Консультант ll (СИ) - Анна Вальман
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Яйцеклетка.
— Я дам. Но не так же…
— Оплодотворенная.
Я беспомощно открыла рот, а слова застряли на онемевшем от осознания языке. Только дрожащие губы спасали меня от ругательств.
— Это делают в пробирках, на дворе двадцать первый век! — возмутилась я.
Олав устало выдохнул и, пожевав нижнюю губу, заговорил:
— Инфирмированные самки не могут производить яйцеклетки и формировать плаценту. Если токовая терапия не запустит эту способность, то до шестого месяца плод должна выносить суррогатная мать. Затем его пересадят в искусственную матку, созданную людьми десять лет назад, и отдадут счастливым родителям. Пока это работает… на коровах… в Австралии.
— Да что ты несешь?! Какие коровы, какие счастливые родители? Я не хочу, не могу в этом участвовать!
— Успокойся.
Олав, очевидно, устал ждать и резко пошел в наступление, бросившись закрывать мне рот. Я дернулась в сторону и, опомнившись, вскинула руку с оленьим шипом перед собой. Острие вонзилось ему в живот, разорвав рубашку, войдя в тело на целый сантиметр, как игла в подушечку для иголок. Из-под отверстия засочилась алая нитка крови, промакивая складки рубашки над ремнем. Но от легкости, с которой рог прокалывает мышцы и жилы, моя рука дрогнула, и удар получился слабым. Отбитое запястье отозвалось тупой болью, когда он одним ударом ребра ладони отбросил мою руку, и я выронила свое оружие.
— Немного ниже и попала бы в печень. — Хрипло произнес он, срывая пуговицы и рывком снимая с себя рубашку. Ловко намотав белую ткань на свою руку до локтя, он бросился ко мне, а я в панике отпрянула на кровати к стене.
Озверев, я закричала, вонзилась ногтями ему в лицо, оцарапав нос и бровь, и замотала головой, размахивая волосами, стремясь попасть ими в глаза, не давая забить себя в угол.
Схватившись за тонкую женскую кисть, вцепившуюся ему в щеку, он махом сдернул рубашку со своего локтя и обвил ею мое предплечье, а через несколько секунд борьбы к нему присоединилось и второе. Связав узлом концы рубахи, Олав играючи перекинул извивающееся в разодранных брюках тело вдоль койки и улегся рядом, одеялом накрыв нас от любопытных глаз.
Когда я попыталась перекатиться и упасть с кровати, мощным ударом лапы мой живот пригвоздило к простыне. Я едва успела выпластать из-под себя руки и вытянуть над головой, когда на ягодицу и лопатки начал опускаться весь мужской организм, придавливая медвежьим весом к матрасу.
— Слезь с меня! Мне нечем дышать! — закричала я, раскачиваясь в стороны и высвобождая плечи для вдоха.
— Тише. — Он приподнялся на локтях и заговорил мне в ухо. После чего сразу же получил удар затылком в нос, который, я надеялась, мне удалось сломать. Мужские пальцы вплелись в растрепанные волосы, и голову вдавило в койку пятерней. Я почувствовала раковиной уха его глубокое дыхание изо рта и, шмыгнув кровоточащим носом, он стал вбиваться и тереться об меня через материю брюк.
— Пусти! Пусти, сволочь! — взревела я в простыню, но он лишь продолжал свою имитацию полового акта.
— Кричи, плачь, — шептал он тихо мне в ухо, — старайся лучше, проблема. Если не хочешь, чтобы ночью сюда пришел Энгус и лично контролировал, добросовестно ли я тебя трахаю.
Я вся задеревенела, почувствовав копчиком его возбужденный член, запертый в штанах, и начала отчетливо дрожать всем телом от ускоряющихся фрикций. Ударяясь напряженными бедрами в мои ягодицы, он вколачивался все неистовее, и терся органом об ложбинку меж выпуклостями, подначивая себя.
— Да не молчи же ты, дуреха. — Он запустил язык мне в ухо, заставив отмереть и взбрыкнуть, а по спине прокатилась волна острых мурашек. — Если это буду не я, то он пустит тебя по столу на празднике паренталии среди десятков инфирматов. Думаешь, им есть дело до твоих чувств?
Шею стали покрывать наглые ненасытные поцелуи, а под водолазку пробралась настойчиво сжавшая грудь рука. Но вместо яростных возражений с моих губ сорвался стон, и от стыда я захотела провалиться на пятьдесят этажей вниз.
— Я тебя ненавижу! — Закричала я, врезаясь лицом в матрас. — Ненавижу!
— Я тебя тоже, — продышал он мне в шею, вдыхая перебитым носом запах кожи у основания волос.
Изображая или нет свое извержение, он затих, завозился, с застежкой на брюках, и немного задержавшись, стянул с меня штаны, огладив по попе. Отшатнувшись, я извернулась, и наши взгляды встретились: мой полный обиды и стыда, и его — с глубоким раскаянием, смотрящий на меня, как из бездны, прямо из прошлого, когда эти руки бережно клали меня в гроб в чужой машине. Но за секунду его лицо преобразилось, стало жестоким. Рывком вскочив, он скомандовал, застегивая ремень, не обращая внимание на кровь на своем животе, исполосованное лицо и сломанный, теперь уже точно, нос.
— Я передумал. У тебя две минуты на душ. Если сможешь ублажить меня там своим ртом, то увеличу до двадцати.
— Иди к черту!
— Тогда тебе лучше бежать. По коридору налево, дверь с платиновой ручкой, и не задерживайся.
Завернувшись в одеяло, я пулей вылетела в коридор, путаясь в сползающих штанах.
Найти искомое оказалось легче, чем разобраться в своих мыслях. Сегодня он был другим. Насиловал и в то же время нет. Да, и можно ли назвать принуждением то, что вызывает мурашки по коже. Из головы не шел этот его виноватый взгляд. Да и ласковые прикосновения под одеялом на контрасте с грубостью, явно сказанной на камеру.
Проникнув в ванную, похожую на гостиничный санузел, я схватила первое попавшееся полотенце и бросилась под струи пара и воды, роняя на пол ошметки бывшие брюками.
Позабыв о времени, уже смывая волосы, я пришла в себя, когда почувствовала прикосновение к спине в районе лопаток.
— Здесь камер нет, — сказал он, обнимая меня со спины. — И вода заглушает звуки. Не злись. Могу я попросить прощения?
Я резко развернулась, впечатав ладонь в расцарапанное лицо Олава. Щека вспыхнула алым, дополняя бордовую переносицу. Пощечина вышла звонкой, разрезающей воздух со свистом. Но ушибленное запястье твердило, что в этот раз как и всегда, когда женщина говорит с мужчиной на языке силы, мне все равно больнее.
— Ты… меня… — к горлу подступил комок целый день сдерживаемых слез, забил нос, затмил глаза. Вытянув шею и проглотив его, я смогла проговорить, — ударил, принуждал, унизил…
— Испачкал. Лишил невинности. Оскорбил. Мучил и не утешил. Таких, вообще, прощают? — он избегал касаний руками, но я не могла не видеть стальной лом эрекции, похоже не накормленный показным спектаклем под одеялом.
