Продрогшие созвездия - Анатолий Бергер

Богатство (позваниваязолотом): Да, я богато. Послушай, если ты сделаешь, как тебе говорят, многие умрут от зависти, глядя на твою жизнь. Ты будешь жить в одной из великолепных построек со всеми удобствами, которых не знало ваше грубое время. У тебя будут собственные лошади и кучера, лучшие харчевни будут тебе по карману, лучшие женщины пойдут с тобой, стоит только поманить их.

Наслажденье: Да, в наше время золото для женщин — главное.

Богатство: Ты будешь ездить по всему миру, говоря, конечно, то, что тебе положено, летом и зимой ты будешь жить на своей вилле или выезжать в южные края и купаться в море под сладким солнцем. Ты оденешься по моде, твою лиру можно сделать хоть золотой и всячески изукрасить её, а одну струну на ней ты сможешь приспособить не для воспитанья хмурых толп, встающих из-за верстака и возвращающихся с серпом в руках с полей, а для себя и некоторых, нуждающихся в таком звоне. Он будет успокаивать их лёгкий зуд по иным временам. И даст им возможность гордо поглядывать на этого дрожащего беднягу.

Страх: Да, да, на меня гордо поглядывают, но до поры до времени, да… Они постучат — тук-тук…

Ложь: Перестань. Ну что ж, певец, ты понял, куда попал? Понял, что это за площадь, что это за ночь, что это за новые времена?

Орфей: Кажется, да. Мне страшно, человек с кривым зеркалом, мне страшно, человек с мечом, мне страшно, человек с золотом.

Страх: Ха-ха-ха!

Вера: Ничего, есть ещё я. Я держусь во все времена, и меня не убить. Ты видишь крест у меня в руке, с ним шли на костёр и на пытку и не отступались от своего. Крест — это символ человеческого сердца, которое бьётся в груди, а не отражается в кривом зеркале. И все, в ком оно бьётся ещё, помнят обо мне и знают меня. Есть ещё люди среди хмурых толп и в красивых жилищах, в ком жива совесть и кто не смирился. Даже среди рабов есть такие сердца, Орфей, даже в наше время средневековья и лжи.

Орфей: Я певец, я воспевал сквозные узоры и поросшую сумраком шкуру морей и лужайку, где прячутся с милой. Меня заслушиваются птицы и звери, деревья и ручьи, и даже грозный призрачный Аид сиял от моих песен. Но я в силах создавать музыку, когда она сама рождается в груди и сама ищет вольного проявления. Как можно иначе? Разве это заменишь звоном монет, разве на это подействует трусливая дрожь? Никакое кривое зеркало не преобразит дурную песню в дивную, и никакой меч не убьёт прекрасной песни. Так я пою и так я живу. Иного не знаю и не могу.

Власть: Ну, погоди же.

Акт III

Ложь: Ты твёрдо решил, певец? Пора раскаяния будет долгой.

Орфей: Господи, куда я попал? Самые страшные провидцы моих времён не предрекали такого и убоялись бы своих прорицаний. Я истерзан болью по Эвридике, тело моё рвут вакханки, а тут эта площадь, эти фонари, эти люди… Где моя мраморная Эллада, моё античное солнце? Тогда не было этих тёмных одежд, кривых зеркал и ржавых мечей. Никто не трясся от страха, у кого спокойная совесть и чистая душа. Когда это всё погибло под ударами этих хмурых толп и ватаг рабов? Когда разрушен был мрамор, и на смену ему пришли кирпич и железо? Я не был при этом, почему я должен отвечать за всё?

Вера: Ты попал сюда, и у тебя нет другого выхода. Раз ты родился на свет когда-то, ты должен отвечать за всё — и за то, что было до тебя, и за то, что творится при тебе, и за то, что случится в грядущем. Таков твой жребий, если ты не обманут кривым зеркалом и в тебе жива совесть.

Богатство: Орфей, Орфей! У тебя будут чудесные комнаты, роскошные виллы, лошади. Ты будешь ездить на юг и на запад, и куда хочешь. Тебя будут переписывать на лучшей бумаге государственные переписчики.

Наслаждение: Лучшие женщины будут с тобой, прелестные, как лани Родопских гор. А что лучше женщин, Орфей? Ведь без них нельзя человеку. И ты будешь пить сладостные вина, которых не было в Элладе. Соглашайся, сила не так уж страшна, зеркало не так уж криво. А золото всегда есть золото. Оно не обманет. Послушай что тебе говорят, мы ведь не так глупы. Главное, ты будешь всё-таки петь.

Орфей: Но это будут не мои песни. И потом, этим ржавым мечом убивали тех, кто любил бы моё пенье, если бы слышал. Да и признать кривое зеркало за настоящее я не могу. Я Орфей, я пел аргонавтам, меня слушая, потрясено было царство Плутона, и сам Цербер опустил три главы свои и замер, и бросил свой камень Сизиф и сел на него, и встала вода, охватившая Тантала, и перестал он глотать её, захлёбываясь…

Ложь: Довольно. Ты знаешь, куда ты попал, и кто мы. Нам не нужны твои песни, хоть заслушивались их деревья и ручьи, звери и птицы. Нам нужны наши песни. Смотри, Власть уже машет мечом, а Страх трясётся всё пуще. Решай же.

