Хозяйка города - Мария Чурсина

По ночам она вскрывала старые раны. Водила складным ножом по ладони, вспоминая, как это делается. Поднималась, брала с вешалки куртку и замирала перед дверью, не решаясь переступить через порог.

«Ты же обещала, что больше никогда».

Она обещала. Надя снимала куртку и снова бродила по комнатам, открывала окна и подолгу стояла, вдыхая ночь. Чувствительная, как обнажённый провод, мысленно ощупывала мир вокруг себя. Ночь пахла дождём и пеплом. Тонко тянуло речной водой. Город безутешно плакал по утраченной любви.

Она измучилась от бездействия. Люди уже бежали, напуганные страшным ночным воем. Пока что — бежали единицы, они делали вид, что хотят навестить дальних родственников, или что давно планировали этот отпуск. Они собирались вернуться. И Надя знала, что с каждым днём беглецов становится больше.

Она ненавидела себя за слабость, за то, что посиживает, сложив руки. Если люди не хотят защищать город, тогда это придётся сделать сущностям. Одиночкам, привыкшим скрываться в тёмных подвалах и заброшенных зданиях. В одну из таких ночей Надя всё ещё верила, что хозяйка города явится, чтобы поднять их на бой.

Но шло время, а Вета не возвращалась.

Нужно было решаться. Надя поднялась на второй этаж дома, встала у двери в комнату Сабрины.

— Прости, — сказала она. — Я обещала. Но больше не могу так.

Куртка, ещё не успевшие просохнуть кеды, а связка потемневших амулетов отправилась в самый тёмный угол. Улицы были пустынны — теперь редко кто решался выходить из дома, когда плакал город. Надя шла по лужицам фонарного света — от одной к другой, — впускала в себя ночной холод.

Надя чуть не рассмеялась от внезапно нахлынувшей свободы. Опьяневшая от неё, она решала, куда пойдёт первым делом. Была заброшенная больница, окружённая строительными лесами, как тугим корсетом, но она на самом краю района — каждый раз, проезжая мимо, Надя осторожно махала ей рукой в окно автобуса. Нет, нет, это далеко.

Был старый двухэтажный дом, зажатый между двумя высотками. Старый чёрный дом с обвалившейся лестницей наверх, с вечно разинутыми оконными проёмами. Дороги туда — через весь рыдающий город. Но у неё во власти вся ночь, какая разница, сколько времени уйдёт на дорогу!

Была оранжевая свечка-пятнадцатиэтажка, торчащая на холме в южной части рыдающего города. Там жил маленький мальчик — местное воплощение смерти. Надя поднимется по бетонным ступенькам, мимо квартир, оставленных жильцами, мимо глубоких трещин на стенах, мимо паутин, наплетённых вездесущими ауралами, и на одной из ступенек её будет ждать мальчик в великоватой — не по размеру — куртке.

— Я вернулась, — скажет Надя.

Он улыбнётся ей навстречу. Все сущности города, все его сумеречные жители, в которых принято не верить, ждали её, очень долго. Много лет ждали, с тех самых пор, как она пообещала Сабрине, что больше никогда. Но время — это пустой звук для тех, кто давно не-жив.

— Я вернулась, — скажет Надя. — Помните, я та девочка, которую убил преподаватель. Он увёз меня за город и запер в старом доме, чтобы я не могла сбежать.

И тогда они уж точно вспомнят.

Придорожные фонари выгибались в судорогах боли. С треском оборвались опасно натянутые провода и запрыгали по асфальту, рассыпая искры, тонули в наплаканных лужах. Трамвайные рельсы корчились, силясь порвать соединения с землёй. Истерика города набирала обороты.

Глубокие трещины расчертили асфальт. Надя шла по мосту, прямо по проезжей части, потому что машин всё равно не было. Одна стояла, разбитая, у чёрно-белого ограждения, и дверца у водительского места была распахнута. Надя мысленно потянулась к ней и ощутила кровь на руле, ощутила, как в страхе убегает водитель от оживших фонарных столбов. Он думал, что успеет до темноты, и не успел.

Она всё-таки решила, что первым делом пойдёт к незаконченной стройке в промышленном районе. Там, на пустыре, окружённый цепочкой вороньих трупов, стоял дом, насмерть заваренный толстыми решётками. Надя испугалась, что опоздала, что сущность Пса угасла — так иногда бывало, но мысленно раскинула руки и ощутила: она всё ещё там.

— Я вернулась, — сказала Надя, как ей мечталось.

Сущность рванула ей навстречу. Радостно разинула пасть, усаженную акульими зубами, ткнулась носом в плечо, как настоящая собака. Настоящая собака, но только с человеческими глазами.

Она уходила по ночам и возвращалась под утро, чтобы, даже не скрываясь, оставлять грязные следы на полу, доходить до дивана и падать на него без сил. Шурша упаковками, она глотала таблетки обезболивающего. Человеческое тело быстро изнашивалось от такой жизни.

Сабрина просыпалась вместе с мутным рассветом и долго сидела рядом, не зная, на что решиться.

Сумеречные дни наползали друг на друга, и она быстро потеряла им счёт. Днём Надя задёргивала шторы, чтобы сохранить в комнатах полумрак. Вздохи и поскрипывания дома сделались привычными. Они будили Сабрину по ночам. Они перешёптывались, когда думали, что она спит.

Однажды утром Надя сожгла тряпичных кукол. Сабрина проснулась от запаха дыма, обошла дом вокруг и нашла их: Надю, старую металлическую бочку и искажённые лица кукол, догорающих на дне, на груде уже бесформенного пепла.

— Мешают, — сказала Надя, как будто извиняясь. На ней была та же куртка, те же джинсы и ремни на груди крест-накрест, как будто одежда намертво приросла к телу, и та же ржавая царапина на щеке.

— Что ты творишь? — глухо произнесла Сабрина, от холода пряча пальцы в рукавах плаща, наброшенного на домашнее платье.

Надя ссутулилась под её взглядом и не ответила. Горький дым разъедал глаза, но Сабрина не отступила ни на шаг.

— Ты понимаешь, что это — путь в никуда?

Надя быстро глянула, как провинившаяся собака. Ржавую царапину на щеке исказило судорогой. Если пепел, осевший на лице, мог считаться слезами, то она плакала.

— Прости.

Ни о каких обещаниях больше не говорили: обещания горели вместе с тряпичными лицами кукол.

Сабрина поднялась в свою комнату, достала из шкафа старую дорожку сумку и застыла, глупо разглядывая аккуратные стопки одежды. Сумка валялась, выжидательно раскрыв беззубый рот. В гостиной шелохнулась тяжёлая занавеска. Заговорил и тут же замолчал телевизор.

Из раскрытого окна снова потянуло дымом. Надя жгла что-то ещё — палёные куклы пахли по-другому. Старая бочка закоптила, швырнула в воздух пригоршню пепла. Надя стояла так близко, что пепел оседал на её волосах. Одна схватилась за край бочки и заглянула внутрь, как в колодец, как будто в остатках прошлой жизни желала найти своё отражение.