Война - Захар Прилепин

На следующий день после обеда, в то время как Эрвин гулял по двору, к нему подошел Эмбер Петер.

– Господин вольноопределяющийся, разрешите доложить.

Эрвин насторожился. Он ждал, что солдат заговорит о возвращении в окопы.

Не сводя с вольноопределяющегося подобострастного взгляда, Петер зашептал:

– Так что собирается бунт. Русский солдат Алексей говорил с господином ефрейтором Виолой, Кирст переводил, а я сделал вид, что сплю…

– О чем шла речь? – брезгливо перебил его Эрвин.

– Чтобы сдаться!.. Русский говорил, что каждому солдату надо на то бить, чтобы господа, значит, министры проиграли войну… И тогда народ покажет себя – это значит будет бунтовать.

– Ну, хорошо. А что дальше?

– А дальше надо сдаваться и кого можно уговаривать, чтобы сдавались. Русский очень хвалил господина ефрейтора за то, что тот пристрелил лейтенанта.

«Видел, проклятый!»

– Хвалил, говоришь? – переспросил Эрвин.

– Так точно. И еще сказал, что если господин вольноопределяющийся будет очень крутиться, так с ним тоже придется поговорить серьезно.

– Что ж, я не против! Я люблю серьезные разговоры.

– Господин вольноопределяющийся не понимает. Они хотят поговорить с вами, как с лейтенантом…

– Так и было сказано? Повтори точно. Слово в слово.

– Н-нет… Значит, только, чтоб серьезно поговорить, – замялся Эмбер.

Эрвину хотелось ударить парня, стукнуть кулаком между его собачьих глаз. Он с трудом сдержал себя.

– Ладно, Петер. Пусть себе говорят. Иди.

– Так точно, – козырнул Петер. Видно было, что он разочарован.

Эрвин направился к стогу сена, взобрался на него по лестнице и стал оглядывать мертвую, безлюдную местность.

Завтра же он поговорит с Виолой. Надо решать. Дальше тянуть нельзя.

Так прошло три тихих осенних дня. Солдаты валялись на соломе, играли в карты, болтали. Никифор смастерил незатейливые шахматы и часами сражался в них с Алексеем. Ночью по очереди стояли в карауле. Никифор больше не заговаривал о записке, но видно было, что старик тоскует и волнуется. Один Кирст был невозмутим.

– Каждый день здесь – лотерея, – говорил он, потягивая трубку.

Эрвин несколько раз пытался разговориться с Алексеем, но тот отвечал сухо и односложно, видимо, не доверяя вольноопределяющемуся. С Виолой же постоянно о чем-то шептался. «Крепко снюхались», – с обидой думал Эрвин.

Ганя вздыхала, беспокоясь об отце, который все не возвращался. Должно быть, застрял за русской линией фронта. Это начало волновать и Эрвина. Что, если старик добьется того, чтобы на хутор послали патруль?.. Однако он успокаивал хозяйку и шутливо уверял ее, что «пора ликвидировать хозяйство». Четыре куры были съедены, и уже начинали подумывать о поросенке.

Мирослава все баловали, каждый старался сделать ему приятное. Только Виола словно не замечал его, но наконец и он не выдержал: смастерил свистульку из ивовой ветки и научил Мирослава дуть в нее.

Дни были прозрачно-тихи. По ночам то с русской, то с венгерской стороны вспыхивала перестрелка.

Наутро четвертого дня со стороны русских вдруг бухнул орудийный выстрел. И снаряды с шуршанием полетели высоко над хутором.

Сердца робинзонов забились сильнее.

– Ого-го-го! – проговорил Никифор и широко перекрестился.

Через несколько минут сердито и бойко заговорила венгерская батарея.

Ефрейтор, вскарабкавшись на стог, сообщал оттуда:

– Два полных попадания в окопы, четыре перелета. Очевидно, щупают батарею.

– Значит, началось, – сказал Кирст грустно.

Однако после этого обмена любезностями весь день было спокойно, нo настроение уже испортилось. Каждый занялся сбором своих пожитков, прикручивали шинели к ранцам, пришивали последние пуговицы. Только винтовки по-прежнему оставались стоять в углу.

Вольноопределяющийся приказал погасить огонь в очаге и по возможности меньше шляться по двору.

– Может быть, откуда-нибудь идет артиллерийское наблюдение.

На этот раз ели неподогретые консервы. После обеда уселись играть в карты. Кирст недолго подежурил на стогу и вернулся. Эрвин писал дневник. Мирослав играл на крыльце в тепле большого солнечного пятна, гремя консервными банками. Ганя ушла в хлев доить корову.

Откуда-то справа послышалось ровное глубокое гудение. Бросив карты, все стали напряжению прислушиваться. Эрвин закрыл тетрадь, поспешно спрятал ее в ранец и завязал его.

– Аэроплан, – сказал Виола.

– Да, – подтвердили все шепотом.

