Битва трех императоров. Наполеон, Россия и Европа. 1799 – 1805 гг. - Дмитрий Юрьевич Пучков
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Совершенно особое место в русской публицистике этого периода занимает журнал «Вестник Европы», который с 1802 по 1803 г. включительно издавался знаменитым русским историком и литератором Н. М. Карамзиным. «Любовь к Бонапарте дошла до высочайшей степени, – пишет Карамзин в первом номере журнала. – Со всех сторон пишут к нему благодарственные письма, в которых называют его “спасителем Республики”, “первым Героем всех веков”, “единственным” и проч. и проч. Он, конечно, заслуживает признательность французов и почтение всех людей, умеющих ценить чрезвычайные действия геройства и разума. Его внешняя политика и внутреннее правление достойны удивления не менее Маренгской победы. Франция, осыпанная дарами щедрой природы, земля столь многолюдная и богатая промышленностью своих жителей, конечно, скоро загладит бедственные следы Революции, наслаждаясь тишиной под эгидой деятельного и благоразумного правления, которое печется о мудрой системе гражданских законов, о воспитании, об успехе наук, художестве и торговле, следственно о важнейших частях государственного благополучия»[158].
«Всякой портрет и бюст сего редкого человека должны быть похожи; но никакое изображение не представит его совершенно, – писал Карамзин о внешнем облике Бонапарта. – Можно ли кистью или резцом изобразить огонь глаз и какую-то неизъяснимую любезность рта его? В приеме и в обхождении он чрезвычайно холоден и даже застенчив; на всякого человека, ему представляемого, устремляет быстрый взор – потупляет глаза в землю и редко взглядывает в другой раз; слушает с великим вниманием и всего более удивляет тем французов…»[159]
А вот как выдающийся русский литератор оценивал внешнюю политику первого консула: «Бонапарте дал французам имя великой нации, которым они теперь более всего гордятся, и которое для других народов не так страшно, как их прежние Якобинские титулы… Бонапарте сделал Этрурию Королевством, и если бы Король Сардинский был учтивее против Консула, то он давно бы уже царствовал в Турине. Бонапарте после Маренгского сражения объявил ему, на каких условиях может возвратить ему Пьемонт; но Король не хотел тогда отвечать решительно, под ничтожным предлогом, что с ним не было Министра его Ст. Марсана[160]. Самая Швейцарская Олигархия, которая всячески оскорбляла французскую Республику, удостоилась великодушного прощения. Гишпанский Король радуется дружбою своею с Наполеоном»[161].
Не исключено, что подобные речи и сочинения не беспокоили меланхоличного императора Австрии Франца II или ограниченного, полностью находящегося под властью своей жены прусского короля Вильгельма III, но самовлюбленного, завистливого и злопамятного царя они, в конечном итоге, судя по всему, не на шутку разозлили. С первых месяцев его царствования в его речах, бумагах и действиях с очевидностью проступает раздражение, переросшее затем в злобу, в конечном итоге ставшую непримиримой ненавистью к тому, кто был слишком популярен и знаменит.
Может удивить, что в этой ситуации мирный договор с Францией был все-таки подписан. И этому не помешали ни жесткие инструкции Александра, ни огромный нос Моркова. Дело в том, что в это же время начались предварительные переговоры между англичанами и французами. От войны устали не только французы, но и простые англичане. Страна была на грани банкротства, государственный долг поднялся до гигантской суммы в 12 млрд фунтов стерлингов, цены на предметы первой необходимости взлетели, то там, то сям вспыхивали голодные бунты. Английским правящим кругам любой ценой необходимо было если не заключить настоящий мир, то получить хотя бы временную передышку для того, чтобы возобновить борьбу с новой силой. Разумеется, далекие стратегические планы английского правительства были неизвестны русскому послу, и он, несмотря на свою враждебность по отношению к Бонапарту и его стране, оказался сговорчивее Колычева. Мирный договор между Россией и Францией был заключен 26 сентября (8 октября) 1801 г. в Париже. Согласно его статьям, а также пунктам тайной конвенции, которая была подписана два дня спустя, Россия признавала территориальные приобретения Франции, а французская сторона высказала принципиальное согласие предоставить сардинскому королю компенсацию за его потерянные владения в Пьемонте. Обе стороны договорились о том, что будут действовать совместно в вопросе территориального возмещения немецким князьям, потерявших свои владения на левом берегу Рейна.
Несмотря на то что в это время англичане сами вели мирные переговоры с Францией, Александр поспешил оправдаться перед своими англофильски настроенными помощниками и их заморскими покровителями. В письме С. Воронцову от 7 (19) ноября 1801 г. царь пишет: «Я предлагаю вам решить самому, сообщить ли английскому министерству приложенные к настоящему письму акты, заключенные в Париже, полностью или частично [имеются в виду статьи тайной конвенции! – Примеч. авт.]. Я хочу показать тем самым свою откровенность, надеясь, что эти секретные условия не будут разглашены другим. Я также считаю необходимым по этому случаю сообщить вам следующее: я совершенно не желаю вступать с французским правительством в какие-либо совместные действия, и выражение “последующее согласие”, употребленное Талейраном в его переговорах с графом Морковым, может быть разве что употреблено, если дело дойдет до этого, к вопросу о германских делах [имеется в виду вопрос о компенсации германских князей. – Примеч. авт.]»[162].
Как видно из этого письма и из инструкций послам, Александр с самого начала своего царствования определил для себя приоритеты. Известный современный историк, специалист по русско-французским отношениям В. Г. Сироткин высказывает мнение, что резкий поворот конфронтации с Францией начался на рубеже 1803–1804 гг. и был обусловлен активностью французской дипломатии на Балканах[163]. Да, действительно, начиная с этого времени, отношения между Россией и Францией становятся весьма натянутыми. Однако в позиции царя ничего принципиально нового ни в 1803 г., ни в 1804 г. не появится. Его ненависть к Бонапарту станет более очевидной и получит больше возможности для своих внешних проявлений. В конечном итоге, несмотря на все обсуждения и совещания с министрами, направление внешней политики определял только царь. Уже хотя бы потому, что в среде русских политиков не было единого мнения по поводу того, как действовать на внешнеполитической арене.
Целый ряд влиятельных политиков считали, что Россия должна соблюдать «свободу рук». Сторонником тактики нейтралитета был участник Негласного комитета В. П. Кочубей. Он полагал, что Россия не нуждается ни в одной из европейских держав. Если она будет держаться независимо, они будут сами заискивать перед ней. Таким образом, она сможет воздержаться от участия в ненужных ей военных авантюрах. «Россия, – говорил он, – достаточно велика и могущественна по своим размерам, населению и положению; ей нечего бояться с той или другой стороны, лишь бы она оставляла других в покое. Она слишком вмешивалась без всякого повода в дела, которые прямо ее не касались.
