Преследуя Аделайн (ЛП) - Карлтон Х.Д.

Это так хуево. Это просто пиздец.

Но когда ствол вынимается и снова погружается в меня, раздается звук, и меня охватывает волна удовольствия.

— Хорошая девочка, — рычит он. — Открой шире, детка. — Рука, все еще держащая мои стринги сбоку, нажимает на мое бедро. Не задумываясь, я инстинктивно раздвигаю бедра еще шире.

Еще одна похвала, но я едва слышу ее за биением своего сердца.

— Я чувствую, какая у тебя тугая киска. Как она обхватывает мой ствол, когда я ввожу его — чертовски красиво.

Я прикусываю губу, но этого недостаточно, чтобы сдержать следующий стон. Или следующий за ним. Я слышу всасывающие звуки, когда он трахает меня своим пистолетом, и стыд заполняет меня в ответ.

Стыд почти пересиливает страх. Но ни то, ни другое не сильнее удовольствия, которому вынуждено поддаваться мое тело.

Когда он наклоняет пистолет определенным образом, он попадает в ту точку внутри меня, которая заставляет мои глаза опуститься на затылок, а несдержанный стон вырваться наружу.

Он рычит в ответ, и моя спина выгибается дугой, когда он продолжает бить в эту точку. Мои стринги становятся невероятно тесными, впиваясь в плоть, прежде чем их срывают с моего тела, и звук теряется в очередном крике.

Рваная ткань отбрасывается в сторону, освобождая его руку, чтобы схватить мое бедро в сильном захвате.

Мое сердце подпрыгивает, когда он наклоняется, но он только сжимает зубы на моей внутренней стороне бедра. Я вскрикиваю от резкого укуса, но он быстро превращается в удовольствие, когда он снова прижимается к этому месту.

Его рот всасывает, а движения ускоряются, пока я не чувствую зачатки оргазма, зарождающегося в глубине моего живота.

— Пожалуйста, — умоляю я, но не знаю, о чем. Он отрывает рот, чтобы снова зажать меня, на этот раз ниже, но все еще далеко от моего центра.

Слишком далеко.

— Расскажи мне, что ты узнала, Аделайн, — требует он, глядя на меня сверху, его рот влажный от укусов. От этого взгляда мое сердце падает глубоко в живот, прямо туда, где в меня упирается пистолет.

— Не кусать тебя за щеку? — догадываюсь я, мой голос дрожит.

В ответ он кусает меня за бедро в карающей хватке. Я вскрикиваю, боль ослепляет. Он разжимает челюсти, позволяя боли перетечь удовольствию. Из него вырывается рык, когда он глубоко вгоняет пистолет.

— Ты собираешься заставить меня просить снова?

Я открываю рот, но ответа не слышу. Мое молчание позволяет мне услышать его предупреждение громко и четко. Он вскидывает пистолет.

— Ладно, ладно, черт, — говорю я в испуганной тишине. — Я научилась не позволять другому мужчине прикасаться ко мне.

От этих слов у меня на глаза наворачиваются слезы. Потому что, произнося их вслух, я чувствую себя в ловушке этого человека.

— Кто единственный, кому разрешено прикасаться к тебе, Аделайн?

Я закрываю глаза, ненавидя ложь, которая вот-вот сорвется с моих губ так же, как слезы с моих глаз.

— Ты, — шепчу я, горький вкус слов забивает мне горло. В моем теле бушует битва. Сторона, которая хочет, чтобы он заставил меня кончить, и другая сторона, которая хочет, чтобы он направил пистолет на себя и выстрелил.

Я смотрю на него сверху вниз и замечаю, как он смотрит на меня снизу вверх. И я с ужасом понимаю, что он не верит в мою ложь.

— У тебя есть еще десять секунд, мышонок. После этого больше не надо врать, — предупреждает он, прежде чем снова укусить меня за бедро. — Потри свой клитор, детка.

Я колеблюсь. Последнее, что я хочу сделать, это позволить этому мужчине получить удовольствие от того, что я кончила, и, что еще хуже, помочь ему в этом.

Он, блядь, этого не заслуживает. И хотя мое тело напряжено от отчаяния, мой мозг восстает против этой мысли.

— Сейчас, — рычит он, его глаза пылают чем-то плотским и опасным.