Гудение все усиливалось. Но вот внезапно наступила полная тишина. И вдруг – рвануло. Аэроплан сердито заурчал, словно над самым домом. Раздался взрыв. Стены задрожали, со звоном выскочило стекло из окошка.

– Хутор бомбят, – бешено заорал Эмбер Петер.

Он сорвался с табурета, кинулся в угол, выхватил из кучи винтовок свою и стремглав бросился на крыльцо. Виола машинально последовал его примеру. За ним, пригнувшись к земле, стуча сапогами, бежали русские. Последним выскочил из дома Эрвин.

– Под кусты! – крикнул он не своим голосом.

Его нога зацепилась за что-то, он покатился с крыльца, выронил винтовку. Не оглядываясь, поднялся, схватил оружие и со всех ног бросился в кусты. Аэроплан действительно кружил над самым хутором, совсем низко. Ясно видны были сидящие в нем люди.

– Не стрелять! Свой аэроплан! – крикнул Эмбер Петер.

Сделав крутой вираж, аэроплан метнулся к русским окопам, сбросил подряд две бомбы и потом исчез за линией венгерских окопов, словно его никогда и не было.

Солдаты поднялись с земли. Эрвин очистил колена от приставшей пыли и оглядел людей. Все были мертвенно-бледны. В эту минуту со стороны дома послышался душераздирающий крик.

– Что случилось? – громко спросил Эрвин.

Ему никто не ответил.

Все разом двинулись к дому.

Перед открытой настежь дверью на крыльце лежала Ганя. Рядом с ней валялось ведро в большой луже молока. Ганя выла высоким надсадным голосом. Эрвин увидел Мирослава, обезображенного, раздавленного, в крови.

– Как это случилось? – спросил он беззвучно.

Никифор снял шапку и перекрестился.

– Как это произошло? – тупо повторил Эрвин.

Он чувствовал, что теряет рассудок. Каждый выкрик Гани ранил его, словно горячие осколки снаряда. И вдруг он понял, что это они раздавили мальчика. Мирослав был жертвой их животного страха. Ведь он сам споткнулся об его маленькое тельце. Эрвина охватила дикая злоба. Подняв над головой винтовку, он с размаху ударил прикладом о бревно, лежавшее перед крыльцом. Ружье сломалось пополам. Он далеко отбросил обломки с криком:

– Убить, убить тех, кто начал эту проклятую войну!

Его примеру последовали остальные. Первыми разбили свои винтовки русские. Кирст три раза ударил прикладом о бревно, но манлихер не поддавался. Тогда старик с силой швырнул его в кусты. Нечеловеческий вой Гани не стихал ни на минуту.

– Стой! Руки вверх! – послышалась вдруг отчетливая команда. – Вы все арестованы.

Этот выкрик привел Эрвина в себя. Он обернулся. Посреди двора стоял Эмбер Петер и держал винтовку наизготове. На ней холодно поблескивал штык. Никифор медленно поднял руки. Алексей устремил на Эрвина горящий взгляд. Вольноопределяющийся провел одеревеневшим языком по сухим губам. Взгляд Алексея, казалось, призывал, диктовал.

– Рядовой Эмбер! – Голос прозвучал неожиданно резко. – Кто вам позволил? Кто здесь старший по чину? Вшивый? Смирноа-а! – И Эрвин сделал шаг по направлению к солдату.

Взгляд Петера беспомощно скользнул по нашивкам унтер-офицера. Он медленно снял руку с затвора винтовки, слегка качнулся. В это же мгновение стоявший рядом Кирст прыгнул к нему и выбил ружье из его рук. Петер отскочил в сторону и в два прыжка очутился у канавы. Перемахнув через нее, он размашистым бегом пустился к венгерским окопам.

Виола коршуном бросился к лежавшей на земле винтовке, схватил ее и побежал за удалявшимся парнем. Грянул выстрел. Петер упал, но тотчас же поднялся и, припадая на правую ногу, поплелся дальше. Виола остановился, приложил винтовку к щеке и, прицелившись, выстрелил еще раз. На этот раз Петер не встал.

– Идите, проверьте, – кинул Виола, передавая винтовку подбежавшему Кирсту.

Эрвин, не двигаясь, смотрел перед собой. Лицо его было землистого цвета. Кто-то дотронулся до его плеча. Он повернул голову. Алексей, сжимая в своих крепких руках бессильные руки Эрвина, что-то горячо говорил ему. Эрвин не понимал слов, но чувствовал их бодрящую силу.

Из дома вышел Виола и подал вольноопределяющемуся ранец и шинель.

– Ну, господни взводный, пойдемте, – сказал он решительно и деловито.

– Мирослав… – прошептал Эрвин.

Перед его глазами, казалось, раскрывались сотни и тысячи безвестных могил, братские кладбища, расстилались поля, усеянные обезображенными трупами…

– Мирослав… Кто отомстит за Мирослава?

Виола сделал резкое движение. В это мгновение появился Кирст. Его штык был в крови.