Сеятель бурь - Владимир Свержин

– Прошу извинить меня, его императорское высочество, великий князь Александр желает немедля видеть генерал-поручиков Багратиона и Бонапарта.

Глаза Наполеона резко сузились, точно от вспышки яркого света. Я уже как-то видел это выражение лица, правда, не здесь, а совсем в другом мире, и ничего хорошего оно не предвещало. Там с недоброй усмешкой молодой артиллерийский начальник расстрелял в упор из своих орудий шлюп, на котором пытался бежать генерал континенталов Марильон, продавший англичанам победу у Форт-Эванса. Здесь причина была другая, но взгляд был тот же.

– Сообщите его высочеству, что мы немедля прибудем, – с максимально возможной учтивостью обнадежил посыльного великий жрец бога войны. – А вас, господа, я буду рад видеть в своих «апартаментах» нынче вечером и охотно выслушаю рассказы о ваших подвигах. Честь имею!

– Это правильно, – глядя вслед удаляющимся генералам, проговорил Лис.

– Наполесино, а как же?…

Наполеон повернулся к одному из следовавших за ним адъютантов и чуть раздраженно бросил:

– Сделайте любезность, проводите даму в мои покои.

– Кажись, вырулили, – подытожил результаты первого контакта с подопечным Сергей. – Можно похвастаться Елипали, а то он небось совсем уже наповал убивается в ожидании весточки от нас. Ни золото ему не в радость, ни ценные бумаги. Я, конечно, себе этого представить не могу, но вдруг?

Грозноликий вершитель судеб Европы, покоритель золотых гор и строитель финансовых пирамид слушал нас с тем удовлетворением, с каким полководец встречает послов от готового капитулировать врага.

– Что ж, господа, вы потрудились на славу. Будем надеяться, ваши боевые знакомства окажутся весьма полезными. Князь Четвертинский отнюдь не последняя фигура при дворе: его сестра – фаворитка великого князя Александра. И хотя сам он не пользуется ее положением, Мария Антоновна, так зовут эту небесную красавицу, нежно любит своего брата. – Палиоли ненадолго задумался. – Особое спасибо вам за новости о победе. Насколько я могу судить, гонец с вестями о ней будет в Вене только завтра. Полагаю, за это время я успею заработать пару миллионов крон.

– Сколько? – У Лиса перехватило дыхание.

– Пару миллионов! Быть может, даже чуть больше, — кокетливо заверил его генерал финансовых баталий.

– Каким образом? — зачарованно выдавил мой рачительный секретарь, не упускавший случая выяснить очередной способ извлечения платежных средств из воздуха.

– Самым простым, — заверил предприимчивый банкир. – Я пущу слух, что союзники наголову разбиты, и тут же начну скупать по бросовой цене акции и прочие ценные бумаги австрийских и русских банков.

– Круто, – восхитился Сергей, – нам так не жить!

– Вы и так получаете средства на свои действия, – оборвал поток восхищения посерьезневший резидент и добавил, вероятно, желая сдобрить бочку меда ложкой дегтя: – Как там, кстати, похитители наполеоновской корреспонденции, не объявились?

– Пока нет, – с грустью констатировал я.

– Следите внимательно, – наставительно проговорил маэстро Умберто. – Эти люди отнюдь не простаки.

– Скорей всего именно так, но до сего часа – ничего подозрительного. Возможно, из-за всех наших дорожных перипетий злодеи потеряли след, – предположил я.

– Может быть, – согласился Палиоли. – Но будьте начеку.

– А то мы не знали, – пробурчал Лис, отключая связь. – Слушай, это ж какая вопиющая жизненная несправедливость! Я корячусь, чтобы раздобыть денег на дорогу, строю из себя Калиостро перед нудным ходячим кошельком, а меня обзывают мошенником и чуть шо в глаза не плюют. А дорогое начальство вот так, с полпинка, кидает толпень народу, причем, шо называется, не вставая с кресла, и после этого остается солидным уважаемым человеком, буквально примерный семьянин, истинный ариец, фонарный столп общества.

– Таковы законы рынка, – вздохнул я. – Нет в мире совершенства! Но это тема философских трактатов и проповедей с амвона, нам же следует показаться в австрийском лагере, поскольку при всех нежных союзнических чувствах, боюсь, россиянам покажется странным, если мы не проявим должного интереса к соотечественникам и почтения к родному командованию.

