Европа в окопах (второй роман) - Милош Кратохвил

По случайности именно в этот момент советник Шенбек посмотрел на хозяина дома…

Шпицмюллер стоял словно окаменев, ни один мускул на его лице не дрогнул — он весь ушел в созерцание погребальных дрог. Этот пристальный интерес, совершенно явный и ненаигранный, так поразил Шенбека, что даже на какой-то миг отвлек от наблюдения за кортежем. Неужели этот умник, как он часто называл в душе хозяина дома, неужели он…

Но его раздумья были прерваны самим Шпицмюллером, отвернувшимся от окна, под которым уже проходили следующие за катафалком новые отряды гвардейцев, телохранителей из парадной стражи, австрийской гвардейской конницы, роты пехотинцев и эскадроны драгун.

— Любезный друг, — обернулся он к статскому советнику, — у вас как раз хватит времени, чтобы добраться до собора святого Стефана. Я охотно предложил бы вам свою машину, но при таком скоплении народа на улицах вы гораздо быстрее попадете туда пешком. Несколько шагов — и вы на Ротентурмштрассе. Можете пройтись со всеми удобствами и попадете в общество своих коллег прежде, чем к собору подойдет кортеж. Нет, нет, милостивая госпожа, вы с уважаемым сыном тут, безусловно, останетесь и будете моими гостями. Там, с тротуара, вы ничего не увидите, а ваш супруг и отец по возвращении все нам расскажет.

Полагаю, вы у нас отужинаете. А потом я прикажу отвезти вас домой.

Рассказ статского советника Шенбека действительно отличался исключительной подробностью. Хотя с квадратного пространства, которое перед собором святого Стефана отвели высшим придворным чиновникам, всего он не видел, зато чего не ухватило зрение, то вознаградил слух, старательно укладывавший в его памяти имена возвышенные, знаменитые и менее знаменитые, в последовательности, соответствующей положению и значительности их носителей; теперь все они вновь продефилировали в перечне усердного рассказчика: члены правящего рода во главе с Карлом I и его супругой, между которыми шла их старшая дочь — единственная фигурка в белом среди темной толпы, за ними двигались представители дружественных держав и члены родственных королевских и княжеских династий, испанский король Фридрих Август с сыном, болгарский царь Фердинанд, испанский инфант, немецкий кронпринц, шведский кронпринц, затем послы, министры, тайные и статские советники, депутаты сеймов, бургомистры, кардинал доктор Пифль с епископами, прелатами и капитулом храма святого Стефана, генералитет…

Как только перечень перешел от владетельных и знатных родов ниже, Шенбек принялся при каждом удобном случае добросовестно сопровождать называемые имена соответствующими комментариями, например: «Этого я очень хорошо знаю», или «С этим я как раз недавно виделся в отеле «Майсель и Шаден», он еще показал мне стол, возле которого социалист Адлер месяц назад застрелил премьер-министра Штюргка», или даже «Представьте себе, с этим я на „ты"»!

Это были действительно пышные похороны, но хотя рассказ о своих впечатлениях Шенбек дополнил описанием торжественных минут перед святым Стефаном, но и эта обрядовая часть траурного дня подошла к концу, и все, что последовало далее, уже вновь спустилось в личные сферы живых, которых можно было подразделить, скажем, на членов семьи усопшего, участников церемонии и зрителей.

У министра Шпицмюллера был ужин. После повторного приглашения в нем приняли участие и Шенбеки. И по оценке вольноопределяющегося Шенбека-младшего, то есть Фреди, этот ужин был первым и последним номером всей нынешней программы, который вообще заслуживал внимания.

Когда ужин достиг апогея — разумеется, устрицы и шампанское, — Шенбек-младший, да и его мамаша тоже, уже были отнюдь не против, чтобы хозяин дома, выполняя свое обещание, вызвал к дверям дома экипаж, который со всеми удобствами доставит две трети семейства Шенбеков домой. Но самого статского советника министр попросил еще на минутку задержаться.

