Фауст, его жизнь, деяния и низвержение в ад - Фридрих Клингер

Д ь я в о л: Хорошо! Я удалю двух королевских телохранителей, мы примем их облик и будем выполнять их обязанности. Тогда мы сможем наблюдать короля вблизи и увидим его счастье. Время для наблюдений чрезвычайно удачное.

Страх смерти раньше, чем ад, мстит его трусливой душе за все злодеяния. Мучимый страхом, он денно и нощно думает только о том, как ему отдалить смерть, и тем самым он все быстрее ее приближает, и с каждой секундой она мерещится ему во все более отвратительном виде. Я хочу, чтобы ты стал свидетелем его отчаяния.

Дьявол устроил все так, как обещал. Под видом королевских телохранителей они проникли в замок, где царила могильная тишина и витал ужас смерти. Сюда, в добровольное изгнание, удалился тот, перед кем дрожали миллионы людей. Он прятался здесь, боясь, что родные его жертв отомстят ему. Он скрывался здесь от своего сына, в котором ему чудился мститель за деда. В этом мрачном плену он мог укрыться от взоров своих подданных, но сердечные муки и болезнь тела оставались с ним неразлучно. Напрасно он докучал небу мольбами о здоровье и спокойствии, напрасно он пытался подкупить его дарами, которыми осыпал церкви, святых и священников, напрасно он увешивал свое больное, бессильное тело реликвиями, привезенными со всех концов земли. Как ядовитая змея, жалила его запуганную душу мысль: «Ты должен умереть». Он редко осмеливался выходить из своих покоев, в каждом встречном видя подосланного убийцу. Если страх выгонял его из дворца на свежий воздух, то он вооружался кинжалом и копьем, надевал на свой высохший скелет великолепные одежды, надеясь, что они скроют его тщедушие. Его можно было видеть только издали, чтоб никто не разглядел маскарада. День и ночь он со страхом смотрел сквозь бойницы башни, не приближается ли враг, чтобы положить конец его печальной жизни. Четыреста телохранителей неустанно стерегли это мрачное логово дряхлого изверга, жестокости которого свидетельствовали о том, что он еще жив. На протяжении каждого часа трижды раздавались глухие окрики и передавались от поста к посту, нарушая безмолвие тишины, и каждый окрик напоминал тирану об ужасе его положения. Поле вокруг замка было уставлено капканами, чтобы конные войска не могли напасть на короля. На внутренней стороне крепостной стены висели цепи с большими тяжелыми шарами, к которым за малейшую оплошность приковывали измученных слуг. Вокруг замка стояли виселицы, и единственный преданный друг короля, палач Тристан, непрестанно выискивал все новые и новые жертвы, чтобы уменьшить этими казнями страх тирана, который считал, что каждый смертный приговор освобождает его от лишнего врага. Иногда он прокрадывался к застенку, чтобы подслушать признания обвиняемых и порадоваться их мучениям. И это облегчало ему его собственные страдания. Король был с ног до головы увешан реликвиями. На шляпе он носил отлитое из свинца изображение богоматери, которую считал своей покровительницей. Он пил кровь умерщвленных младенцев, его всячески мучил врач, которому он платил десять тысяч золотых в месяц. Он докучал небу непрерывными молитвами, умирал каждый раз от страха при бое часов, ужас смерти непрерывно нарастал в его сознании. Самое слово «смерть» он запретил произносить вслух под страхом обвинения в государственной измене.

Таким увидел Фауст ужасного Людовика. Сердце его радовалось, когда он глядел на бледные щеки короля и морщины, которыми страх избороздил его лицо. Он с наслаждением слышал его тяжелое дыхание и упивался его муками. Когда Фауст уже собирался покинуть это отвратительное место, дьявол шепнул ему на ухо, чтобы он подождал еще один день, так как предстоит одно очень интересное событие. Король услыхал, что в Калабрии живет отшельник по имени Марторилло, которого вся Сицилия чтит как святого. Этот безумец с четырнадцати до сорока лет прожил на остроконечном утесе, мучил свое тело постом, а дух оставлял совсем без всякой пищи. Ореол святости окружил, однако, его глупую голову, и вскоре он увидел у своих ног не только простой народ, но и государей. В надежде, что святой принесет ему исцеление, Людовик обратился к королю Сицилии с просьбой отпустить к нему этого удивительного человека. Марторилло был уже в пути, и так как он вез королю, кроме того, еще и разрешение папы смазать все тело короля священным реймским маслом{62}, то Людовик надеялся преодолеть ужас смерти. Настал счастливый день, калабрийский крестьянин приблизился к замку, король встретил его у ворот, упал к его ногам, целуя руки святого и умоляя его вернуть ему жизнь и здоровье. Калабриец так умело играл свою роль, что Фауст, глядя на этот фарс, не мог сдержаться и громко расхохотался. Тристан со своими помощниками хотел уже схватить его, и жизнь Фауста была в опасности, но дьявол вырвал его из их когтей и вместе с ним улетел. Когда они опять оказались в Париже, Фауст сказал дьяволу:

— Перед этим малодушным, суеверным и трусливым существом дрожат могучие сыны Франции. Без всякого сопротивления они позволяют ему душить себя. Ведь это скелет, одетый в пурпур, у него едва хватает силы прошептать: «Хочу жить!» А они дрожат перед ним, как будто у них на шее сидит великан, страшные руки которого достают с одного конца государства до другого! Да ведь когда старость делает немощным льва, даже самые трусливые звери идут к его пещере и издеваются над бессильным хищником.