Сопроводить нас в австрийский лагерь вызвался один из адъютантов Багратиона. Невысокий, подвижный, с седой прядью меж темно-каштановых волос, он вел гостей короткой дорогой через невообразимую сумятицу армейского лагеря между полковых костров, палаток, коновязей. Гусарский мундир шел молодому офицеру и выглядел как-то особо по-ухарски, точно весь этот непростой день лихой кавалерист провел у зеркала, по-кошачьи топорща усы и придавая и без того картинному одеянию налет эдакой бесшабашной небрежности. Однако запекшаяся кровь на звончатых шпорах свидетельствовала совсем об ином времяпрепровождения бравого ротмистра. По дороге адъютант без умолку болтал, рассказывая о князе Борисе Антоновиче и его младшем брате, которых он знал со времен службы в лейб-гвардии гусарском полку. Его рассказ порой был занимателен и, в общем, не мешал слушать наставления резидента по поводу высшего командного состава австрийских войск и правил обращения с фельдмаршалом Колоредо.

– …И вот представьте себе, господа, – улыбаясь, говорил сопровождающий, – я на галопе подлетаю к его светлости и кричу: «Французы! Французы на носу!» А Петр Иванович в ответ: «Полно, друг мой, Денис Васильевич, горячиться. Что с того, что на носу? Нос носу рознь. Коль на вашем – на моем то есть, – гусар указал на свой явно не выдающийся орган дыхания, – то след выступать немедленно. А уж если здесь (ну, вы, господа, сами видели, каков у князя Багратиона нос), то еще и отобедать успеем». – Бравый кавалерист рассмеялся шутке своего командира. – Потом Багратион дал мне два эскадрона, и мы остановили французов.

Я невольно сдержал веселый смех, поскольку этот момент боя мне довелось наблюдать воочию, когда, покинув развороченное очередным ядром убежище, мы двигались в русский лагерь. Пытаясь отрезать правый фланг российских войск, которым командовал Багратион, французы бросили в прорыв конных егерей, навстречу которым и были отряжены упомянутые геройским адъютантом эскадроны. Очевидно, это был последний резерв князя Петра Ивановича, и, не останови яростная атака гусар пятикратно их превосходящего врага, на французской чаше весов победы оказался бы весьма неприятный для русских факт развала правого фланга.

Воистину мужество россиян не имело равных. Выйдя живьем из неистовой сечи, быть может, вырвав победу у противника, беззаботно распинаться о милой шутке, произнесенной любимым генералом, вероятно, в один из самых критических моментов сражения, – здесь нужна не заурядная отвага, а то, чему и названия, по сути, нет – огромная любовь к жизни и готовность умереть за нее в любой момент.

В австрийском лагере нас приняли не то чтобы с распростертыми объятиями и строем роты почетного караула, но и без особого удивления, благо кое-кого из господ, ныне блистающих крестами и звездами при штабе императорского главнокомандующего, еще совсем недавно я имел честь принимать в своем венском особняке. Всем им было не до меня, вышедшая из боя армия спешно приводилась в порядок, чтобы наутро быть готовой к возможному продолжению военных действий. Но все же приветствиями и удивленными вопросами, что привело меня сюда в мундире французского майора, эти господа создали должный фон, способствующий радушному приему у могущественного командующего австрийской артиллерией маршала Колоредо.

Выслушав доклад адъютанта о наших злоключениях, военачальник оторвал взгляд от многочисленных бумаг, устилавших стол перед ним, и задумчиво смерил нас взглядом:

– Да-да, припоминаю, мне рекомендовали вас как дельного офицера, к тому же весьма сведущего в русском языке. Вы что же, полковник, действительно безукоризненно говорите по-русски?

Я едва сдержал улыбку. Система «Мастерлинг» позволяла мне безукоризненно говорить на любом из существующих языков.

– О да, ваше высокопревосходительство. Насколько это возможно для иностранца, – поскромничал я.

– Что ж, замечательно. Императору необходим человек ваших знаний и положения в ставке русских. К тому же, граф, как мне доложили, нынче вы спасли российский штандарт.

– Я был не один, – честно сознался я.

– Ах, полно! Один, не один. Этот факт будет говорить в вашу пользу. Но объясните мне, как вы, храбрый боевой офицер, умудрились попасть в лапы каких-то мятежников? И не где-нибудь, а вблизи столицы!

– Была метель, – со вздохом начал я, подпуская драматизма в голос, – мы сбились с пути и попросили ночлега в каком-то забытом Богом замке. На беду, его обитатели оказались злокозненными мятежниками, именующими себя иллюминатами. Перевес в силах на стороне врага был чересчур очевиден.