Дельфина де Виган «Отрицание ночи» - Дельфина де Виган

Том научился читать, писать, считать, шутить и знал наизусть выпуски некоторых телепередач, например «Сегодня в театре». Том любил инспектора Коломбо, Мишеля Сарду, комикс «Рик Ошет» и обожал своих братьев и сестер. Он старательно прибирался в своей комнате, следил за футбольными матчами, поддерживал первую лигу и клуб «Осер», а после чемпионатов записывал на бумажке, как изменялся счет во время игры. Том вообще записывал много разной информации, а затем раскладывал листочки по карманам или по картонным коробочкам. Том, наш недоделанный Том, считался в семье интеллектуалом, чей юмор, острота ума и способность мыслить ассоциативно порой нас просто потрясали.

Жорж проводил с Томом часы напролет, сопровождал сына на каждом этапе развития, боролся за то, чтобы Том ходил в школу. Жорж сделал из Тома умного и веселого мальчика, ни один нейрон которого не остался необработанным. Думаю, Том – лучшее свершение Жоржа.

В Пьермонте прием пищи являлся главным занятием и главной темой для разговоров: что ели накануне, что будем есть завтра, что – в следующий раз и по какому рецепту. Целые дни проводились на кухне за предвкушением, приготовлением, мытьем посуды, размешиванием, смешиванием, изобретением тортов, пирогов, соусов, кремов, закусок. Лиана делала тринадцать или пятнадцать видов домашнего мороженого – это был настоящий экстаз. Иногда взрослые прерывали процесс приготовления и пили – чай, кофе, аперитив, какой-нибудь фруктовый напиток. В остальное время все без исключения члены семьи месили, раскатывали, жарили, парили и одновременно болтали: об учебе, о болезнях, о свадьбах, о родах, о разводах, об увольнениях, решительным тоном делали заявления, провозглашали истины, противоречили друг другу или себе, толкались, возмущались, не могли прийти к единому мнению по поводу слоеного теста для пирога с морепродуктами.

В Пьермонте голоса всегда звучали громко и даже пронзительно, двери хлопали, и в момент, когда все собирались со всеми окончательно разругаться, звонил таймер в форме яблока, напоминая о том, что пора вынимать запеканку из духовки.

Во время такого рода семейных игрищ Люсиль просто сидела на табуретке, молчала, ни в чем не участвовала, ни о чем не высказывалась, иногда могла согласиться почистить какую-нибудь картофелину.

Мне бы так хотелось описать в точности свой любимый дом, дом своего детства, десятки фотографий – всех в разном возрасте в разные времена, прилепленные тут и там, вставленные в рамки и просто засунутые под стекло книжных шкафов; постер Тома рядом с Патриком Мартином, у которого в руках кубок чемпиона по водным лыжам Handisport; постер Лианы в возрасте семидесяти пяти лет на моноски, она улыбается, а вокруг брызги воды в честь бабушкиного триумфального скольжения; коллекцию Барбары Картленд – на случай, если у Лианы бессонница; коллекцию колокольчиков Жоржа в прихожей; столь важную для бабушки армию миксеров, тостеров, кофеварок и прочих кухонных изобретений цивилизации за последние пятьдесят лет.

Я хотела бы описать все это.

Я бы хотела рассказать о любимом старом доме, открытом четырем ветрам и готовом к бесконечному ремонту, об этом старом усталом брюзге, которого, однако, ни очередная перестройка, ни надстройка, ни покраска не способны были удовлетворить. Этот дом вечно требовал, чтобы в него вкладывали не только средства, но и душу. По крайней мере, таким я его узнала – слегка облупившимся, кое-где по углам затянутым паутиной, разумеется, с ревматизмом – из-за сквозняков и боевыми травмами из-за грузовиков. Дело в том, что наш дом стоял на Национальном шоссе и как бы являлся его естественным продолжением. Выглядело это как буква «Т», где вертикальная палочка – шоссе, а горизонтальная – наш дом. Посему не раз усталым водителям случалось в темноте въезжать прямо в главную дверь нашего дома. Грохоту было! А как визжали тормоза!

Позже мэрия приказала построить перед домом бетонное заграждение.В детстве в Пьермонте мы вместе с кузенами спали в комнате четырех кроватей , где на самом деле почему-то их стояло шесть, а если наведывались гости, то иногда и восемь кроватей. Когда мимо дома проезжали грузовики, стекла в рамах вибрировали и позвякивали, а на потолке куролесили блики от фар. Перед сном мы частенько ими любовались.

