Атрибут власти - Чингиз Абдуллаев

– Вы нашли Карла? – осведомился он.

– Пока нет. Телефон отключен, – ответил Дзевоньский, – я перезвоню ему еще через несколько минут. Надеюсь, он проснется к тому времени.

Гейтлер нахмурился. В это утро его ничего не радовало.

– А как Курылович?

– Один из моих людей наблюдает за ним. Он в отеле, у него все в порядке. Кажется, ему нравится в Москве. Живет в лучших отелях, ездит за наш счет, ворует у нас деньги…

– И где ваш хирург?

– Уже прилетел. Они мне звонили. Через полчаса он будет у нас. Я думаю, что Абрамова мы сможем отправить сегодня вечером.

– Как странно, что они не выдвинули дополнительных условий, – задумчиво произнес Гейтлер. Он уселся в кресло, наблюдая, как Дзевоньский набирает какой-то номер.

– Где наш гость? – спросил Дзевоньский у своего сотрудника, очевидно имея в виду хирурга.

– Через полчаса будем у вас, – успокоил его тот.

Дзевоньский улыбнулся. Хотя бы здесь у них все в порядке. А вот на его немецком коллеге, кажется, сказываются годы разочарований, проведенные вдали от родины. Гейтлер пережил такие потрясения! Сначала исчезла с политической карты мира его родина, потом исчез Советский Союз, в который он так верил. И наконец, Гейтлер, потеряв любимую жену, вернулся на родину, где был обвинен во всех смертных грехах и посажен в тюрьму. Понятно, что он стал излишне осторожен. Этого следовало ожидать. Дзевоньский поднял трубку и, глядя на Гейтлера, вновь набрал номер Карла Гельвана, услышал, как прошло соединение, и улыбнулся еще раз.

Пусть Гейтлер послушает его разговор. Сегодня вечером Абрамова увезут, и они смогут считать, что операция завершена. Третьего марта в Таллине они получат деньги, затем выдадут Павла Абрамова. А вечером произойдет тот самый террористический акт, о котором позже напишут все газеты мира. И который войдет в историю спецслужб как пример идеально подготовленной операции.

Наконец Дзевоньский услышал, что ему ответил Гельван.

– Что происходит, Карл? – нервно спросил он, глядя на Гейтлера. – Наш друг сообщил из аэропорта, что тебя там не было. Его встретил наш сотрудник без тебя.

– Я не успел, – коротко ответил Гельван, – ударил машину.

Дзевоньский нахмурился. Он видел, как наблюдает за этой беседой Гельмут Гейтлер. Не нужно давать ему очередного повода для трусливой истерики. Все уже закончено. Можно обойтись даже без Курыловича, которому предстоит выплатить рекламщикам еще двести тысяч. Хотя для гарантии появления президента в нужном месте в нужное время эти деньги придется сегодня отдать. Вот пусть Карл их ему и отвезет.

– Только этого не хватало! – торопливо сказал он, отводя глаза. – Очень плохо. Возьми другую машину или вызови водителя и приезжай к нам. – Он снова улыбнулся, давая понять Гейтлеру, что ничего страшного не произошло. В Москве машины бьются на каждом углу. И пусть Гельван передаст деньги Курыловичу. – Тебе нужно сегодня позвонить моему соотечественнику, – приказным тоном произнес он. – Ты понял, о ком я говорю? О нашем госте.

– Все понял. Когда мне приехать? – спросил Карл. Он отвечал как-то односложно. Неужели все-таки пострадал в аварии? Или просто испугался?

– Прямо сейчас, – приказал Дзевоньский. И снова посмотрел на Гейтлера. Может, немец иногда все же бывает прав? – Я сегодня тебя не узнаю, – сказал Дзевоньский, обращаясь к своему помощнику, – ты какой-то заторможенный. Ты не пострадал в этой аварии?

– Немного. Ударился головой, – сразу ответил Гельван. У него был какой-то странный голос. Значит, авария все-таки серьезная. Впрочем, это не имеет никакого отношения к их делу. Все решено. Деньги Курыловичу сможет передать и другой сотрудник. Даже Эрика.

– Приезжай немедленно, – велел он Карлу. – Я тебя жду.

И убрал телефон.

– Что еще случилось? – спросил Гейтлер.

– Ничего страшного. Небольшая авария. Поэтому у него с утра был отключен аппарат. Он скоро приедет. Ударили его машину, здесь зимой такое часто случается. Скользкие дороги, их плохо чистят…

– Ясно. – Гейтлер поднялся, взглянул на часы. – Я думаю, будет правильно, если этот хирург меня здесь не увидит. И не забывайте, что он должен сегодня же улететь обратно.

Я вызову такси и поеду в город.

– Почему не вашего водителя? – не понял Дзевоньский. – Зачем вам такси?

– Мне так удобно. Сегодня я заберу оставшиеся деньги и проведу генеральную репетицию резервного варианта.

– Вы уже не верите в наш план?

– Верю. Но я должен все проверить сам. У нас появилось слишком много неучтенных составляющих. Слишком много.

Гейтлер снова вышел из комнаты.

Дзевоньский покачал головой. Чем ближе к финалу, тем больше нервничает этот немецкий генерал. И кажется, Дзевоньский начал понимать почему. Гейтлер наверняка уверен, что его уберут, а оставшуюся часть денег присвоят. Поэтому и хочет сегодня сбежать в город. Нет, это глупо. Куда он сбежит, если знает, что его дочь и внуки у них под контролем? Просто перестраховывается. Хочет остаться в живых. Боится, что его уберут. Ведь для всего мира, в том числе и для своих родных, он уже давно мертв. Вот и психует.

Гейтлер спустился вниз через двадцать минут. В руках у него были кейс и сумка.

– Уже собираетесь сбежать? – прямо спросил Дзевоньский.

– Нет. Спасти нашу операцию, – ответил Гейтлер. – И учтите, что вы мой должник, если я сумею завершить эту операцию.

– Мы вместе ее завершим.

– Тот телефон, который вы мне дали на случай вашего исчезновения, будет работать независимо ни от каких обстоятельств?

– Конечно. Мне кажется, вы паникуете. Нам осталось только завершить ваш гениальный план. Сегодня хирург сделает все, что нужно.

– Посмотрим. – Гейтлер вышел из комнаты, не прощаясь. Просто повернулся и вышел.

Дзевоньский зло пожал плечами. Он не обязан заниматься психоанализом каждого неврастеника.

Гейтлер уехал на машине ровно через минуту. А еще через шесть минут приехал хирург, уже готовый приступить к сложной операции. Никто из них даже не предполагал, чем закончится этот первый день весны. Никто, кроме Гейтлера.

А генерал Гейтлер, расположившись на заднем сиденье машины, думал обо всем, что с ними произошло. Ему внушали, что во время проведения операции необходимо обращать внимание на любые мелочи. Его учили, что любая внештатная ситуация должна рассматриваться как угроза проведению всей операции. Это были незыблемые законы, которые он соблюдал всю свою жизнь. Но за последние дни у них произо-шло несколько серьезных сбоев, которые можно было рассматривать как некий структурный провал. Сначала не совсем удачные переговоры в Таллине, потом оперативное вмешательство в Воронеже. И наконец, две чрезвычайные ситуации. Диабетическая кома у поляка, которого послали с конвертом к Курыловичу, и автомобильная авария у Карла Гельвана, который был обязан включить свой сотовый, чтобы дозвониться и сообщить о случившемся. Гейтлер невесело усмехнулся. Дзевоньский может ему не верить. Он обернулся и посмотрел на дачный поселок, уже исчезающий за горизонтом. И подумал, что больше никогда сюда не вернется.

Они въехали в дачный поселок на пяти автомобилях. За ними двигались еще несколько машин с людьми, которые оцепили весь участок с домом. Охранников сразу обезоружили, те даже не смогли понять, что происходит. Затем спецназ ринулся на штурм здания. Они ворвались в дом с трех сторон, выбивая оконные рамы и двери. В большой просторной комнате на столе лежал под наркозом Павел Абрамов. Стоящий над ним хирург уже готов был сделать разрез, когда один из ворвавшихся спецназовцев увидел блеснувший в его руке скальпель и тут же выстрелил эскулапу в голову. Эрика успела достать оружие и сделать несколько выстрелов. Она тяжело ранила одного из спецназовцев, и ее застрелили почти мгновенно. Дзевоньский медленно поднял руки. Он с горечью подумал, что Гейтлер был абсолютно прав, когда говорил ему о своих подозрениях. Нужно было поверить в его опыт.

Абрамова сразу увезли в реанимацию. Дзевоньского стерегли несколько офицеров, он был нужен для допросов. Остальных брали в разных местах. Курыловича арестовали в «Национале», эстонцев поручили местным властям, предварительно взломав квартиру одного из них и изъяв переданные им ранее деньги. Казалось, что все завершилось малой кровью.

Члены комиссии поздравляли друг друга, когда Машкову доложили, что привезли Дзевоньского. Машков решил, что допросит задержанного в своем кабинете. Уже выходя из зала, он обернулся и негромко позвал Дронго:

– Вы можете пройти со мной?

Это было признанием исключительных заслуг эксперта. Дронго кивнул и под аплодисменты офицеров вышел из зала. В кабинете Машков крепко пожал ему руку. Они сидели за столом, когда в комнату ввели Дзевоньского. Он был в наручниках. Машков поморщился и приказал конвоирам снять с задержанного наручники, а самим выйти из кабинета.