Рудимент - Виталий Сертаков

— Проще говоря, пацан подсознательно транслирует нам свою любовь к зелью, только когда сам эмоционально заряжен, — крякнул старичок.

— Так точно. В состоянии покоя его, с позволения сказать, харизма не действует.

— Хорошо, что он не сочиняет музыку, — сказал старичок.

— Или стихи, — бросила женщина-врач.

— У парня все впереди, — уныло взглянул на соседей заведующий. — Если не загнется от передоза. Кстати, стихи он сочиняет, сам признался. А кто в его возрасте не сочинял стихов? Но стихи отвратительные, а что касается слуха, то Деникин проверял. Там не слон, а целое стадо на ушах потопталось.

— А можно мне послушать кассету? — робко спросила молчавшая до сей поры студентка.

— Вам не только можно, но и необходимо, — подмигнул главный врач. — Набирайтесь опыта, Как видите, опыт безграничен. Только, пожалуйста, эти мантры не размножать и в качестве учебного пособия не применять.

— Будем надеяться, что нашему дарованию не захочется запеть на сцене…

— Или сочинять музыку!

— Поэтому не стоит акцентировать его внимание на этих записках, — главный врач сложил листки в папку и крепко завязал тесемки. — Забудет, и слава Богу. Повышенное внимание ему противопоказано.

— Не такая он важная птица. Смею вас заверить если мы не привлечем лишнего внимания, то никто его сомнительных талантов не заметит…

Как ты заметил, Питер, доктора ошибались. Сильно ошибались.

16. ТАЛАНТЫ И ПОКЛОННИКИ

— Нет! — заявил я доктору Винченто с порога. — На такое мы не договаривались…

Я отлично сознавал, что несу околесицу, но не сумел справиться с первым позывом. Винченто ждал, он очень спокойно поправил прическу, положил на стол чемоданчик и принялся копаться в бумажном содержимом. За стенкой оба инженера, Сэм и Александр, двигали технику. За последние три месяца мне навезли целую гору новой аппаратуры, в некоторых ящиках я до конца так и не разобрался.

— У тебя неважное настроение? — Винченто с головой зарылся в бумаги, всем видом давая понять, что нисколько не разозлился.

— Это уже не тесты! — брякнул я. — Вы хотите, чтобы я озвучивал бредни больного человека. Вы же знаете, что я могу сказать что-нибудь лишнее!..

Внутри я понимал, что никуда не денусь, а у шефа достаточно рычагов, чтобы меня принудить.

В первую очередь — деньги. Ежемесячно мы с новым санитаром Томми заезжали в банк, и я отправлял тетке сто пятьдесят честно заработанных долларов. К слову сказать, я преуспел в добыче баксов нетрадиционными путями, помимо, так сказать, официальной зарплаты.

Я получил от знакомых хакеров программы с подсказками и довольно лихо начал зашибать в сетевых играх. Дело не только в подсказках. Многие люди слишком нервно дергают мышью, когда надо стрелять или совершать другие молниеносные действия. Они пьют кофе, курят у экранов и отвлекаются, не задумываясь о математической стороне вопроса.

Помимо игр, я за деньги разгадывал, на скорость, кроссворды. Я участвовал в десятках телевизионных и виртуальных шоу, где надо было быстро ответить на вопросы. Они удивительные люди, эти американцы. Живут и понятия не имеют, как называются столицы штатов в их собственной стране. По почте стали приходить груды посылок с яркими, но никчемными призами, которые я тут же раздаривал санитарам и охране. Куколка считает, что меня любят за просто так. Возможно, толика любви заключена в электробритвах, пылесосах, садовых гамаках и путевках на Сейшелы…

Думаю, что Лида половину денег пропивала, но что-то оставалось и на передачи для мамы. С мамой дело обстояло не лучше, но и не хуже, чем раньше, и на этом обстоятельстве Винченто всегда мог меня скрутить. Без него я маму не вытащу, тем более со справкой из психдиспансера.

Ну, и в-третьих, в чем я не хотел бы никому признаваться, это общение. Куколка, Дэвид, Александр, тот же Барков, в конце концов, они крутились вокруг меня ежедневно, и я не представлял что случится, если их у меня отнимут. Даже противный Томми, скользкий розовый тип, которого Барков открыто называл гомосеком, не доставлял мне неудобств. В Томми действительно заключалась некая червоточина; отдаленно, некоторыми штрихами он напоминал мне нянечку Марину, что бросилась в Питере под автомобиль… Но даже с Томми можно было поболтать о машинах или самолетах. Конечно, он не возился со мной, как Дэвид, ему нельзя было поручить выбрать нужную книгу в городской библиотеке или обсудить большую политику, но он тоже, черт возьми, был живым человеком.

За год с лишним я избавился от депрессии, я забыл, что такое одиночество.

А Винченто легко мог мне об этом напомнить. И легким нажатием определял мою больную точку.

Не говоря уже о грядущей операции. Одну мне сделали и наверняка потратили уйму денег. Надо признать, что за год я стал чувствовать себя гораздо увереннее, иногда я начинаю верить, что левая рука вернется к жизни. А в бассейне и на тренажеpax меня ломали так, что впору стать первым гимнастом планеты. Мышцы нарастают, но проклятые ноги не желают слушаться…

Это прозвучит как неблагодарность, но я не могу сказать Винченто «спасибо» за медицину. Паралич лечат совсем другие люди, а оплачивает трудолюбивый американский народ. Это так, я не ерничаю. Весь вопрос в другом, и когда-нибудь я его намеревался задать. Когда обрету независимость, накоплю достаточно средств, я спрошу Винченто, или самого Пэна Сикорски, а знает ли народ США, на кой ляд потрачены эти десятки и сотни тысяч?

А в то утро я насупился и выглядел полным идиотом. Мне не следовало говорить «нет», и я не представлял, как вылезти из ситуации. К счастью, трудное положение разрядил Барков.

Я выпучил глаза. Барков сумел пройти ко мне в палату и с интересом осматривался, помахивая своей рыжей мухобойкой. Они изменили запись на его магнитной карте, чтобы Владислав беспрепятственно посещал соседа! Точно распознав мои взбудораженные мысли, Винченто резко захлопнул чемоданчик.

— Ближайшее время будем работать в группе. Мистер Барков получил четвертый уровень доступа на две недели, пока ты, Питер, не начнешь справляться самостоятельно.

С чем справляться? Что он еще задумал?

Шеф сделал вид, будто не заметил моей внезапной вспышки.

— Охренеть! — исчерпывающе обозначил Барков свои впечатления от студии. Но я ожидал от него большего восхищения.

И началась новая работа. Первая неделя была самой сложной. Мы садились рядом, плечом к плечу, а напротив, отделенный стеклом, помещался один из инженеров. Сначала я просто читал тексты, отпечатанные на принтере. Так я впервые познакомился с глубоким внутренним миром моего соседа по столу. И внутренний его мир был не просто глубок, он был бездной, в которой тонуло все. Он был черной дырой, в худшем смысле этого слова, он был воронкой, что затягивала любые образы, понятия и движения мысли, чтобы, спустя время, выплюнуть их чудовищные трансформации.