Орфей (трогая струны лиры): Лира — мой ответ, музыка — моя правда, пенье — мой жребий.

Власть: Тогда берегись! (Подступает к нему с мечом)

Орфей: Что тебе нужно от меня?

Власть: Ты пойдёшь со мной, это будет куда страшнее твоего Аида.

Орфей: Не тронь мою лиру.

Власть: Ха-ха-ха. Твоя песенка спета, певец.

Орфей: Мне страшно.

Вера: Не бойся.

Орфей: Дайте пройти мне по площади, глянуть на сумрачное небо, на слабые блики ночных фонарей…

Страх: Да, страшись, певец, разговор будет коротким. Они постучат — тук-тук-тук, потом войдут, скажут: «Именем короля», оба в чёрном, тупые глаза, сжатые рты, грузные руки. Ты пойдёшь с ними, тебя поведут вниз по лестнице, и прохожие будут отшатываться и пугливо убегать дальше. И тебя приведут за железную решётку, и ты будешь спать на железе, по тебе будут шнырять крысы, со стен будет сочиться сырость, а наутро начнётся пора пыток. Тебе будут вырывать ногти, углями обжигать пятки, не давать спать дни и ночи…

Власть: Хватит, не предвкушай того, что придёт своим чередом. Пошли, певец. И можешь бросить лиру, она тебе уже ни к чему. Это не царство Плутона.

Ложь: Ах, наивный древний певец, почему не послушался меня, я ведь так умна и убедительна, и уговорила столь многих.

Богатство: И меня, я так хорошо звеню.

Наслаждение: И меня, ведь всё равно нет ничего лучше женщин и чудных вин.

Вера: Древний чужеземец, я осеню тебя.

Власть: Пошли, пошли.

КОНЕЦ

1968

Посмертная ремарка

Действующие лица:

Граф Роджер Рэтленд

Елизавета Сидней — его жена

Граф Генри Ризли Саутгемптон

Граф Роберт Девере Эссекс

Шакспер — актер

Бен Джонсон — драматург

Призрак принца Гамлета

Дворецкий в замке Бельвуар

Пролог

Дом графа Эссекса в Лондоне. 8 февраля 1601 года. Эссекс, Рэтленд, Саутгемптон.

Эссекс: Ну, всё, друзья. Дом окружён. Войска лорда-адмирала подкатывают пушки. Нам не продержаться. Всё, друзья, всё.

Рэтленд: Граф, мы должны продержаться, люди сбегаются к Вашему дому, они помогут нам.

Саутгемптон: Нет, Роджер, сэр Роберт прав, народ разбегался, видя нас на улицах Сити. Наши шпаги больше не нужны — единственные наши помощники. Дом окружён, нас убьют очень скоро. Это не беда, ещё одно сражение, ещё одна смерть — на этот раз твоя собственная, но не вечно же нам жить, пора и честь знать.

Эссекс: Да, друзья, всё, время пришло. Мы хорошо повоевали на земле, посмотрим каково на небе. Такова участь дворянина, господа, не в своей же постели нам умирать, как какой-нибудь пуританин-буржуа.

Рэтленд: Граф, нам надо ещё попытаться, надо. Иначе тюрьма, допросы, плаха. Вы верно сказали, Генри, шпаги — наши помощницы. Мы прорвёмся. А здесь мы мишени, они разнесут нас в клочья.

Эссекс: С нами здесь женщины, они погибнут, мы должны спасти их.

Саутгемптон: Как же это возможно, Роберт? Пушки лорда-адмирала не столь галантны, они не снимают перед дамами шляп.

Рэтленд: Я понял графа, Генри. Я понял Вас, Роберт, мой великий друг. Вы готовы идти на переговоры. Вы бросаете им свою жизнь. Это в духе древних рыцарей, наших нормандских предков, господа. Так же поступил бы и славный Филипп Сидней.

Эссекс: Я поставлю условие — мы сдаёмся, если они выпускают женщин. Это будет наше условие — единственное. Лучше было бы погибнуть в бою, но придется на плахе.

Саутгемптон: Королева не простит нас. Шотландия не поможет. Бог отвернулся от нас. Никто не поможет.

Эссекс: Никто, никто. Скажите мне, Роджер, королева, Сесил, сэр Фрэнсис Бэкон — все знают, что Вы автор Ричарда II?

Рэтленд: Королева и горбун — да. Сэр Фрэнсис — нет. Актёрам ничего не будет, им дали 40 шиллингов на представление. Сцену низложения они, кажется, не сыграли. Для королевы это важно.

Эссекс: Для королевы и, дай Бог, для Вас. Я надеюсь на Вашего дядю. Он сумеет спасти Вас.

Рэтленд: Я не боюсь за себя, граф, я боюсь за Вас и Генри. Наша дружба выстоит и на эшафоте, но жизней наших не убережёт. Вот это горько.