Рубеж - Анатолий Рыбин

— Да нет, теперь уже не считаю, — ответил Жогин. — Но поймите и вы, товарищ генерал, нелегкое это дело, особенно для тех, кто готовит расчетные данные. Да и сам я иногда так увлекусь, что все на свете забываю. Почему — не знаю. Может, от характера это, а может, умения нет.

— Ага, вот и подступили мы с вами, Григорий Павлович, кажется, к главному. — Мельников опять вышел из-за стола, сел на стул рядом с майором. — Плана нет у вас четкого, отсюда и все беды. Вы, как молодой сокол, только в небо стремитесь и смотрите только в небо, а скал земных, деревьев, оврагов не примечаете. А ведь о них ушибиться можно, синяков набить.

— Да, чего-чего, а синяков я уже получил в достатке, — тяжело вздохнув, пожаловался Жогин. — Иной раз даже не понимаю — за что?

Мельников, внимательно посмотрев на майора, предложил:

— Что же, давайте тогда вместе подумаем, Григорий Павлович, как избежать синяков. Может, для начала здесь, в управлении, устроим что-нибудь вроде творческой встречи. Соберем офицеров, а вы расскажете о своей работе над прибором наведения, о трудностях, которые испытываете. Хватит, наверно, скромничать?

— Творческая встреча — это слишком громко, товарищ генерал, — смущенно сказал Жогин.

— Почему громко? Дело-то серьезное. И результаты уже налицо.

— Да нечем пока хвалиться. Закончить нужно с прибором наведения, а уж тогда... Одним словом, результаты еще закреплять нужно, товарищ генерал.

— Пожалуй, вы правы, Григорий Павлович, — согласился Мельников.

После разговора с майором Жогиным комдив пригласил к себе Жигарева и Осокина.

— Так вот, — Мельников пристально посмотрел на Жигарева, — что касается анализа действий ракетчиков, работу проделали вы, Илья Михайлович, большую и полезную. Такого живого разбора, как этот... — Мельников приподнял машинописный жигаревский труд, покачал его, как бы взвешивая, и снова опустил на стол. — такого в практике штаба мы еще не имели. И будет, наверно, правильным, чтобы ту часть, которая содержит анализ, немедленно размножить и отправить не только в ракетное подразделение, но и в другие части. Пусть офицеры изучают. Но вот выводы ваши и предложения, Илья Михайлович... — комдив с сожалением развел руками, — придется исключить. Поймите, анализ и хлыстик — разные вещи.

— Очень жаль, товарищ генерал, — сказал Жигарев. — Анализ без выводов и дисциплинарных мер едва ли достигнет цели. Тем более если это касается такого трудного командира, как майор Жогин.

— А мы этой цели попытаемся достичь другим способом, — объяснил Мельников. — Что ни говорите, а майор Жогин молодой командир с творческой искрой. И кто знает, может, из этой искры разгорится пламя. Так ведь, Аркадий Петрович?

— Верно, товарищ генерал, — ответил Осокин. — Жогин пытается прибор наведения заменить специальным планшетом. Если ему это удастся, расчеты ускорят подготовку ракет к пуску.

— Понимаете, что это такое? — Мельников снова повернулся к Жигареву.

— Понимать-то понимаю, товарищ генерал. Только все это опять за счет боевой подготовки, — разочарованно поморщился тот. — Снова пойдут объяснения, рапорты. Надоело, честное слово.

— Смотрите-ка, сделали анализ — и вдруг надоело? Нет уж, Илья Михайлович, взялись, как говорят, за гуж, теперь тяните. И в первую очередь помогите Жогину определить время для рационализаторской работы, чтобы мы с вами потом не донимали его вопросами: «А чем это вы занимаетесь, майор, в горячее время?», «А почему это вы путаете боевую подготовку с рационализацией?».

— Не знаю, товарищ генерал, боюсь, ничего не получится из этой затеи, — усомнился Жигарев.

Мельников посмотрел на Осокина:

— А как вы считаете, полковник?

— Должно получиться, товарищ генерал, — сказал тот уверенно.

Нечаев держал в руках зеленый конверт, на котором было старательно выведено: «Подполковнику Нечаеву, лично». Геннадий Максимович вскрыл конверт, быстро пробежал глазами по прыгающим строчкам.

«...После встречи с вами, товарищ подполковник, я понял, что на учениях у меня в самом деле вышло нехорошо. Если бы эта мысль пришла ко мне раньше, возможно, и получилось бы все по-другому. — Нечаев догадался, что пишет ефрейтор Бахтин. — Но тогда я почему-то решил, что учение — не бой и ничего плохого не будет, если при встрече с танками меня во взводе не окажется. Кстати, скажу откровенно, лежать под громыхающими гусеницами мне и сейчас сильно неприятно. Но теперь я буду стараться терпеть. Надеюсь, что когда-нибудь вовсе переборю эту свою танкобоязнь. За все, что произошло, простите меня, больше такого не допущу. Только, пожалуйста, посодействуйте, чтобы из взвода нашего меня перевели в другой, потому как терпеть упреки ребят мне сейчас труднее, чем лежать под танком. Очень прошу вас, товарищ подполковник».