Разумеется, гость был о себе настолько высокого мнения, что приглашение не слишком его поразило. Скорее своей идее удивился сам Шпицмюллер; он прекрасно сознавал, что статский советник отнюдь не будет равноценным соучастником его рассуждений — точнее сказать, мыслей вслух, которые после нынешнего дня так и просятся ему на язык. Однако причина, заставлявшая его порою «приобщать» Шенбека к таким разговорам, в основном с самим собой, коренилась в другом, скорее всего — в особенностях его собственного характера. Министр знал прямолинейность приятеля, порой доходившую чуть ли не до детской наивности, но в ней было что-то почти трогательное, чему многие, и особенно сам Шпицмюллер, человек прямо противоположного склада, могли бы только позавидовать. Разве не приятно иной раз понаблюдать за взрослым, опытным чиновником, для которого весь мир четко разграничен на белое и черное, а руководящие силы в этом мире, на которых можно переложить всю ответственность, — Господь Бог, император, а также гражданский и уголовный кодекс? И если порой разрешает он себе преступить какое-нибудь из правовых или, скорее, моральных предписаний, то наверняка умеет великолепно обосновать, а тем самым и оправдать каждое такое нарушение. Короче говоря: счастливый человек…

Беседа началась с заверения министра, что о сыне Шенбек может не беспокоиться. Фреди, который недавно был призван в армию, хоть и должен будет пройти пехотную выучку, но потом все это уладится, его направят в интендантство, естественно — в центральное, а значит, он. останется в Вене и как вольноопределяющийся на ночь сможет приходить домой. Нет, нет, не надо благодарить. Это ведь разумелось само собой.

Прозвучало еще несколько незначительных фраз, из которых явствовало, что хозяин дома думает о чем-то другом, и наконец после небольшой паузы:

— Знаете, на что вы сегодня смотрели? — обернулся Шпицмюллер к гостю.

Шенбек беспомощно пожал плечами — ответ и так был ясен.

— На похороны австро-венгерской монархии. Не качайте головой, дружище, в гробу, который везли мимо нас, был отнюдь не один только Франц Иосиф. В нем совершала свой последний путь система, целая система, которую покойный считал спасительной для себя и своей империи, а потому в ней нельзя было допустить ни малейших перемен, чтобы тем ее не ослабить. Это чувство ответственности делало его чем-то вроде заботливого отца и рачительного хозяина, убежденного, что все государство — в общем-то его личное владение и потому он должен о нем добросовестно радеть, зорко его стеречь… Он и не подозревал, бедняга, что когда-нибудь история запакует эти владения в его гроб. Не глядите на меня с таким негодованием, так оно и есть. Мне это тоже не нравится, поскольку в сей Mitgepäck[32] попал и я. Так же, как и вы.

Шпицмюллер встал, подошел к буфету и принес графин коньяку с двумя рюмками…

— Разумеется, в одном задача Франца Иосифа была облегчена: как-никак он все же был Габсбург в полном смысле этого слова, а это значит — он был глубоко убежден, что править страной повелел ему сам господь, и следовательно, в своей империи он нечто вроде светского папы римского, который все знает и за все в ответе. Это должно было придавать ему страшную силу и непостижимое терпение — одновременно и муравья, и гиганта. Слово «гигант» к нему, казалось бы, совершенно не подходило, если только не представить себе великана, сложенного из многих тысяч крошечных муравьев: у каждого — своя задача, своя миссия, простая, незамысловатая, но которую каждый непременно должен выполнить…

Шенбек уже несколько минут назад потерял нить бессвязного монолога хозяина, зато заметил, что тот налил себе третью рюмку, совершенно забывая потчевать гостя.

— Прошло девять дней, как у нас новый император. Тоже Габсбург, да только опасаюсь, что уже нельзя добавить — «в полном смысле слова». Впрочем, сегодня и это бы уже не помогло. Карл, конечно, добродушный, симпатичный молодой человек, который был воспитан так же поверхностно и старомодно, как испокон веков воспитывались все габсбургские эрцгерцоги, притом он, несомненно, постарается все улучшить, модернизировать, но тем самым лишь скорее попадет в глубокие воды, где уж вообще не сумеет плавать; поначалу ему придется полагаться на своих советников и министров, а что это будут за люди? Самые большие ловкачи, которые сумеют растолкать прочих локтями и пробиться на первые места. И скажите по совести: вам известны теперь у нас хоть какие-то яркие личности? У старых устаревший опыт, кому он теперь нужен, а новые, если и обладают волей и планами, вообще не имеют опыта.

Шенбек чувствовал, как в нем постепенно растет угрюмая тоска. Хоть похоронный обряд и привел его в мрачное расположение духа, но оно было полно благоговения и, уж безусловно, возносилось над низменной материальностью всяких забот, в которые теперь тычет его носом Шпицмюллер своими неприятными рассуждениями, да еще произносимыми таким назойливым тоном, совсем не вяжущимся с нынешним торжественным настроением Шенбека. Однако хозяин все не унимался: