Побег из Бухенвальда - Григорий Зинченко

От этих слов дрожь по телу пробежала, я опять вспомнил свой сон и спросил:

— Степа, а как ты понимаешь сны, бывают ли вещие сны?

Он призадумался.

— Сны бывают разные. Иногда человек переживает о чем-то, вот ему и снятся сны, они как пришли так и ушли.

Я насторожился, может, и мой сон был от переживаний, хотелось, чтоб мой сон был особый, ведь я уже прошел одну преграду.

— Но бывают сны, которые предсказывают твое будущее… А почему ты о снах заговорил, тебе что, сон какой-то приснился?

— Да не сегодня, а раньше.

Я рассказал подробно сон, как за мной погоня была и как я убежал через преграду. Степа внимательно на меня посмотрел и сказал:

— Какой ты счастливый, смерть по пятам ходит, а ты ее избегаешь. Это действительно судьба, может и из этого ада тебе удастся вырваться. Да я почти уверен, что ты как-то избежишь смерти, которая сейчас нависла над всеми нами.

— О чем ты говоришь, Степан, почему это смерть нависла над всеми?

— Гриша, я тебе ничего не говорил, жалко было. Понаблюдай, что делается в лагере. Глубокой ночью выводят толпы заключенных, которые еле передвигаются. Медленно, в полной тишине они выходят за пределы лагеря. Я каждый день тайком наблюдаю эту картину. Возможно, ты действительно останешься жив и расскажешь там на родной Украине, как невинный народ погиб. Сначала я думал, что их увозят на этап. Но гула машин не слышно. Раньше на этап днем отправляли.

Не на этап их ведут, а в те траншеи, что мы днем роем. Там их зарывают прямо живьем, только и слышно, как трактор работает, засыпает траншеи.

— Да ты что, Степа, не может этого быть… Да еще и живыми закапывают, это же зверство.

— Может, Гриша, все может быть. Я не одну ночь слушал, ни одного выстрела не услышал. Все наше существование здесь — это зверство. Когда я попал в бригаду, которая роет эти траншеи, специально отошел в сторону посмотреть. Надзиратель начал ругаться, но я дал понять, что мне надо по нужде и он успокоился.

Знаешь, что я там увидел, они даже сильно и не стараются скрыть следы своих преступлений. Может, потом они и заровняют все, а сейчас слишком много работы. Я даже увидел кисть руки, торчит из траншеи, может, кто-то пытался выбраться, да так и не смог. Говорят, что про нас забыли, если бы… Ты посмотри, сколько немцев прибавилось в лагере, не забыли про нас, а спешат уничтожить.

А я еще надеялся вырваться из этого ада, Боже мой, да это же конец. В лагере действительно ходили слухи, что нас не собираются вывозить, потому что многие заразились холерой и на лагерь наложен карантин. Из русских блоков ежедневно стали водить на работу. Им даже давали дополнительный паек хлеба. Но работа была странная — рыли траншеи. Они не были похожи на убежище или военные окопы, да и кому нужны окопы в глубоком тылу?

В лагере среди иностранцев, так мы называли всех, кроме русских, особенно сильно свирепствовала холера, а среди поляков — дизентерия. Чувствовалось, что мы все обречены. Больше всего боялся, что надзиратели заметят мое состояние, тогда — конец.

И все же, всех не могли закопать, кто-то должен был и траншеи рыть… Не знаю, что случилось у немцев, давно из лагеря никого не вывозили, а тут вдруг собрали несколько сот русских и повезли в другое отделение Бухенвальда. Попал и я в их число, видать, действительно родился под счастливой звездой. Сколько раз за последние два года смерть показывала мне зубы, но в последний момент какая-то невидимая сила распоряжалась моей судьбой, ведь только чрезмерная загруженность немцев спасла меня и в этот раз.

Постоянно прибывали новые пленные из других лагерей. Крематории горели день и ночь, не переставая сжигать свои жертвы. Среди заключенных был врач француз, который вызвался меня осмотреть. Долго он крутил меня во все стороны, потом, сильно искажая немецкую речь, предложил мне усиленно питаться. К тому времени я уже неплохо владел немецким, но все же засомневался, правильно ли я его понял. А он продолжал:

— Ничего страшного нет. Скоро кончится война и всех выпустят на свободу, а свобода лучше всяких лекарств действует.

Но я заметил, что он сам не верит в мое выздоровление. И в это время я с особой силой почувствовал, как не хочется уходить из жизни. Раньше думал, что жизнь и смерть во власти человека, но за свои девятнадцать лет повидал уже много смертей. Многие уходили из жизни сами, другие еще имели силы, но в чем-то провинились и их отправляли в крематорий. В моем теле еле-еле теплилась жизнь и все же по каким-то неведомым мне причинам я выходил из самых трудных положений, что это судьба, Бог? Кто бы мог объяснить это? Вот и сейчас, многие были зарыты живыми в тех ужасных могилах, которые сами же и вырыли, а я опять в карантинном лагере. И все же этот француз помог мне. Здесь имелся какой-то госпиталь. Хотя его трудно было назвать госпиталем, но и туда практически невозможно было попасть.

Но француз помог мне устроиться туда. Это была еще одна отсрочка для меня. Сказал, что у меня заболевание легких — сухой плеврит. Не знаю, почему, но он сильно хотел мне помочь. Но бесконечно я не мог находиться в госпитале, при очередном осмотре он говорит мне:

— При всем желании я не могу больше тебя держать в госпитале, могут прийти и проверить состояние больных, неспособных к работе они списывают. Если тебя увидят, то сразу же отправят в крематорий. Жаль мне тебя, ты еще совсем молодой, а силенок маловато. Дам тебе один совет, если сможешь им воспользоваться — выживешь, а если попадешься, то крематорий обеспечен. Я сегодня выпишу тебя из госпиталя. В лагере ты еще ни в какой рабочей бригаде не числишься и тебе это поможет. Здесь ежедневно бывает две проверки — утром и вечером. На вечернюю проверку выходят все до одного, здесь будь обязательно. А утренняя проверка только для тех, кому на работу. Сразу же оттуда их под музыку ведут на работу. Ты никогда не выходи на утреннюю проверку, прячься под нарами. Когда услышишь, что духовой оркестр замолчал, тогда можешь свободно выходить. Днем можешь даже ходить по лагерю, ведь ночная смена находится на территории лагеря. Но сильно не рискуй. Никто не будет знать, что ты не работаешь, только так ты сможешь выжить.

Так я стал жителем русского корпуса № 47. Сначала очень боялся, ведь меня могли заложить не только надзиратели, но и пленные. Никому не говорил о своей тайне. Потом немного осмелел, стал выходить во двор, но старался не попадаться надзирателям на глаза. А через время так осмелел, что даже стал заводить знакомства среди пленных-иностранцев. Я заметил, что из всех пленных, лучше других жили чехи и французы, они получали продукты через «Красный Крест» от своего правительства. Мне они разрешили заходить в их барак, хотя других они вообще не пускали в свои бараки, но мне почему-то доверяли. Не раз думал, почему мне постоянно приходит откуда-то помощь? Когда-то немец помог, потом врач-француз, а теперь чехи. Если бы не они, давно не было бы в живых, может, они меня жалели из-за молодости? Так и жил, стал чувствовать себя лучше, ведь они меня иногда подкармливали. А когда стали совсем доверять, я мог слушать их разговоры. Однажды меня спросили: