ждите. Я позвоню.

— Спасибо. И прости, что расстроила Флоренс.

— Переживём.

Поставив Лекса на кресло в комнате ожидания, я скидываю висящую на сгибе локтя одежду, стягиваю через голову толстовку и надеваю её на сына. Длиной кофта доходит ему до колен, рукава приходится закатать. Лекс ведёт себя послушно, пока я не беру в руки выданную медсестрой куртку.

— Это не моё!

— Знаю, милый. Но не идти же нам на улицу в пижамах.

— Чья это куртка?

— Вероятно, мальчика, который однажды был здесь.

— Ему тоже ручку кололи?

— Возможно, что и кололи.

— А у него тоже живот болел?

— Может, и болел.

— И тошнило?

— И тошнило.

— Как меня?

— Думаю, раза в три сильнее.

— Ого! — карие глазёнки похожи на крупные оливки, но Лекс, по крайней мере, перестаёт беспокоиться и позволяет спокойно себя одеть.

Типичное поведение в непонятно ситуации: «а у тебя так было?», «а у тебя было сильнее, чем у меня?», «а ты выжила?». Мы проходили это с больным горлом и ссадинами на коленках. С шишкой на голове от неудачного падения с качелей и неожиданно заболевшим зубом. Для Лекса это своего рода терапия — дать оценку своей беде через сравнение. В зависимости от ситуации, у меня могло болеть сильнее или слабее, дольше или не очень, страшнее или по пустякам.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Сейчас нужна обратная шкала. Воображаемый мальчик явно мучился животом не один день, и ручку ему кололи очень и очень долго.

Дай бог здоровья тому ребёнку, что нарочно или нет оставил в этом госпитале синюю куртку «Маринерс».

Моя парка оказывается на редкость тонкой, но это всё равно лучше, чем ничего.

Лекс недолго сидит один. Через минуту-другую он переползает ко мне на колени, садится лицом к лицу и по привычке кладёт голову на моё правое плечо. Маленьким, он всегда так засыпал. Он и сейчас маленький, и, гладя сына по спинке, я постепенно согреваюсь от теплоты детского тела и от раздающегося через несколько минут равномерного сопения.

Уснул.

Телефон я теперь держу на виду и беру его, только чтобы отправить сообщение Сеймуру. Разница с Белфастом восемь часов. Сейчас в Ирландии рождественское утро, и я надеюсь, что дед хорошо отметил праздник. Понимаю, что волновался, понимаю, что выслушаю от него немало нелестных слов, но всё же, пусть это будет эгоистично, я рада, что он где-то там за меня переживает. В какой-то момент этого сложного дня меня одолело отчаяние. Я оказалась не готовой к тому, что случилось, хотя сколько их было, сложных ситуаций — не перечесть. Но только теперь мне пришла в голову мысль, что это неправильно. Рядом обязательно должен быть человек, который скажет «детка, успокойся» и попросит кого-нибудь принести стакан воды, пока будет решать мои проблемы.

После Эрика у меня не было отношений. Поначалу ещё жива была боль от предательства и потери ребёнка, потом появился Лекс, и времени хватало только на него и учёбу. После я несколько раз ходила на свидания с парнями с работы, но дальше прощальных поцелуев в щеку дело не заходило. Фло пыталась познакомить меня с друзьями Шона, но это не срабатывало, пока не появился Питер.

Он правда мне нравится. Хороший, добрый, чуточку суетливый и катастрофически застенчивый. Обо мне он всё знает от Шона, даже знаком с Лексом, но именно это знакомство заставляет его вести себя со мной немного скованно. Как с Девой Марией, что ли. Одно время мне очень хотелось рассказать ему правду о Лексе, но что-то всякий раз удерживало. Может, и к лучшему. О том, что я воспитываю сына сестры, не знает никто, кроме моей матери, Сеймура и Фло. И Марка Броуди.

Мысль о последнем заставляет меня дёрнуться, будто от укола булавкой, так что Лекс даже вздрагивает, но, слава богу, не просыпается. Я снова глажу его по спинке и в который раз за эти дни принимаюсь себя отчитывать.

Стыдно, глупо и крайне непрактично жить иллюзиями. Мне ли не знать, что за ними следует: сомнения, завышенные ожидания, как итог разочарование и вишенкой на торте — боль, моральная ли, физическая — всё одно. А тем более, когда и иллюзия ещё не сформирована — так, всего лишь мысль, допустив которую однажды, к ней не возможно не возвращаться: а что если Марк приехал встречать Рождество в Сиэтл из-за меня?

И вот я снова не знаю, куда себя деть от желания, чтобы эта мысль оказалась небеспочвенной. Я понимаю всю сложность отношений с этим человеком и его семьёй. Всё понимаю, всё принимаю и заставляю себя широко открыть глаза, потому что, когда закрываю, вижу, как Марк оборачивается ко мне и долго смотрит, прежде чем уйти навсегда из моей жизни.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

Я действительно как наяву могу увидеть этот взгляд: пристальный, выжидающий, побуждающий, притягивающий… Нет, глаза лучше закрыть, иначе я сойду с ума, потому что мне кажется, что я действительно его вижу.