Непримкнувший - Дмитрий Шепилов

Мне показалось очень неожиданным и странным, что Андрей Александрович не только не начал меня распекать за вчерашнее, но не сделал ни одного серьезного упрека. Тоном большого сожаления или даже участия он сказал мне:

— Вы очень неосторожно вели себя вчера на Политбюро. Это могло кончиться для вас, а может быть и не только для вас, трагически. Вам теперь всё нужно начинать сначала (я тогда не понял смысл этой фразы). А мне, возможно, придется поехать полечиться. Что-то сердце начало сдавать.

…Я не знаю, какие пружины и шестеренки большого, сложного механизма, именуемого «руководство», действовали в последующие дни и недели. Поползли слухи, что А. Жданов перейдет на другую работу, а на руководство Секретариатом вернется Маленков. Все осведомленные люди понимали, что Берия и Маленков воспользуются «делом Лысенко», чтобы убрать Жданова. Ждали решения комиссии по делу Лысенко. Ждали ещё чего-то, чего — никто толком не знал.

Но на сей раз, ко всеобщему удивлению, ничего страшного не произошло. В вышедшем решении не было никаких организационных мер ни в отношении А. Жданова, ни в отношении меня.

Состоялся ли разговор по душам у Андрея Александровича со Сталиным, и ему удалось как-то и в чемто убедить его; запомнилась ли моя горячность и убежденность в выступлении на заседании; остановила ли Сталина от организационных мер бурно прогрессировавшая болезнь Жданова; стало ли Сталину именно в эти дни известно, что Юрий Жданов будет его зятем — мужем его дочери Светланы? Я не знаю. Знаю лишь, что 10 июля Ю.А. Жданов послал письмо Сталину, в котором заявил, что, выступив на семинаре лекторов со своим докладом, он «совершил целый ряд серьезных ошибок». Вместе с тем он повторил, что «не согласен с некоторыми теоретическими положениями академика Лысенко». Через месяц это письмо было опубликовано в «Правде». Позже Юрий Андреевич показал мне письмо И. Сталина к нему, в котором безоговорочно осуждался «менделизм-морганизм».

31 июля 1948 года в соответствии с решением ЦК открылась многолюдная сессия по сельскому хозяйству. С докладом «О положении в биологической науке» выступил Лысенко, который вновь был — теперь уже всей сессией — миропомазан в качестве живого классика, И понадобилось ещё 8 долгих лет, прежде чем мне с величайшим трудом удалось уговорить Хрущева и провести решение об освобождении Лысенко с поста президента ВАСХНИЛ, и то под тем предлогом, что он слаб в организационном отношении и не справляется с руководством Академией, что ему лучше сосредоточиться на научно-экспериментальной работе.

…Как-то солнечным утром Андрей Александрович вызвал меня и сказал:

— Меня обязали ехать на отдых и лечение. Я буду не так далеко от Москвы, на Валдае. Уверяют, что там легко дышится. Ну, посмотрим. А вы должны регулярно докладывать мне обо всем существенном, что будет происходить в идеологической работе. Я не собираюсь отрываться от дел и думаю, что уезжаю ненадолго. Звоните. Помощники будут ездить ко мне регулярно, присылайте информацию с ними.

Пару раз Жданов звонил мне с Валдая по телефону и спрашивал, что новенького. А работы было поверх головы. В июле 1948 г. прошла реорганизация аппарата ЦК. Управление пропаганды и агитации было преобразовано в Отдел: Сталин сказал, что слово «управление» больше подходит для хозяйственных организаций. Функции и объем работы Агитпропа остались теми же, т.е. безбрежными. Я был назначен руководителем отдела.

Работа отнимала в буквальном смысле слова дни и ночи. Мне предоставили в Серебряном бору пару комнат на даче. Здесь мы и жили с семьей летом. Сладко пахло смолой и травами. Весной где-то в кустах всю ночь заливался соловей. Но глазам не оставалось времени смотреть на несказанные чары земли. Приезжал я на дачу на рассвете, а то и утром. Несколько часов тяжелого сна, иногда искусственно вызванного снотворным, не восстанавливали сил полностью. Взбадривало короткое купание в Москве-реке. Но вся работа шла на полный износ.

С болезнью Жданова на руководство Секретариатом ЦК вернулся Маленков. Самое горячее его желание осуществилось. При даче поручений, в особенности когда они связаны были с выполнением указаний, полученных от Сталина, Маленков ставил фантастически короткие сроки исполнения. Не успевал Сталин высказать то или иное пожелание, как буквально вздыбливалась вся страна и партия, в движение приводились все рычаги государственного и партийного аппаратов. И при очередной встрече Маленков докладывал:

— Товарищ Сталин, ваше поручение выполнено.

Я же… я четыре года пробыл на фронтах в тяжких условиях. Потом — буквально испепеляющая человека ночная работа в «Правде». И теперь — сверхчеловеческое напряжение в Агитпропе. Причем вся работа шла под аккомпанемент восклицаний, недоумений, понуканий, предупреждений. Я инстинктом понимал, что для сверкающе-отчетного стиля работы Маленкова я, должно быть, не лучший глава Агитпропа. Тем не менее всякие замечания меня очень травмировали.

Наконец, должно быть, «не вынесла душа поэта». Как-то, возвращаясь к себе в кабинет с пятого этажа, я упал в коридоре в глубоком обмороке и очнулся только в Кремлевской больнице.

Потянулись томительные дни в торжественной тиши больничной палаты. Диагноз: динамическое нарушение кровообращения головного мозга на почве истощения нервной системы.

Интеллектуальный мотор, однако, продолжал свою бешеную работу. В голове проносились мысли о незавершенных работах по издательствам, изучению иностранных языков в школах, о выпуске новой серии агитплакатов, о недостатках преподавания политической экономии в вузах, об отставании советского футбола, об увеличении производства газетной бумаги, о новом наборе слушателей в Академию общественных наук и сотни других.

По одним нужно было представить проекты постановлений ЦК, по другим — информационные записки, по третьим — ходатайства в Совет Министров. И всё важно, всё — неотложно. А я лежу. Велено соблюдать абсолютный покой. Какой к черту покой. И я рвался кому-то звонить, кого-то вызывать в палату, кому-то писать записки. Вторгались врачи и пытались перерезать одну артерию связи с жизнью за другой. И Жданова нет на месте, и я своей дурацкой болезнью так подвожу всё дело, мучительно думалось мне.

А о Жданове с «воли» приходили тревожные вести: тяжелые приступы грудной жабы и усилившиеся астматические удушья… В самом конце августа Политбюро направило на Валдай Н. Вознесенского, чтобы навестить больного. Утром 31 августа Андрей Александрович встал, побрился. Читал газеты, просматривал почту…

— Как я сегодня хорошо себя чувствую, давно уже так не было, — сказал он окружающим.