Летом Лиана и Жорж отдыхали в маленькой деревушке в двадцати километрах от Ла Гранд-Мотт. Жорж со своим племянником Патриком несколькими годами ранее купили там амбар, который хотели переоборудовать в бар-ресторан, однако из-за отсутствия средств забросили проект, а в трудный период Жорж и вовсе продал племяннику свою часть, так что Патрик стал единственным владельцем. Патрик превратил амбар в более чем сносное жилище, и семейство Пуарье часто гостило там в августе. На юг Франции съезжались все дядюшки, тетушки, братья, сестры, кузены, кузины, племянники, племянницы и, как я уже писала, обязательно – чьи-нибудь бледные, ослабленные, уставшие друзья, которые не отдыхали год, два, три, четыре и нуждались в чистом воздухе и теплом солнце. Иногда число гостей достигало критической отметки тридцать пять, и тогда многим приходилось перебираться в палатки.

Простая и четкая организация отдыха предполагала следующее: каждый день назначалась некая пара взрослых – лучше разного пола, но необязательно состоящих в супружеских или сексуальных (или и тех и других) отношениях. Этим взрослым отдавались в подчинение дети и подростки (пара человек). В течение дня назначенные лица несли ответственность за порядок в доме, готовку обеда, завтрака, ужина и так далее по списку. Помимо таких дней обязательной занятости для каждого, в остальное время farniente [9] обеспечивалось абсолютное.

Два лета после первой госпитализации Люсиль мы провели с Лианой и Жоржем как раз в большом доме Патрика в департаменте Гар, близ Галларга. Мы остались на две или три недели. У Люсиль не хватало денег на поездки, кроме того, она не могла тогда проводить время с нами. Мама знала, как мы любим жить в большом доме в компании друзей и близких, как нам нравятся вечные застолья с бесчисленными гостями, которые никогда не обделяют нас вниманием.

По утрам мы брали с собой маленький холодильник, все для пикника, полотенца и собирались на берегу озера Понан (оно связано со Средиземным морем и принадлежит коммуне Ла Гранд-Мотт), а спустя несколько часов мигрировали на настоящий пляж Гран Травер. Дамы надевали бикини, мазали гладкую кожу душистым маслом для загара, болтали, курили, пока дети играли у кромки воды, спорили, как лучше пустить кораблик. Жорж катался на лодке среднего класса с подвесным мотором мощностью в шестьдесят лошадиных сил.

К одиннадцати часам Лиана подъезжала на машине, выходила, улыбалась, снимала свои невообразимые солнечные очки с оранжевыми пластиковыми дужками и оправой, надевала спасательный жилет и начинала искусно лавировать на моноски перед изумленным взглядом отдыхающих. Каждый день Лиана облачалась в купальники разного цвета, выбранные в каталоге «Trois Suisses» и подчеркивающие ее пышную грудь и тонкую талию. Бабушка скупила целую коллекцию.

Том после нескольких месяцев психологической подготовки и интенсивных тренировок, под истерическое подбадривание родителей, наконец научился рассекать волны и кататься на одной лыже. Теперь Жорж тренировал сына к чемпионату Франции для инвалидов.

Большую часть дня Жорж, слегка обгорелый и в бандане, за которую его прозвали пиратом, бороздил море на своей моторной лодке, окликал детей, подшучивал над друзьями, требовал, чтобы женщины выставляли на всеобщее обозрение голую грудь. За несколько лет Жорж сделался звездой озера Понан. Не имея диплома, но обожая водные лыжи, он решил работать инструктором. Это занятие способствовало росту популярности Жоржа и, кроме того, позволяло ему оплачивать семейный отдых. Жорж обладал хорошим чувством юмора, терпением, методикой – ученики носили его на руках, и список желающих постоянно пополнялся новыми именами. Жорж чувствовал себя как рыба в воде, а к исполнению главной роли Жорж привык в любом обществе.

Дедушка обожал розыгрыши. Любимым развлечением была «кассета смеха». В саду Галларга Жорж собирал человек десять волонтеров, которых выбирал из общей компании. Все вставали вокруг микрофона и начинали икать, фыркать, чмокать, хихикать, и, наконец, сад наполнялся настоящим диким хохотом, от которого у нас потом болели животы. Как только кассета заканчивалась, мы начинали заново. Когда мы с Жоржем ехали на машине с открытыми окнами, дедушка с невозмутимым видом обязательно врубал кассету с нашим смехом на полную мощность и ждал реакции водителей соседних автомобилей. При этом нам надлежало не улыбаться и хранить суровое молчание, что бы ни произошло. Из-за жары практически все ездили с опущенными стеклами или даже с опущенным верхом. На нас глазели со всех сторон, вытягивали шеи, выпучивали глаза и в итоге принимались смеяться во все горло. Иногда кто-нибудь сигналил как бы в такт смеху (тем временем красный свет сменялся зеленым) и спрашивал, на какой мы радиоволне.