Истребление персиян - Татьяна Никитична Толстая
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Мы потом увидим эту девушку, тоже рыжую, белокожую, нежную и интеллигентную, просто моложе Тани: такой типаж Никите нравится, это как бы его женская ипостась, его собственная тень, мелькнувшая в зеркале. Девушка тоже не хочет этого противоестественного менаж а труа, она хочет Никиту целиком, и любви его, и верности она хочет, и хочет быть единственной. Но у Никиты – любимая жена и любимые дети. Он от них не откажется.
(Из дальнейших разговоров мы понимаем, что так уже было раньше, и супруги остались вместе, потому что жена тогда была беременна чудесной маленькой девочкой, которую они теперь оба любят: еще одна цепь, которую разорвать нельзя.)
Вот такой круг ада, уж не знаю, какой по дантовскому счету: прелюбодеяние? обман доверившегося? вот такая моральная пытка, происходящая здесь и сейчас, в XXI веке и одновременно в шестидесятые годы ХХ века. Бедная Таня. Ее мучает не страшный палач Ажиппо – а самый родной человек, и не вырваться, и не убежать, и ничего не решить, и ни деньги никакие не помогут, ни возвращение в большой мир людей не спасет, ты заперт в квадрате во веки веков, и при чем тут проект “Дау”.
Этот замечательный фильм ближе всего подводит к портрету семейного ада настоящего Дау, того, который описан Корой Ландау в ее мемуарах, легших, кстати, в основу проекта Хржановского. Настоящий Дау, как нам известно из мемуаров и как подтверждают тогдашние коллеги ученого, примерно так и поступал: просил Кору застелить постель чистым бельем и уйти из дому, потому что он хочет привести девушку.
Это же не измена, которую скрывают, до поры до времени успешно, это не перемена выбора, это не новый этап в жизни: любовь закончена, расходимся! – нет, это удушье, это заключение, это здесь и сейчас, это всегда. Это словно бы про любовь, а на самом деле про тюрьму. Без окон.
АЛЕКСАНДР ТИМОФЕЕВСКИЙ:
Любовь как тюрьма – это версия “Никиты, Тани”; есть и другие, но мы не сможем все обсудить. Пишущие про “Дау” сталкиваются с той же проблемой, что и смотрящие. Нельзя объять необъятное, завещал Козьма Прутков, – кажется, он имел в виду “Дау”. Фильмов так много, что говорить надо о проекте, о том, как он устроен, иначе мы утонем в частностях, чего больше всего хочется после просмотра, уж больно эти частности увлекательны. Но – мимо, читатель! Однако есть два фильма – “Нора, мать” и “Нора, Денис”, – про которые сам бог велел поговорить, и потому, что они очень качественные, и потому, что в каком-то смысле про искусство.
“Нора, мать” и “Нора, Денис” – две части, первая и последняя, трилогии о Норе, жене Дау, которую отлично играет единственная в проекте профессиональная актриса Радмила Щеголева. Напоминаю: все названия условные, составленные по именам главных героев. Есть еще “Нора, Мария”, она посередине, про греческую возлюбленную Дау, которую он приводит в дом, где живет с женой. Благородная возлюбленная – дивной красоты; в фильме замечательно сделан конфликт туалетов, ее строгих платьев глубокого синего и темно-рубинового цвета – и веселеньких, в цветочек, колхозных нарядов Норы. Очень напряженная диалектика, но фильмы “Нора, мать” и “Нора, Денис” – глубже.
“Нора, мать” – про взаимоотношения матери и дочери, полные любви и ненависти, где и эти чувства, и всё, что между ними, проиграны по кругу, с набором скелетов, сообща вываленных из шкафа, измен, предательств, проклятий, рыданий, прощений и прощаний. Сдобные губы бантиком превращаются в фальшивый “che-е-ese”, в сухую беспощадную нитку, в зубастую пасть, в изуродованный криком рот. И всё это растет из быта, из социума, из тягот прожитой жизни. Такие трифоновские тетки шестидесятых, сразу узнаваемые, полуинтеллигентные, с перманентом, в эмоциональных обстоятельствах “Осенней сонаты” Бергмана.
“Нора, Денис” – про мать, пытающуюся сохранить связь с сыном, наладив с ним сексуальную близость, про общность родственного и эротического, про материнскую страсть, многообразно чувственную, про бесконечность любви. Денис – ребенок-переросток, беззащитно инфантильный, большое двадцатилетнее дитя. И матери надо его уберечь от взрослых разумных, а значит, безумных людей, составляющих институт Дау, спасти от жизни с ее бессчетными угрозами, буквально вернуть в лоно, где будет ему оберег. Соитие Норы и Дениса – про двух, которые против всех, потому что все против двух, про свою мораль, семейную, в конечном счете. Но это инцест, традиционно порицаемый обществом, всегда и всеми считавшийся аморальным. Пожалуй, тут самый драматический стык проекта.
Параллельно с сюжетом мать – сын развивается сюжет прислуга – барчук. Домработница Норы пытается сделать с Денисом то же самое, что делает Нора, однако задача ее прозаичнее: она хочет замуж, чтобы стать барыней, а не прислугой. Квартира большая, но хоженая, и Нора с домработницей пересекаются у ложа, на котором можно обрести Дениса, одна еще не одета, другая уже раздевается, и ни тени ревности, никакого соперничества, каждая деловито решает свою задачу, пространство общее, миры раздельные, мир Марфы и мир Марии, одна воздает кесарево, другая – Богово.
“Нора, мать” и “Нора, Денис” – “хорошо сделанные фильмы”; я сейчас не про качество, а про формат, про изощренно разыгранную экзистенциальную драму, каммершпиле пятидесятых – семидесятых годов. Всё камерно, всё очень психологично, всё бесконечно пессимистично, даже полностью безысходно, с открывающимися пороками-безднами человеческой природы, как правило, с единством места, времени и действия, но в принципе это не обязательно, а обязательна продуманность всех слагаемых – режиссуры, сценария, изобразительности, актерской игры, каждого слова, любого кадра. Такая выверенная экзистенциальная драма и составила славу европейского кино пятидесятых – семидесятых годов, лучшего своего времени.
Действие фильмов “Нора, мать” и “Нора, Денис” происходит в шестидесятые годы, и связь с каммершпиле той эпохи тут очевидна. “Нора, мать” заставляет вспомнить “Осеннюю сонату” Бергмана, “Нора, Денис” – “Гибель богов” Висконти, что будет, кстати, не точно: и там и там инцест, конечно, соитие матери с сыном, но “Гибель богов” – елизаветинская трагедия, а не каммершпиле. “Нора, Денис” – скорее, экзистенциальная драма во вкусе Бунюэля, ближе всего, мне кажется, тут “Тристана”, или во вкусе Фассбиндера, “Китайской рулетки” и “Горьких слез Петры фон Кант”, которые полтора часа крутятся вокруг картины Пуссена, ставшей обоями, как фильмы Дау крутятся вокруг общей в них занавески. Кстати, Дау снимал (и прекрасно снял) оператор Юрген Юргес, много работавший с Фассбиндером.
Бергман, Бунюэль или Фассбиндер – вообще-то всё равно, ведь “хорошо сделанный фильм” полностью опрокинут Хржановским: он, прежде всего, не сделан. Нет