Д ь я в о л: Именно это и отличает царя людей от царя зверей. Лев страшен лишь до тех пор, пока у него есть сила, а царь людей властвует, пока воле его покорны силы его приспешников, разделяющих его вину. Поэтому он одинаково могуществен и когда лежит в подагре и когда в расцвете лет стоит во главе войска. Поймешь ли ты наконец, что вы всегда подвластны безумию, которое делает вас рабами и, разрывая старые цепи, тут же кует для вас новые? Так вы вертитесь в вечном круге, осужденные ловить тень, которую вы принимаете за сущность.

Мало того, что вы — рабы природы, рабы своих страстей и безграничных желаний, — над вами царит еще незримый жестокий властитель, для того чтобы, упиваясь мечтами о свободе, вы в ярости не растерзали друг друга в клочки. Он подчинил вас трусливому тирану, права которого вы, повинуясь воле предвечного, признаете и оправдываете независимо от того, справедлив он или несправедлив. Тем самым вы позволяете ему безнаказанно злоупотреблять своим могуществом. Так восстань же — против того, от кого и этот тиран якобы получил свои права! Если же тебе больше нравится мысль, что предвечный в гневе своем создал подобных тиранов для наказания народов, то против этого я ничего не имею, — этот взгляд свидетельствует о том, что люди познали наконец самих — себя и поняли, как следует с ними обращаться и чего они заслуживают.

Ф а у с т: Пусть поймет это тот, кто может! (Он ударил себя в лоб и в грудь.) Мой ум и сердце находятся в противоречии со всем, что я вижу, слышу и чувствую. Темные мысли, как ночные демоны-мучители, блуждают в моем сознании, и часто мне кажется, что нравственным миром управляет такая же жестокая рука, как рука этого изверга. Она убивает без суда и права, и человека здесь режут, как быка, который не знает, за что льется его кровь.

В том же духе продолжал Фауст развивать свои мысли дальше; его представления и чувства скоро приняли самые уродливые формы. Дьявол ликовал, так как видел, что цель уже близка, и предложил Фаусту продолжать путешествие, надеясь, что дальнейшие переживания еще больше смутят его дух.

Когда они покидали Париж, дьявол сказал:

— Я уже предвижу те ужасные несчастья, которые постигнут этот цветущий город.

По дороге в Кале он часто повторял:

— Скоро эти поля будут усеяны трупами убитых в гражданских и религиозных войнах. Столетиями здесь будет неистовствовать дух раздора, и всякий раз, когда деспот устанет убивать, священник, по велению неба, будет подстрекать его к еще более ужасным злодеяниям.

8

Фауст и дьявол перелетели через канал и прибыли в Лондон как раз в тот день, когда отвратительный, уродливый герцог Глостерский{63} провозгласил себя регентом королевства. Он всеми силами старался отнять корону у своего племянника, сына покойного короля. Брата он устранил со своего пути с помощью яда, а королеву, которая, узнав о его намерениях, бежала с детьми в Вестминстерское аббатство, он заставил выдать ему четырнадцатилетнего наследника престола — и его младшего брата, герцога Йоркского. Мать с трепетом отпустила сыновей, предчувствуя их судьбу. Фауст слышал сам, как, по велению регента, доктор Шоу{64}, обращаясь к удивленному народу, с церковной кафедры доказывал, что королева-мать, которая, кстати, была еще жива, делила свое ложе с любовниками, что умерший король был плодом прелюбодеяния и что никто из членов королевской семьи, кроме самого регента, не может считаться законнорожденным. Фауст видел, как казнили вельмож, которые не желали поддержать регента, и дьявол привел его в Тоуэр как раз в ту ночь, когда Тиронель{65} велел умертвить руками наемных убийц законного короля Англии и его брата Йорка и зарыть их у порога тюрьмы. Он был свидетелем трусливой покорности парламента и коронации гнусного тирана; он был свидетелем переговоров королевы с убийцей ее сыновей; он слышал, как она согласилась отдать узурпатору трона руку своей старшей дочери, чтобы тем способствовать его насильственному восшествию на престол и самой быть снова при дворе и у власти, в то время как через восставших вассалов она уже вступила в соглашение с будущим мстителем, графом Ричмондом{66}. Все это так возмутило Фауста, что даже очаровательные англичанки не могли дольше удержать его на этом острове; он покинул Англию, негодуя, потому что еще никогда не видел, чтобы преступления совершались так хладнокровно и так бесстыдно. Но ведь Фауст еще не был в Риме. И когда они садились на корабль, дьявол сказал ему: