Грань бездны - Роман Глушков

Когда буря прекратилась и мы осмелились подняться на палубу, бронекат уже буксовал, двигаясь вперед медленнее полусонного Физза. Де Бодье сразу кинулся в моторный отсек и переключил коробку скоростей на пониженную передачу, пока «Гольфстрим» окончательно не застрял. Мы находились на краю широкой впадины с пологими склонами, устланными рыхлым слоем мелкой крошки, которую и перемалывали наши колеса. В центре воронки еще висела уменьшающаяся на глазах черная клякса. Это таяли в воздухе остатки метафламма, взрывшего «терку» подобно тысяче бронекатов, если бы те раскатывали вокруг тела вакта все последние пять минут.

Случись с нами подобное в обычной хамаде, мы успели бы удрать из-под удара стихии. Лишь проклятая «терка» была виновата в том, что буксиру не хватило всего минуты, чтобы вырваться из зоны поражения черного всполоха. И вот я глядел на искромсанные в щепки палубный настил и резной шкиперский стол, на растерзанную обивку кресел, превращенные в лоскуты одеяла и тент, разбитое сигнальное зеркало и прочие уничтоженные предметы роскоши, которыми прежде я так гордился, и не знал теперь, печалиться мне или радоваться. Мы выжили и не увязли в воронке, но «Гольфстрим» претерпел такой разгром, что впору было кусать себе локти. И кто теперь, спрашивается, возместит мне понесенные убытки?

И почему я, болван, не вернулся в Аркис-Сантьяго сразу, как только увидел на горизонте тот гигантский черный всполох? Э-хе-хе… Дорогую цену пришлось заплатить Еремею Проныре Третьему за урок, научивший его понимать божественные намеки с первого раза!

– Очень надеюсь на то, что дон Балтазар тоже видел вспышку и решил, что мы погибли, – невесело заметила Долорес, вороша носком ботинка рассыпанные по всей палубе щепки.

– Теперь уже все равно, – уныло пробормотал я. – Торчать рядом с кормушкой вактов – такое же гиблое дело, как играть в догонялки с Кавалькадой. Поэтому сметаем обломки за борт и вперед – к каньону Дельгадо. Не знаю, что нас там ждет, но в нем, по крайней мере, нет этой распроклятой жары!..

Глава 9

Если рассматривать Срединный хребет в виде огромного уродливого шрама, рассекшего лик Атлантики с севера на юг, то все каньоны-«сквозняки» будут смотреться на нем глубокими поперечными порезами, нанесенными уже после того, как шрам зажил. Наиболее крупные из них наподобие Кейна, Атлантис или Зеленого Мыса достигали в ширину более десятка километров и давно служили наезженными караванными тропами и гидромагистралями. Самые узкие, как правило безымянные, были перекрыты обвалами и интересовали разве что вингорцев – коренных обитателей Хребта, в языке коих вообще отсутствовали такие слова, как «неприступный» или «непроходимый».

Дельгадо принадлежал к тому типу «сквозняков», которые являлись достаточно широкими для того, чтобы обвалившаяся стена не смогла их полностью перегородить. Но тем не менее встретить в них путешественников было большой редкостью. Даже не застрянь поперек этого каньона древний океанский лайнер, сомневаюсь, что Дельгадо пользовался бы популярностью у караванщиков и перевозчиков. Шкиперы танкеров и сухогрузов не совались туда, где их громоздкий транспорт не имел возможности маневрировать. Это поневоле отваживало от подобных каньонов и купцов. Лишь самые отчаянные из них могли рискнуть пересечь Хребет, зная, что в пути им не встретится ни один водовоз. И это была не единственная превратность, поджидающая их в узких тысячекилометровых коридорах с высоченными стенами.

Главным здешним неудобством была не давящая на психику атмосфера гигантской могилы, а ветер. Никогда не утихающий, он дул из жаркой западной Атлантики в восточную, где всегда царил более умеренный климат. Позволяющие путешествовать буквально сквозь Хребет, «сквозняки» полностью оправдывали свое второе название. Сквозило в них действительно не на шутку. В широких каньонах тоже было ветрено, но там это не доставляло таких неудобств, как в Дельгадо и ему подобных. Ветер несся по их глубоким желобам, натыкался на осыпи, порождая сонмы вихрей, завывал в расщелинах и гнал по дну каньонов мелкие песчаные барханы. Последние не создавали проблем бронекатам, но сильно досаждали конным и верблюжьим караванам.

Страшно представить, насколько бы усложнились путешествия по «сквознякам», протянись они не с запада на восток, а с севера на юг. Солнце озаряло бы их лишь в полдень, и то ненадолго, тогда как в нашем случае оно благоволило нам в течение почти всего дня. Самыми удобными в этом плане являлись, безусловно, каньоны экваториальной Атлантики. В некоторых из них удавалось даже наблюдать восходы и закаты. При нашем нынешнем курсе солнце было заслонено от нас правым склоном Дельгадо, а его лучи достигали каньонного дна, отражаясь от левого откоса. Достигали в изрядно рассеянном виде, поэтому ночь наступала здесь на полтора часа раньше, а рассвет – примерно на столько же позже. Но поскольку «Гольфстрим» двигался по твердому, ровному пути, да еще при сильном попутном ветре, за день мы отмеривали не меньшее расстояние, чем по хамаде. А при сравнении с ездой по лабиринтам предгорий или окаменелым кораллам результат был и вовсе не в пользу последних.

Итак, наш потрепанный метафламмом бронекат пересек с грехом пополам «терку» и спустя сутки въехал в западные ворота Дельгадо. Сомневаясь поначалу в своей стратегии, я, однако, не без удовольствия признал, что она сработала. По дороге к каньону нам не попадались ни дозоры Кавалькады, ни даже ее следы, которые пристально высматривала с мачты Долорес. Либо дон Риего-и-Ордас и впрямь не стал распылять силы, сосредоточив их на самых вероятных маршрутах нашего бегства, либо существовала иная, неведомая нам причина, почему кабальеро не появились в этих краях. Так или иначе, но я не верил, что команданте считает нас мертвыми и свернул поиски.

Оставалось молиться, чтобы преследователи дали нам еще хотя бы трое суток форы. Именно за столько времени я намеревался добраться до восточных ворот «сквозняка». Неподалеку оттуда находился Столп Трех Галеонов, артелью при котором верховодил Федор Оплеуха – дюжий не по годам старик и давний друг моего покойного отца, знавший меня еще сопливым мальчишкой. Вряд ли до Оплеухи и до скрывающегося среди его людей осведомителя Владычицы дошли известия о нашей вражде с Кавалькадой. Живущие вдали от наезженных путей, обитатели того поселка узнавали новости редко – от водовозов и забредающих туда раз в полгода купцов. И уж коли кабальеро не стерегли нас у въезда в Дельгадо, на той его стороне их подавно не окажется. А значит, я был обязан заглянуть к старому приятелю и лично ввести его в курс последних событий. Тем более что это так и так нам по пути.

В молодости Оплеуха пять лет прослужил на «Гольфстриме» механиком, пока однажды не вляпался в одну неприятную историю. Как-то раз, будучи проездом в Аркис-Грандбоуле, тогда еще молодой и горячий Федор совратил дочку не абы кого, а самого первосвященника церкви Шестой Чаши Феоктиста. За что был пойман, нещадно бит и клеймен как растлитель малолетних. Хотя, по словам отца, на якобы обесчещенной его механиком девице самой негде было пробу ставить, а Оплеуха всего лишь имел неосторожность стать первым из ее любовников, кто не успел вовремя дать деру. Но как бы то ни было, а странствовать по Атлантике с позорными клеймами на щеках ему отныне было заказано. Он был вынужден оставить службу перевозчика и нашел пристанище в глухой, оторванной от цивилизации артели, где даже подобных Федору изгоев принимали без вопросов. Особенно если помимо тяжких грехов за душой у них имелся опыт работы с иносталью.

С той поры миновало более тридцати лет. И последние десять из них Оплеуха – самый пожилой и матерый Стервятник Столпа Трех Галеонов – занимал пост артельного старосты. Говорят, будто этот суровый старик все еще мог подтвердить, что не зря носит свое красноречивое прозвище, и уложить любого обидчика одной затрещиной. Правда, к старости Федор, как и все клепальщики, стал туговат на ухо, зато умудрился сохранить отменную память. Разве только все, что он рассказывал мне о своих молодецких похождениях, не являлось выдумками – воспоминаниями о том, чего никогда не происходило. Но даже в этом случае оставалось лишь подивиться живости стариковского ума, способного порождать такие замысловатые небылицы…

Изнемогая на «терке» от жары, я мечтал о ветрах Дельгадо как о живительной панацее. Однако уже через час езды по «сквозняку» пресытился вожделенной прохладой настолько, что был бы вновь не прочь погреться на солнышке. Врывающийся в западные ворота каньона горячий воздух остывал в полутемном желобе быстро, и, дабы не подхватить простуду, мы достали из трюма теплые вещи. И без того малоподвижный днем Физз стал совсем сонным, как бывало с ним всегда, когда мы забирались слишком далеко на север или юг. Здесь, конечно, было не так холодно, чтобы ящер впал в анабиоз, но болтать и ползать ему уже не хотелось. Закрыв веки и игнорируя всех и вся, он продолжал лежать на крыше рубки в ожидании солнца, поскольку жизненный опыт подсказывал Физзу – оно никуда не делось и вскоре непременно вернется.