Огненный рай - Сьюзен Виггз

— Не собираюсь разбираться в подобных делах: если я оказалась не такой… как ты ожидал, то это совсем не потому, что раньше отдалась кому-то другому.

Она смело взглянула ему в глаза, и снова в них промелькнуло выражение, которое говорило — ему хочется поверить ей. Но оно исчезло быстрее, чем в первый раз.

— Есть такие вещи, которые невозможно опровергнуть.

— О Боже! Не вынуждай возненавидеть тебя, — в отчаянии крикнула она. Гнев, вызванный унижением, не отпускал ее из своих безжалостных тисков. — Ты считаешь, что хорошо знаешь женщин, и уверен, что каждая во время первой брачной ночи должна быть девственницей? А если и мне предъявить к тебе те же самые требования? Разве я стану меньше уважать тебя из-за того, что ты тоже не был девственником?

— С мужчинами все по-другому, — пробормотал он.

— Разве женщина не может испытывать удовлетворения, зная, что она единственная? Или подобные чувства доступны только мужчинам?

Эштон отвел взгляд.

— Никогда не задумывался над подобными вопросами, когда стал юношей.

Она взглянула ему в лицо, и весь ее гнев исчез.

— Твои предрассудки обратились против тебя же, не так ли? Но это не обвинение тебе. — Она приблизилась к нему на шаг и взяла его потную руку. — В нашу первую брачную ночь ты имел чистую и невинную девушку… — Она набрала воздуха, чтобы успокоить дыхание. — Но сейчас я действительно беременна.

Эштон поморщился.

— Сколько раз ты солгала мне, Бетани? И сколько еще будешь лгать и смотреть на меня ясными, невинными глазами? — Из его груди вырвался тяжелый вздох. — Ты заявляешь, что ребенок мой. Очень хорошо. Продолжай утверждать, если тебе так хочется, думаю, время покажет, правда это или ложь.

Она судорожно вдохнула воздух.

— Девять месяцев — слишком большой срок, чтобы родилось твое доверие, Эштон. Можно ли все это время терпеть твои оскорбительные обвинения? Предположим, ребенок родится в мае. Что тогда?

Он взглянул на нее совсем не сердито.

— Тогда, надеюсь, ты как следует проучишь меня.

Порывистый ветер подгонял Эштона, пересекавшего Мальборо-стрит по пути в таверну «Белая лошадь». Ньюпорт казался совсем другим в эти дни. Установилась необычно холодная зима, и разгоралось пламя восстания; город замкнулся в самом себе: по улицам с угрюмым презрением шагали отряды «красных мундиров» — их встречали закрытые окна и ставни домов. Капитана Королевского флота Джеймса Уоллеса называли не иначе, как проклятием залива Наррагансетт: его флот не трогал только друзей английской короны.

Эштон надеялся, что Ньюпорт переживет вторжение английской армии. Что касалось его личных дел, то он продолжал свою обычную работу в конюшнях; их брак с Бетани переживал то взлеты, то падения, зачатый ребенок оставался постоянным камнем преткновения, — словно по взаимному соглашению, они редко говорили о нем. Но иногда, замечая, как Бетани кладет руку на свой припухший живот, он испытывал горечь, смущение и несказанную нежность. Жена с завидным упорством утверждала, что Тэннер не имеет к этому никакого отношения.

Оставалось ненавидеть себя за то, что ему требовались доказательства. Иногда же, во время интимных ласк, она касалась его с такой нежностью, что покоряла душу; в такие минуты его недоверие почти исчезало. Почти.

Ветер гнал перед ним разорванную листовку, он поймал ее и прочитал: «К оружию! Все, кто за свободу, поднимайтесь! Патриоты…» Покачав головой, Эштон бросил обрывок и зашагал дальше. Печатная мастерская Финли Пайпера распространяла преступные воззвания в течение всей осени 1775 года, испытывая терпение английских властей и вызывая гнев богатых тори.

Финли очень упорно настаивал на сегодняшней встрече. Холодный ветер рвал полы длинного плаща, когда Эштон открыл дверь таверны. При его появлении несколько посетителей подняли головы, с любопытством взглянули, а затем продолжили заниматься своими разговорами.

Нахождение в порту английского флота почти свело на нет торговлю, которая являлась жизненно важной для Ньюпорта. Обширное атлантическое побережье — партнер Ньюпорта по бизнесу — блокировалось английским капитаном Уоллесом. Торговля замерла; в порту не было моряков, всегда готовых утолить жажду спиртным, исчезли корабли, ждущие разгрузки, прекратилась торговля чаем и ромом, не составлялись счета, не складировались бочки, даже в борделе мадам Джанипер девушки задумали переквалифицироваться в прачек.

Отыскав глазами Финли и Чэпина, Эштон подошел к их столику. Трактирщик поставил перед ним небольшую кружку горячего, пахнущего специями, ягодного вина.

— От твоих листовок никуда не деться, — с сарказмом заметил Эштон, — ветер носит их по улицам, словно мусор.

Финли усмехнулся.

— Интересно, когда же и ты захочешь найти приют под ветвями «Дерева Свободы»?

— Приют? Мне кажется, что это все больше напоминает пылающий ад, где можно укрыться от холода.

— Но у тебя сердце патриота, — вмешался в разговор Чэпин.

— Скорее всего, здравый смысл. Поэтому я отрицательно отношусь к английской оккупации, но, как трус, не желаю участвовать ни в каких кровопролитиях.

— Ты? Трус? — Финли покачал головой. — Можно ли забыть человека, сунувшего свою голову в петлю, чтобы спасти другого?

— Откуда тебе это известно?

— О проявленном героизме не молчат. К концу лета слухи о твоем поступке распространились по всей колонии.

Эштон совсем не считал себя героем. Разве герой позволил бы спасать себя слабой женщине?

— Нам нужно обсудить с тобой один вопрос. — Финли сразу стал серьезным. — Это касается брата твоей жены.

— Гарри Уинслоу?

— Его нашли. Он арестован.

У Эштона сжались кулаки. Все, что он сделал для Гарри, свелось к нулю.

— О его местонахождении знало не больше четырех человек, и никто бы из нас не выдал его.

— Не знаю, как это произошло, но подозреваю того же английского соглядатая, который пытается разрушить наше сотрудничество с фирмой «Ортале и Си».

— Черт возьми, — пробормотал Эштон. — Значит, парень обречен?

— Не совсем так, — пояснил Чэпин. — Это удивительно, но, кажется, у этого соглядатая есть сердце: он выдал местонахождение Уинслоу при условии, что молодого человека не приговорят к смерти.

Финли согласно кивнул.

— Нам предоставляется возможность обменять его на англичанина. Но вся беда в том, что у нас сейчас нет такого заключенного, которого «красные мундиры» согласились бы выменять на Уинслоу.

Эштон внезапно понял, чего от него хотят, и вино сразу показалось ему горьким.