Дельфина де Виган «Отрицание ночи» - Дельфина де Виган

Моя жизнь – отчаяние, помноженное на дни и ночи.

(…)

Я испытываю к своим детям чувства, но не могу их выразить. Я больше ничего не могу выразить. Я стала уродливой, но мне плевать, меня ничто не волнует, я просто хочу поскорее принять снотворное и уснуть. Пробуждение для меня – пытка. Момент перехода от бессознательного к сознательному разрывает мне сердце. Я заставляю себя принять душ и одеться – неважно, в какие отрепья.

Об аналитике, докторе Д., которого Люсиль посещала раз в неделю в течение многих лет, она пишет: Это единственный человек в мире, которому я доверяю. Это замечательно. Я безмерно ему благодарна. Я выплескиваю на него свое отчаяние. Я не скрываю от него желания покончить с собой, я ничего от него не скрываю. И постепенно мы продвигаемся, мы анализируем мои отношения с папой, с мамой, с братьями и сестрами, мы гадаем, какая бомба во мне то и дело хочет взорваться. Мы стремимся к тому, чтобы я восстановила отношения с дочками и построила новые.

В бумагах Люсиль мы также нашли некоторые юридические документы и письма Люсиль. Второго декабря 1981 года она получила письмо от адвоката, занимающегося ее случаем. Я публикую лишь последний абзац, который, возможно, характеризует Люсиль лучше, чем вся моя книга:

Мадам,

После слушания об уклонении от налогов я бы посоветовал вам обратиться в суд повторно. Есть шанс, что вам не придется оплачивать экспертизу, к тому же вы выиграете время. P.S. Господин Ж. благодарит вас за проявление такта и за рисунок, чьи цвета показались ему восхитительными.

По фотографиям тех времен видно, что у нас общего со всеми (короткие волосы, узкие брюки, свитера Benetton, хлопковые шарфы) и что нас различает: пустой взгляд Люсиль, сутулая спина, вечно приоткрытый рот.

Меня очень беспокоит книга. Бессонница – тому доказательство.

Когда мне удается уснуть, я вижу маму. Недавно я проснулась с диким криком и в слезах (такого со мной не случалось уже много лет). Я долго убеждала своего любимого мужчину в том, что я в порядке. Мне снилось – меня пытаются где-то запереть.Тем не менее я продолжаю всем подряд рассылать срочные внезапные мейлы – я уточняю даты, имена, названия мест, – в общем, достаю людей по полной программе.

Люсиль ускользнула от нас, от всего мира, практически исчезла, стерлась. Она словно играла роль второго плана в фильме, чей сценарий никак не могла запомнить, а потом стояла посреди площадки, разинув рот, прикрывая рукой глаза, не в силах смотреть на свет, не зная, идти вперед или спрятаться за кулисами. Люсиль искала место, где ее не заметят, где она сможет спать с открытыми глазами и не считаться при этом дезертиром.

Франсуа Миттеран маму явно не спас.

В 1982 году, так и не найдя работы, Люсиль вместе с одной подругой Жюстин открыла лавку разнообразных безделушек на улице Франсис-де-Прессенсе в двух шагах от кинотеатра «Антрепо». В небольшом безликом помещении Жюстин и Люсиль собрали массу полезных и бесполезных, но совершенно не связанных друг с другом вещей: брелоков, ламп, шкатулок, кувшинов, косметических средств и так далее. Каждая перерыла свой чердак, подвал и все старые шкафы и принесла, что нашла. Полупустая лавка открывала свои двери каждый день, кроме воскресенья. Люсиль и Ноэми сменяли друг друга на посту и редко сталкивались с клиентами. Лишь изредка какой-нибудь любопытный прохожий, поддавшись духу авантюризма, толкал дверь в «лавку сюрпризов». За несколько месяцев до лавки Жюстин открыла неподалеку бар-ресторан под названием «Корабль удовольствий», чье блюдо дня, изготовляемое самой Жюстин, быстро произвело фурор и прославилось в окрестностях. Люсиль тем временем умирала от скуки в убогой лавке, терпела визиты печальных пьяниц ближайших кварталов и продолжала вести медленную неуверенную, ненадежную жизнь, два раза в месяц впуская в нее нас.

По выходным Люсиль набивала холодильник нашей любимой едой, давала нам немного денег на кино или на бельгийские вафли. Люсиль наблюдала за тем, как мы живем, разговариваем, смеемся вместе с друзьями; Люсиль рассеянно слушала наши малоинтересные истории; Люсиль следила за нашими телефонными звонками, встречами, сборами на вечеринки; Люсиль смотрела, как мы доделываем примеры по математике, задание по французскому языку, ничего у нас не спрашивала, ничего от нас не требовала, не судила нас, воздерживалась от комментариев относительно наших детских или подростковых прихотей, созерцала нас на расстоянии.

Мы были живыми, Люсиль это чувствовала, мы устояли, и жизнь из нас не улетучилась.