Бормоча проклятия, я тянусь вниз и провожу пальцами по своему клитору, слишком напуганная последствиями. Если выбирать между оргазмом и пулей, мне придется выбрать тот вариант, который причинит наименьший ущерб.

— Хорошая девочка, — шепчет он. Проходит еще два толчка пистолета, прежде чем я опрокидываюсь навзничь, моя задница отрывается от земли, когда оргазм прорывается сквозь меня.

Я кричу. Чувствуя, как звук вибрирует в мышцах моего горла. И чувствую, каким хриплым он становится. Но я не могу его услышать. Не тогда, когда все мое существо поглощено огнем и льдом, и единственное, что я могу видеть, — это небеса.

Пистолет двигается во мне все быстрее и глубже, затягивая оргазм до тех пор, пока я буквально не начинаю умолять его остановиться.

Он вырывает пистолет из меня, и мои бедра мгновенно смыкаются, когда последние остатки оргазма угасают.

Я остаюсь вздрагивать от толчков, а он стоит, его тело возвышается надо мной.

Я смотрю вверх полуприкрытыми глазами, все еще дергаясь от небольших толчков, когда он поднимает пистолет и заглатывает ствол. Это похоже на внетелесный опыт, когда я наблюдаю, как он вылизывает оружие дочиста, а затем засовывает его в заднюю часть своих джинсов.

Мое тело переполнено яростью, унижением и стыдом — я знаю это. Но мой мозг как будто не может обработать эти эмоции, поэтому он просто предпочитает ничего не чувствовать.

Это то, что делает травма? Когда ты знаешь, что тебя насиловали, но твое тело вместо этого предпочитает онеметь?

Как по волшебству, его рука возвращается в поле зрения с розой, которая, должно быть, была у него в заднем кармане. Лепестки помяты, вероятно, в результате нашей борьбы, но, похоже, его это не волнует. Он вертит розу в руках, прежде чем бросить ее мне, и цветок трепещет у меня в животе.

Бросив последний затяжной взгляд, он поворачивается и уходит, не сказав ни слова.

И наконец, плотина прорывается, эмоции прорываются сквозь мое тело и выплескиваются из моих глаз.

Следующие три ночи моя тень стояла за моим окном. Наблюдала за мной, красная вишня вспыхивала в ночи, пока он пыхтел сигаретой. Я хотела сказать ему, как чертовски отвратительно то, что он курит.

Но жару между моих бедер нравится, как он смотрит. Думаю, моя задница — вагина могла даже позавидовать сигарете. Видимо, она неравнодушна к неодушевленным предметам.

И это напоминание ужасно разозлило меня. Достаточно, чтобы ворваться на кухню и налить себе целую чашку вина. Вино лечит все на некоторое время.

Гнев.

Травмы.

Но сейчас, когда бокал вина отсутствует, ярость заставляет мои руки дрожать от напоминания о том, как он оставил меня на полу, бросил на меня розу, как выброшенный мусор, а потом ушел. До того момента я никогда не чувствовала себя более униженной как человек. С тех пор он не писал мне. Не пытался прийти ко мне и размахивать пистолетом перед моим лицом. Он просто задержался за окном.

А я смотрела в ответ.

Это стало нашей чертовой рутиной.

Он не приходит днем, и пока я не позволяю мужчинам ощупывать меня и засовывать руку в штаны, он больше не пишет мне угрожающих сообщений.

Я не рассказываю Дайе о нашей стычке, и особенно о том, чем закончилась та ночь. Если моя тень не убьет меня первой, это сделает Дайя.

Я была невероятно глупа. Я никогда не пыталась отрицать этот факт. Особенно сейчас.

Просто невозможно объяснить реакцию, которую он вызывает во мне. Я бы хотела притвориться, что противостоять страшному человеку — это так похоже на меня, но все обстоит с точностью до наоборот. Я довожу себя до приступа паники, если мне приходится задавать вопрос совершенно незнакомому человеку.

Так почему же каждый раз, когда он появляется, я становлюсь безумной?

— Почему ты носишь водолазку? — с презрением спрашивает Дайя, запихивая в рот кусочек салата. Мы встретились у Фионы, чтобы перекусить.

Мне нужно было выбраться из дома. Отчаянно. Самые незначительные вещи возвращали меня в ту ночь. И каждый раз, когда я смотрелась в зеркало, меня одолевали воспоминания о том, как его зубы вонзаются в меня. А вскоре после этого я почувствовала металлический привкус.