Отрок. Ближний круг - Евгений Красницкий

— Что? Ты на каком языке говоришь? Мишаня, узнаешь меня, себя помнишь?

— Узнаю, тетушка Настена, узнаю, и себя помню — Мишка я, сотника Корнея внук. Приснилась просто дурь какая-то… Можно я лягу, а то что-то мне….

— Ложись, ложись, Что, мутит? На-ка выпей.

Мишка глотнул травяного настоя и откинулся на подушку.

— Где это я? У тебя, тетушка Настена? А почему, мне что, хуже стало?

— А вот это, ты мне скажи: хуже или лучше?

— Да, вроде бы… — Мишка прислушался к собственному телу. — Знаешь, вроде бы, лучше. Правда, лучше. А что это за женщина была?

— Ну, Мишаня… Лечение разное бывает. Можно травами, можно наговорами, а можно и так. Для тебя лучше оказалось так. Сейчас, тебе главное…

— А кто она? — Прервал Настену Мишка. — Я лица не разглядел.

— Неважно, ты сейчас о другом подумай…

— Почему неважно? Она же мне помогла, ты сама сказала…

— Ну, что ты за упрямец такой! Помогла, помогла… неизвестно еще: кто кому больше помог. И лечение еще не закончилось.

— Она еще придет?

Сказать, что Мишка был пленен своей недавней партнершей, было бы очень и очень большим преувеличением, но подросток, по его мнению, должен был реагировать именно так.

— Спи! — Сердито приказала Настена и отошла к печке. До Мишки донеслось негромкое ворчание: — Все вы кобели, только одно на уме…

Мишка не видел лица Настены, но, почему-то, ему казалось, что лекарка улыбается.

На следующий день Мишку забирали домой. Юлька, явившаяся раньше всех, в очередной раз полаялась с матерью на тему: «Что ей уже пора знать, а что еще рано», в очередной же раз потерпела сокрушительное поражение в словесной дуэли, подкрепленное звучным подзатыльником и получила команду отправляться за водой. Ухватив, видимо в знак протеста, «взрослые» ведра, она огребла еще один подзатыльник и, хотелось бы думать нечаянно, уронила одно из ведер матери на ногу. После этого к Настене без защитных очков и диэлектрических галош лучше было не подходить, но явившийся вскоре после Юльки дед, об этом не знал. Результат воспоследовать не замедлил: в ответ на непонятную для Мишки дедову фразу: «Нашлась-таки умелица!» — Настена отозвалась почти звериным рыком на тему «кобеля облезлого».

Впрочем, дальнейшего развития конфликт не получил — в отличие от отца Михаила, Настена воинскую субординацию понимала и в присутствии парней из «спецназа» которых привел с собой дед, лаяться на сотника себе не позволила. Дед тоже от комментариев воздержался, оба, вместо ругани, принялись поторапливать «спецназовцев», чтобы те побыстрее выносили своего старшину из дома.

Снаружи дед выступил в совершенно непривычном для себя амплуа няньки. С заботливой суетливостью, он то командовал парнями, укладывавшими Мишку в телегу, то лез оправлять подстилку или подбивать под голову внука побольше сена, толкался, ругался, больше мешал, чем помогал и, наконец, устроив Мишку, как ему казалось, с удобством, отправил «спецназ» в село, а сам взял в руки вожжи и пошел рядом с телегой.

— Деда, что со мной было-то? — Осторожно поинтересовался Мишка. — Как я у Настены оказался?

— Понимаешь, какое дело. Кхе… — дед явно затруднялся с формулировкой. — Устал ты, Михайла. Не телом устал, не умом, а духом. Я так понимаю, что слишком много забот на тебя навалилось, а ты старался со всеми справиться, да еще, чтобы все в самом лучшем виде, ну и надорвался.

— И что?

— Уснул ты, как бы. Только от такого сна, Настена сказала, можно и не проснуться. И разбудить тебя никак не получалось. Вроде бы, не хотел ты в мир возвращаться — к заботам, к волнениям. Чем-то надо было тебя расшевелить, ну, мы и измыслили… способ. Кхе.

«Так. Значит, „сексотерапию“ санкционировал дед, понятно, почему Юльку выгнали и почему она такая злющая утром заявилась. А чего Настена с дедом-то сцепилась? Неужели сама „лечила“? Блин, я и не разглядел, да и не сориентировался сразу — решил, что ТАМ нахожусь. И правда, как будто в самоволку сходил, надо же! Что же со мной было? По дедову описанию не поймешь, по собственным ощущениям, тоже. Кома? Коматозников, вроде бы не трахают, во всяком случае, мужчин. Про женщин что-то такое в кино показывали, но мужиков? Вряд ли. Реактивное состояние? Не знаю, все-таки я не медик, но аут, надо понимать, был глубоким.

Ладно, суть не в названии болячки. Как я доигрался до такого, вот в чем вопрос! Собственно, один раз я диагноз себе уже ставил — взрослое сознание и полудетский организм. Управляющая подсистема грузит подведомственный биологический комплекс, нарушая все допустимые пределы, а организм лупит по мозгам через каналы обратной связи. Раньше разрядка эмоционального напряжения осуществлялась через приступы бешенства, через двигательную активность и физическую нагрузку, а в этот раз? А в этот раз я и пошевелиться-то толком не мог, а наехали на меня слишком круто. Да еще что-то, вроде „короткого замыкания“ произошло по поводу „превышения пределов необходимой самообороны“. Настена меня тогда усыпила. Усыпляла-то она отца Михаила, но под ее воздействие попал и я. Вот, пожалуй и ответ: в пиковый момент организм получил подсказку, как выйти из опасной ситуации, а когда Осьма меня напряг, все пошло по проторенной дорожке, только глубже — отключилось не только сознание, но и внешние рецепторы. Говоря по науке, управляющая подсистема оказалась заблокированной, организм решил, что прекрасно обойдется и без головного мозга — одним спинным. Кажется, кто-то из великих подобным образом отозвался о нацистах — им не нужен головной мозг, достаточно спинного. Ну, а на „сексотерапию“ спинной мозг прекрасно отозвался — его же специализация. Кхе, как говорит граф Корней. Во всяком случае, результат налицо, но стрессов надо, по возможности, избегать…»

— О чем задумался, Михайла?

— Подвел я тебя, деда, не справляюсь с делами.

— Ничего, внучек, это не страшно. Поможем, от каких-то дел освободим. Ты, главное, не заботься так сильно, не стесняйся сказать, когда неподъемно бывает.

— Деда, ты раньше совсем другое говорил.

— Другое… Кхе! Да, говорил, но кто ж знал…

«Э, граф, а напугались-то Вы крепенько, впрочем, а кто бы не напугался?»

— Деда, я спросить хотел… только ты не ругайся, ладно?

— Ладно, ладно. О чем спросить-то?

— Почему я тогда один за бунтовщиками погнался? Вернее так: почему мы не готовы были к тому, что часть из них сбежать попробует? Не предусмотрели, или так и задумано было?

— Других забот у тебя нет? Как случилось, так и случилось, чего уж теперь-то?

— Мне знать надо, деда. Гриша погиб, если бы я их отпустил, он живой был бы.

— Эх, Михайла… Как ты думаешь, сколько за десять лет моего сотничества народу убито было? Даже и не гадай, все равно не догадаешься. Сто восемнадцать человек! Хочешь, всех поименно перечислю? Всех помню! И о каждом из них мысль была: решил бы я иначе, и был бы он жив. Да только нельзя было иначе, почти никогда. А если можно было, то выяснялось это уже потом, когда ничего уже было не исправить. Из этих ста восемнадцати, таких — двадцать два.

Привыкай, Михайла, к тому, что каждый твой приказ кому-то жизни стоить будет — такова воинская стезя. А не хочешь привыкать, тогда в монахи уходи. Только запомни: будешь сидеть в келье и мучиться — а вдруг, ты лучше командовал бы, и тогда меньше народу погибло б? И еще: я, хоть и сказал «привыкай», но привыкнуть к этому невозможно. Особенно к тому, как матери смотрят, когда мы из похода возвращаемся. Вот так.

Голос деда непривычно дрогнул, он опустил голову и некоторое время шел молча. Мишка тоже молчал, хотя ответа на свой вопрос не получил. Но дед, как оказалось, про вопрос не забыл.

— Насчет бунтовщиков, была у меня надежда, что все во двор влезут, там и полягут, а того, что сбегут, я не боялся. На следующий же день взял бы их всех и судил. Для них, то, что ты за ними погнался, даже лучше оказалось — легче в бою пасть, чем на колу корчиться и смотреть, как твою семью из села изгоняют. А я бы так и сделал — изгоев мимо кольев кнутами прогнал бы. — Мишка покосился на деда и, по выражению лица, понял: не врет. — Так что, облегчил ты им судьбу. — Продолжал дед совершенно спокойным, деловитым тоном. — Но это нам — тоже на пользу. Теперь все знают, что при нужде, у меня за спиной восемь десятков самострелов стоят, а скоро будет еще больше. Даже, если меня убить… особенно, если меня убить, пощады не будет.

Не зря Гриша погиб, не зря. Я тебе еще про Меркурия говорил: зря ничего не бывает. Так что, не кори себя, но помни: с Григория твой воеводский счет открылся, а закончится этот счет тобой самим и никак иначе!

— Выходит, опричники мы…

— Как ты сказал? Опричники? Опричь иных воинов… Опричники. — Дед, словно пробовал новое слово на вкус. — Опричники. Правильно назвал! Есть у меня, кроме Ратнинской сотни, другое войско! Молодец, Михайла, в самую точку! Сам придумал?