На выходных Люсиль собирала себя в кулак, чтобы держаться на высоте.

Порой свет ее глаз, какое-то движение в лице, улыбка напоминали нам о прежней Люсиль.

На Рождество, на Пасху, на праздник Вознесения, на Троицын день, на праздник Всех Святых мы ездили в Пьермонт, где собирались дяди, тети, братья, сестры, кузены, кузины и обязательно – какие-нибудь их друзья или подруги, бледнолицые, депрессивные или с низким уровнем эритроцитов.

Лиана и Жорж всегда любили грандиозные застолья. А где есть место для пятнадцати, есть место и для двадцати.

Мы с Люсиль на поезде добирались до Ларош-Мижен, где на одной из своих старых больших машин нас забирала Лиана – она не оставляла автомобиль в покое, пока тот не превратился в груду металлолома. Я садилась вперед – Люсиль боялась ездить в машине.

– Осторожнее! Не запачкайтесь!  – говорила Лиана.

Пол в машине и правда выглядел как распаханное поле.

В голубой ванной комнате в Пьермонте я наблюдала за ритуалом Лианы – выход из душа, массаж, намазывание кремом, облачение в десять слоев одежды – первый лифчик, второй лифчик, первые трусы, вторые трусы, эластичный пояс, утягивающие колготки, маечка и комбинезон – я не шучу: на улице стоял страшный холод, и в доме тоже. На этажерке в пластиковой кружке – семь бабушкиных зубных щеток: понедельник – голубая, вторник – красная, среда – желтая и так далее, все четко и без пропусков. Лиана считала, что даже зубные щетки имеют право на отдых. Отдых в течение шести дней в неделю позволяет щетке восстановить щетинки и прослужить дольше, чем можно себе представить. Кстати, на эту же тему: я вспомнила, что Лиана разработала специальное натяжное устройство со щипцами, которое устанавливала под матрасом ради идеально гладких ровных простыней. Лиана ненавидела складки.

В голубой ванной комнате Пьермонта, стоя между туалетным и огромным настенным зеркалами, я разглядывала себя со спины. В основном меня интересовали волосы и попа. В детстве по вечерам, после нескончаемой партии в какую-нибудь увлекательную настольную игру, мы по очереди группами отправлялись в ванную комнату. Люсиль давно спала, поэтому перед сном я болтала с Виолеттой, Жюстин и Лизбет. Мы перечисляли любимые марки и обменивались всем подряд: шампунями, мылом, разными маслами с ароматом лаванды, миндаля, цветов и трав, увлажняющими кремами, розовой водой, ах! – до сих пор помню запахи!

В голубой ванной комнате Пьермонта, точь-в-точь как в желтой кухне, обсуждались любови, воздыхатели, ухажеры, печали, радости, уходящее и ушедшее время, прогулки вдоль канала, планы на будущее; настроение Жоржа, который становился все более угрюмым и сложным человеком; новая шерстяная пижама, связанная Лианой; дни рождения, каникулы; свежие яйца, которые надо купить на ферме, и баранья ножка, которую надо вынуть из морозилки.

В голубой ванной комнате Пьермонта зимним вечером Виолетта на полном серьезе рассказала мне свою версию наилучшего хранения зубных щеток. В отличие от матери, Виолетта не запасалась вязанкой зубных щеток, а просто предпочитала иметь одну – но высочайшего качества. По мнению Виолетты, состояние щетинок зубной щетки зависит от просушки, которую необходимо осуществлять аккуратно и тщательно с помощью мягкой салфетки или полотенца.

В голубой ванной комнате Пьермонта, поскольку нас было много, а комната одна, мы ставили свои косметички с принадлежностями для умывания куда придется – на уголок этажерки или просто на пол. В любом случае наши вещи всегда пропадали, потому что голубая ванная комната Пьермонта была территорией Тома, младшего брата Люсиль, чьи «банные ритуалы» всеми в доме высоко почитались. Том несколько раз в день и точно по часам (расписание висело на двери со стороны лестничной площадки) принимал душ и ванну. Том питал страсть к разнообразным лосьонам, мылам, гелям, тоникам и одеколонам – видимо, в представлении Тома, «мужественные» ароматы могли сделать из идиота супермена. Том охранял свою территорию, и никто на нее не покушался.

Том научился читать, писать, считать, шутить и знал наизусть выпуски некоторых телепередач, например «Сегодня в театре». Том любил инспектора Коломбо, Мишеля Сарду, комикс «Рик Ошет» и обожал своих братьев и сестер. Он старательно прибирался в своей комнате, следил за футбольными матчами, поддерживал первую лигу и клуб «Осер», а после чемпионатов записывал на бумажке, как изменялся счет во время игры. Том вообще записывал много разной информации, а затем раскладывал листочки по карманам или по картонным коробочкам. Том, наш недоделанный Том, считался в семье интеллектуалом, чей юмор, острота ума и способность мыслить ассоциативно порой нас просто потрясали.