Битва трех императоров. Наполеон, Россия и Европа. 1799 – 1805 гг. - Дмитрий Юрьевич Пучков

Впрочем, совсем оставить без последствий выходку Моркова было невозможно. И в своем письме от 16 февраля 1802 г. Бонапарт в мягкой форме позволил себе коснуться поведения Аркадия Ивановича. В самом конце письма, где в очередной раз первый консул подчеркивал выгоды русско-французской дружбы, он поместил короткое замечание: «Я прошу Ваше Величество не очень доверять разным тайным и поспешно составленным бюллетеням, которые могут послать Вам второстепенные агенты и которые могут послужить источником дурных слухов в Европе о положении во Франции»[184].

Как всегда, ответ Александра словно был заключен на различных уровнях – он говорил одно, писал другое, думал третье, а делал четвертое. В разговоре с Коленкуром царь воскликнул: «Я слышал, что некоторые делают глупости. Черт возьми! Если я получу об этом точные сведения, я примерно накажу виновного и не потерплю, чтобы делали гнусности от моего имени»[185]. Эта фраза была предназначена для благородного и честного офицера, без сомнения, чтобы показать ему, что Александр так же прям и честен, как он.

Что же касается главы правительства, ответ царя, направленный на его имя, был несколько иным. Он взял своего посла под защиту: «…я не придаю никакого значения тому, что могут делать ничтожные памфлетисты, которые никак не связаны с правительством, потому я и не придал значения обвинениям, которые были возведены на графа Моркова. Этот официальный представитель слишком хорошо знает мое стремление развивать и укреплять полнейшее согласие с Францией, и поэтому невозможно, чтобы он решился потворствовать чему-либо противному интересам и планам его правительства»[186].

Наконец, для внутреннего, так сказать, употребления, Александр лишь очень мягко упрекнул своего посла за общение с памфлетистом. Зато буквально за несколько дней до этого выразил ему свое полное доверие и поддержку: «Донесения ваши оправдывают в полной мере доверенность, которую имею я к деятельности и искусству вашему в делах. Ободряя все подвиги ваши (!!), нужным почитаю войти здесь в некоторые изъяснения для дальнейшего вашего руководства…»[187] Не прекращал царь высказывать доверие Моркову и впоследствии.

Конечно, позиция Александра не могла полностью ускользнуть от проницательности Бонапарта. Отправляя в Петербург своего нового представителя, на этот раз полномочного посла, генерала Эдувиля, первый консул написал в инструкции: «Необходимо предвидеть, что в Петербурге существует влиятельная группировка, которая думает лишь о том, как укрепить связь России с Австрией и Англией в ущерб связям с Францией и Пруссией. Быть может, господин Морков является двигателем этих сил, что объясняет непристойность его поведения в Париже». Впрочем, Бонапарт, очевидно, не придавал этому пока большого значения: «Но существует столько общих интересов, которые должны связывать Францию и Россию, что вам будет легко победить противное течение и с каждым днем способствовать все большему единению наших стран». Первый консул оптимистично заявлял: «Вы должны ожидать в России наилучшего приема»[188].

Эдувиль прибыл в Петербург 8 апреля 1802 г. и совершил торжественный въезд в столицу «с целой колонией сотрудников». Этот генерал не обладал родословной графа де Коленкура, тем не менее «производил выгодное впечатление отменной вежливостью, блестящей представительностью француза и наполеоновского генерала с придатком величавой выдержки благоразумия, которая намекала на близость монархического переворота во Франции»[189]. Современники отмечали подчеркнутую сдержанность этого генерала: «Выбрав посла, поведение которого было благодушным, каким-то округлым, можно даже сказать, скучным, французское правительство, возможно, желало успокоить умы тех, чьей дружбы оно желало»[190]. Что же касается самого Эдувиля, то он, уже словно по заведенному сценарию, в первом же своем послании от 19 апреля так написал об Александре: «Этот монарх является одним из красивейших людей своей империи, а на его лице написана доброта и доброжелательность»[191].

Внешне отношения между Францией и Россией в это время соответствовали облику генерала Эдувиля. Казалось, что ничего существенного не происходит: «Насколько я помню, – писал Чарторыйский, – это был обмен ничего не значащими посланиями, поток пустых фраз, которые можно было свести к одному общему пожеланию – будем оставаться спокойными, будем избегать всяких затруднений и конфликтов»[192]. На самом деле, спокойствие было только внешним, и если с виду отношения между Францией и Россией были достаточно ровными, в душе Александра происходили процессы, которым суждено будет нарушить это размеренное течение событий.

В июне 1802 г. Александр I встретился в городе Мемель с прусским королем Фридрихом Вильгельмом III и его супругой – королевой Луизой. От отца у Александра осталось, пожалуй, одно только качество – это любовь к прусской военной выправке, прусскому стилю мундиров и военным экзерцициям. В течение недели королевская чета ничего не жалела, чтобы царь мог вдоволь насладиться подобными зрелищами – парады, смотры следовали один за другим и сменялись непрекращающимися торжественными приемами и балами. Подобная встреча не должна удивлять, дело в том, что в это время в Европе активно обсуждался вопрос компенсации немецким князьям за потерянные ими владения на левом берегу Рейна. Главными арбитрами этих долгих и непростых переговоров были Россия и Франция. Так как Пруссия также потеряла ряд своих земель, она желала компенсаций, и, забегая вперед, нужно сказать, что она получит их с лихвой.

Вполне понятно, что королевская чета пыталась задобрить того, от кого зависело будущее Пруссии. В ход были пущены все козыри и самый главный – красота прусской королевы. Действительно, белокурая Луиза была неотразима. Ей было 26 лет, она была изысканна, грациозна и с первого взгляда влюбилась в Александра. «Я никогда не видела Альп, – писала она своему брату, – зато я видела множество людей, и мне посчастливилось встретить одного человека в полном смысле этого слова»[193]. Александр обожал подобную игру. Хотя у него не было намерений оказаться на ложе прекрасной королевы, но ему нравилась эта кокетливая игра в любовь. Он тоже изобразил влюбленность и смотрел на Луизу грустными, томными глазами. «Бедняжка, он совершенно покорен и околдован королевой», – вздохнула, очевидно, записывая в своем дневнике, графиня Фосс. Впрочем, одному из своих «молодых друзей» император поведал, что он закрывал на ночь свою спальню на два оборота ключа на всякий случай, чтобы восторженная красавица не прервала случайно своей пылкой страстью платоническую идиллию.

Несмотря на несколько комичный характер всей этой интриги, мемельская встреча сыграла огромную роль в дальнейших политических событиях. Если до нее Россия ориентировалась прежде всего на Австрию и Англию, то с июня 1802 г. царь станет ярым сторонником еще и прусского союза. С другой стороны, если Пруссия поддерживала в первые годы консульства Бонапарта профранцузскую ориентацию в своей политике, то после встречи в Мемеле прусская королевская чета все больше начала смотреть в сторону России.

Интересно, что любовь к Пруссии была