Последние строчки Нечаев перечитал несколько раз и подумал: «Как же это можно: после осуждения собственного малодушия тут же проявить его вновь. Нет, Бахтин, не все вы поняли, не все...»

Управившись с неотложными делами в политотделе, Нечаев приказал подать машину.

Взвод прапорщика Шаповалова он разыскал далеко в степи, куда тот еще ночью был переброшен на бронетранспортерах для занятия «боевой позиции». Солдаты только что закончили земляные и маскировочные работы и теперь, усевшись на плащ-палатки, ели борщ, доставленный из городка в походных термосах.

— Приятного аппетита, — сказал Нечаев солдатам.

— Спасибо, товарищ подполковник, — бойко ответило сразу несколько голосов. — Просим к нашему застолью.

— Что ж, не откажусь, — согласился Нечаев и отыскал взглядом Бахтина. Тот сидел один, в сторонке, молчаливый и хмурый. — Я вот здесь пристроюсь, не возражаете? — спросил Нечаев, усаживаясь рядом с Бахтиным. Ефрейтор засуетился, постелил половину своей плащ-палатки для гостя. Но лицо его по-прежнему было хмурым и озадаченным.

— Чего это все у вас такие застенчивые сегодня? — спросил Нечаев командира взвода.

Шаповалов, улыбнувшись, объяснил:

— Мы в себя еще никак не придем от похвалы командира полка. Был он тут недавно и объявил взводу благодарность за оборудование противотанковой позиции.

— Вот оно что! Значит, первый успех после трудных учений? Ну что ж, от души поздравляю! Хочу, чтобы за первым успехом пришел второй.

Солдаты ответили:

— Постараемся, товарищ подполковник!

— Нажмем, ясное дело! Теперь пусть танкисты подтягиваются.

Один ефрейтор Бахтин молчал, будто успех взвода и радость товарищей вовсе его не трогали. Нечаев, как бы между прочим, поинтересовался:

— Вы чего это отгородились, будто чужой?

Кто-то бросил реплику:

— А у него с нами полный раскол, товарищ подполковник.

— Какой раскол? — спросил Нечаев, сделав вид, что не понял.

— Пусть объяснит сам. Ему виднее.

После обеда Нечаев, отозвав Бахтина в сторонку, сказал:

— Я письмо ваше получил. Вот и решил: поеду не откладывая. Поговорим, думаю, посмотрим друг на друга. Это хорошо, что вы набрались мужества признать свою ошибку. Значит, человек вы не слабый. И характер есть у вас.

Бахтин натужно вздохнул, стер ладонью проступивший на лбу пот.

— Не знаю, товарищ подполковник, может, и есть, но служить в этом взводе я больше не хочу.

— Почему?

— Сами понимаете. Каждый смотрит на меня и думает: «Трусливый заяц».

— Чепуху вы говорите, Бахтин. Я уверен, если комсомольцы узнают о вашем письме в политотдел, они руку вам пожмут. Хотите, я им прочитаю то, что вы написали?

— Да нет, не надо, — испуганно замотал головой Бахтин. — Это ведь я написал вам по секрету, товарищ подполковник.

— По секрету так по секрету, — улыбнулся Нечаев. — Но мне хочется, чтобы вы, Бахтин, поняли: случись все это в реальной обстановке — туго бы пришлось. А что касается ваших отношений с товарищами... — Нечаев внимательно посмотрел в настороженные глаза ефрейтора, — не бойтесь быть с ними искренним. Уж если в письме ко мне открылись, то перед друзьями сделать это тем более необходимо.

Бахтин стоял пригнув голову, нервно потирая лоб.

— Не знаю, товарищ подполковник. Трудно мне.

— Зря вы, Бахтин, так себя мучаете. Право слово, зря. Я бы на вашем месте...

— Хорошо, товарищ подполковник, я постараюсь.

— Буду рад за вас.

Глава девятая

1

Полковник Жигарев после не очень удачной попытки разобраться в боевой подготовке ракетчиков Жогина решил переключиться на Горчакова. Тем более что комдив был недоволен горчаковскими разглагольствованиями по поводу вооружения полка. Жигарев решил потребовать от командира полка докладную записку с конкретными предложениями по усилению мобильности мотострелковых войск. Однако дни шли, а докладной в штабе не было.

Сперва Горчаков отговаривался тем, что никак не может собраться с мыслями, потом стал выискивать другие причины.