Гиблое место - Александр Рибенек

Они не дошли всего несколько километров до замеченной ими издалека одиноко стоящей посреди каменистой пустыни будки. Шредер сказал, что это и есть конечный пункт их пути, но стремительно опустившаяся на «гиблое место» ночь помешала им. Пришлось устраиваться на ночлег.

Конечно, можно было бы попытаться достигнуть этого строения до того, как окончательно стемнеет. Но, во-первых, они не знали, с чем им придется там столкнуться, поэтому предпочитали встретить опасность при дневном свете. Во-вторых, необходимо было накопить сил для последнего броска, ведь события минувшего дня вымотали их до предела. И, в-третьих, как они успели убедиться на собственном опыте, расстояние в этой месте было обманчивым. Несколько километров могли растянуться и на день пути, если не больше…

Все их припасы сгинули вместе с Дворянкиным, поэтому им пришлось ложиться спать с пустыми желудками. Это была первая ночь в «гиблом месте», когда они могли вдоволь выспаться. Наплевав на всякую осторожность, Свинцов и Шредер легли на землю и уснули, даже не став договариваться о том, кто будет дежурить. На их взгляд, в этом уже не было необходимости…

Свинцову приснился отец, которого он не видел с начала войны. Алексея Сергеевича партия направила на ответственную работу в тыл немецких войск. С тех пор они его не видели. Изредка от него приходили короткие, скупые весточки типа: «Жив. Здоров. Люблю. Целую. Надеюсь скоро обнять». А с лета сорок третьего года о нем вообще не было ни слуха, ни духа. Он тешил себя надеждой, что тот просто не может с ними связаться, но чем больше проходило времени, тем слабее становилась эта надежда…

Теперь отец стоял перед ним. Одежда была порвана и окровавлена, лицо бледно, как у покойника, а на шее висела веревочная петля и табличка с надписью по-немецки: «Бандит».

— Здравствуй, сынок!

— Батя!

Он обнял холодное тело отца. Знакомые, такие теплые раньше руки леденили кожу. Холодные губы поцеловали его лоб, обдав каким-то затхлым, могильным запахом.

— Батя, как мне тебя не хватает! Не хватает твоего совета, твоего доброго, ободряющего слова! Где ты был, батя? Почему так давно не писал?

— Я не мог написать, сынок. Оттуда, где я сейчас нахожусь, нельзя послать письма. Но теперь я рядом с тобой. Ты хотел о чем-то со мной посоветоваться?

— Что мне делать, батя? Мы остались вдвоем — я и человек, не раз спасавший мою жизнь и формально являющийся моим врагом. Я не знаю, что нас ждет дальше, но если нам суждено вырваться отсюда…

Сейчас он высказывал то, что последнее время постоянно мучило его. Чем ближе они подходили к конечной цели своего пути, тем навязчивее становились эти мысли. Чувство долга боролось в нем с тем теплым, дружеским чувством, возникшем к немцу за этот день, события которого очень сблизили их. Чем дольше они находились вместе, тем больше нравился ему Шредер…

Один раз ему уже пришлось решать подобную проблему, и он отдал предпочтение долгу. В результате лишился лучшего друга, о чем жалел до сих пор. Особенно ярко это проявилось после того, когда он увидел Ваську после долгих лет разлуки. Тогда на него накатила такая сильная душевная боль, что он вынужден был скрывать ее за маской грубости. Особенно тяжело было осознавать, что Васька в душе нисколько не изменился, по-прежнему был честен и прям. А в том, что Головин стал изменником Родины, была отчасти и его вина…

Размышлял он и о своем отношении к Лизе. Ведь именно любовь к девушке явилась клином, вогнанным судьбой в их дружбу. Он никогда не признавался себе в этом, но именно любовь к Лизе в какой-то степени заставила его тогда отказаться от лучшего друга. И в дальнейшем, включая этот поход в «гиблое место», ревность мешала ему объективно оценивать взаимоотношения с Васькой, хотя где-то в глубине души он и понимал, что это неправильно, что так не должно быть…

Вот и сейчас перед ним стоял выбор. Он боялся совершить ошибку, боялся, что в результате одного неверного шага, навредит человеку, который мог бы стать его другом, если бы не война…

— Что мне делать с немцем, батя? Разве смогу я отдать его в руки контрразведчиков после того, что мы пережили вместе?.. Но и отпустить просто так тоже не могу! Идет война, он — враг! У меня есть долг перед Родиной, я давал присягу, в которой клялся безжалостно бороться с врагами нашего государства. Позволив ему уйти, я изменю присяге, а, значит, изменю Родине. И тогда меня ждет судьба Васьки Головина. Я буду не лучше своего друга…

— Ты уверен в этом? Я не стал бы на твоем месте торопиться с выводами. Почему ты думаешь, что тебе придется изменять своей Родине?

— Но как же иначе? Если я отпущу Шредера, он снова будет воевать против нас!

Отец покачал головой.

— И опять ты поторопился с выводами, сынок. Присмотрись к нему, прислушайся к своему сердцу, и ты поймешь, что Шредер — не обычный немец, с которыми тебе приходилось иметь дело. У него есть душа, хоть и порядком загаженная идеями нацистов. Вы очень похожи, и, если бы не война, действительно могли бы стать друзьями… Да, согласен, формально вы — враги. Но разве ты знаешь, что твориться в душе у него? Это место сильно изменило вас, заставило по-другому взглянуть на прошлое и настоящее, на свое место в этих событиях, которые происходили и которые происходят при вашем участии или без него. Разве не так?

— Так, но…

— Тогда успокойся и не мучь себя. Поверь мне, все будет хорошо. Скоро ваш путь закончится, осталось совсем немного. Главное — не сдавайтесь! Помнишь, чему я учил тебя? Вы должны дойти до конца, и тогда все ваши проблемы разрешаться сами собой.

— Я очень устал, батя! Устал от постоянного напряжения, устал бояться, что в очередной раз настанет моя очередь умереть или пропасть, как остальные мои товарищи! Это очень тяжело, батя! Где предел человеческим силам? Боюсь, что в конечном итоге наступит момент, и я уйду в свой мир, не выдержав напряжения, как это случилось с Васнецовым. Я уже нахожусь на грани безумия!

— Держись, сынок! Вся наша жизнь — это вечная борьба! Борьба не только за существование, но и с самим собой, со своим слабостями. На жизненном Пути перед человеком всегда стоит выбор — к чему примкнуть, к Добру или Злу! Но как провести грань, как узнать, где проходит граница между ними? Это очень тяжело… Человек думает, что творит добро, а оно оборачивается величайшим Злом. И наоборот, творя зло, иные люди приносят в мир гораздо больше Добра, чем первые… Где истина? Каждый решает это для себя сам. И главное тут — не ошибиться. Не ошибись и ты, сынок! Здесь подобная ошибка может стоить жизни…

— Я постараюсь, батя.

— Вот и хорошо. — Отец потрепал его волосы. — А теперь мне пора идти. Прощай!

— Мы еще увидимся?

— Вряд ли. Думаю, в этом больше нет необходимости. Ты уже взрослый человек и не нуждаешься в моей помощи. Хотя если тебе она понадобиться, я всегда готов помочь тебе советом…

И отец пропал, растворившись в темноте. Словно и не было здесь этого родного ему человека, казненного немцами летом сорок третьего года, не было этого разговора. Но в душе остался неизгладимый след. Эта встреча все-таки что-то изменила в его сознании. Сразу стало легче, теперь он знал, что ему делать…

Ночь царствовала над «гиблым местом». Было темно, хоть глаз выколи. С высоты птичьего полета невозможно было разглядеть, что творится на земле, которая проносилась под ним сплошной черной массой. И все же его зоркие глаза кое-что видели…

Под ним проплывали знакомые места: река, в которой они чуть было не утонули, лес, в котором он потерял столько своих товарищей. Товарищей, в смерти которых был виновен только он, и никто другой. Ведь если бы он не полез за Шредером и Головиным в «гиблое место», а решил бы дождаться контрразведчиков, не пропали бы бесследно Бельский, Железнов, Рябинов и Краснов, Глухих, Петров, Мошнов, Смирнов и Мельниченко, сгинув неизвестно куда… Эти мысли причиняли боль. Чувство вины перед этими ребятами глодало его, словно червь, не давая покоя…

Он заложил крутой вираж и спикировал вниз так, что ветер засвистел в ушах. Странно, но он не ощущал себя человеком. Скорее птицей…

Перед самой землей он прекратил падение и спланировал на поляну. Неподалеку заметил две человеческих фигуры, лежащих на земле, и, неловко переваливаясь с лапы на лапу, побрел к ним. И уже подходя, понял, кто это.

Это были Васька с Лизой. Они мирно спали, обнявшись, и эта идиллическая картина болью отдалась в его израненной душе. Поддавшись порыву, он хотел сначала выклевать спящему Ваське глаза. Так ему настойчиво нашептывал голос ревности… Но, увидев, как счастливо улыбнулась Лиза во сне и еще крепче прижалась к парню, он осознал окончательно и бесповоротно, что эта девушка никогда не будет его любить, что Васька и есть ее настоящая, вечная любовь. Понял и смирился, окончательно отказавшись в этот момент от всяких притязаний на любовь Лизы. Он никогда не будет им мешать. Пусть эти двое будут счастливы!