Физрук-9: назад в СССР (СИ) - Гуров Валерий Александрович

— Илья? — переспросил я, опять перебив Третьяковского. — А это — не Илья Ильич Сумароков часом?

— Он самый. Ему тогда чуть больше тридцати стукнуло, но молодой да ранний. Держал тамошнюю популяцию в ежовых рукавицах.

— Что же он мне впаривал, что сел чуть ли не случайно…

— Не сел, а — спрятался. По своим делишкам он вполне мог не присесть, а прилечь. Вышка по нему плакала… Ну в те дни, о которых я рассказываю, он был еще далек от идеи отдохнуть на нарах. Не чувствовал пока, что на воре шапка горит… Так вот, Люсьена разоряется, а Сумароков на Философа поглядывает с снисходительной такой улыбочкой, а потом и говорит:

— Отдайте, Евграф Евграфович «злой волчок» и разойдемся по-доброму.

— Это не моя вещь. Я ее взял лишь на время.

— Тогда мы попросим владелицу. Сейчас, кликну своих крокодильчиков, чтобы сбегали. Вы ведь ее неподалеку оставили, а они у меня резвые… Эй! — кричит он, обернувшись в сторону прихожей. — Тащите сюда свои хвосты!

«Ага, все-таки, засада, — думает Философ. — Нужно подать условленный сигнал, но как?.. Вряд ли мне дадут встать сейчас из-за стола… Еще эта дура торчит на виду! Поднимется суматоха, пристрелят невзначай, идиотку…»

Глава 20

Зачем прыгать к выключателю, когда можно погасить источник освещения, не вставая со стула. Философ берет бутылку и запускает ее в люстру. Одновременно он хватает бывшую супругу за руку и дергает ее вниз. Раздается стеклянный звон. Свет гаснет. Рой осколков осыпает стол. Вслед за Люсьеной, Философ падает на пол. И вовремя. Несколько вспышек, сопровождаемых грохотом выстрелов, разрывают на мгновение темноту. Когда они стихают, раздается истеричный голос Сумарокова:

— Идиоты проклятые! Вы что хотите, чтобы менты взяли нас за жопу!

Слышен топот убегающих, на улице взревывает автомобильный двигатель, визжат покрышки и все стихает. Хозяйка дома, плача, выбирается из-под стола. Ее незваный гость — тоже.

— Какого черта ты сюда приперся! — орет Люсьена на бывшего супруга. — Кто тебя звал! Одни несчастья от тебя!

— Я провожал дочь, — начинает оправдываться Философ. — Увидел «Мерседес» у дома, отправил ее за помощью.

Хозяйка идет на кухню, приносит свечи. Щелкая зажигалкой, подпаливает фитильки. Темную гостиную озаряет колеблющийся свет. Становятся видны следы разгрома. Кроме разбитой бутылкой люстры, пострадало и большое зеркало. В нем обнаруживаются звездообразные трещины в тех местах, куда угодили пули.

— Мое зеркало, — рыдает Люсьена. — Ты мне жизнь сломал, а теперь вот и зеркало…

— Зеркало целиком и полностью твоя заслуга, — парирует ее бывший муж. — Не пускай в дом кого попало! Ты что, не поняла, что они могли дочь твою забрать?

— Зачем им моя дочь? — тупо спрашивает она. — Им нужна только эта дурацкая игрушка!

— Ни черта ты не поняла, — отмахивается Философ. — Сейчас приедет милиция, объясняйся с ними сама.

Он уходит. И вовремя. Как раз из-за поворота вылетает милицейский «ГАЗик». Философ нарочито неторопливым шагом проходит квартал и натыкается на «Победу», которая стоит с погашенными фарами. Из нее выскакивает Илга, бросается к нему:

— Что с мамой⁈

— С нею все в порядке. Пострадали только люстра и зеркало в гостиной. Сейчас там милиция.

— Я пойду домой! — решительно заявляет девочка.

— Мне не хочется объясняться с милицией, — отвечает Философ. — Ты можешь побыть с нами до утра.

— Нет, я буду с мамой.

— Вы не беспокойтесь, товарищ Третьяковский. — Я провожу Илгу, а домой доберусь сам. Вы поезжайте.

— Спасибо, дружище! — Философ пожимает пацану руку и школьники удаляются.

— Садись, поехали, — говорит Тельма.

Философ садится в машину. Девушка заводит «Победу».

— Что там произошло? — спрашивает Тельма, лихо вписываясь в многочисленные повороты кривых городских улиц.

— Кайманы. Они искали «злой волчок». Я расколотил люстру. Кайманы пальнули пару раз и смылись.

— Пальнули — это выстрелили? А смылись — сбежали? — на всякий случай уточняет девушка, которой не слишком дается русский уличный жаргон.

— Так точно, — бурчит ее спутник. — Кстати, надо бы забрать из номера этот самый «волчок».

— Он давно уже в багажнике моей машины.

— Когда ты только успела?

— У меня есть свои маленькие тайны.

— Кстати, куда мы едем? — спрашивает Философ. — Гостиницу мы уже проехали, а к тебе домой — в другую сторону.

— Ни к тебе, ни ко мне сейчас нельзя, — отвечает Тельма. — Кайманы вряд ли успокоятся. Едем в санаторий. Там, правда, тоже сейчас кайманы, но недаром ведь мелкие птички вьют свои гнездышки возле орлиного гнезда.

— Что-то я не очень тебя понимаю.

— Там сейчас гуляет Россохин, Павел Иванович, уроженец нашего города, депутат Верховного Совета республики. Пьяница, бабник, взяточник. Он крышевает местную популяцию.

— Крышует, — машинально поправляет ее Философ.

— Да, крышует, — соглашается девушка.

— Откуда ты все это о нем знаешь?

— Из самых первых рук. Я его секретарь.

— Так вот значит в какой конторе ты служишь?

— Представь себе!

Тельма по своему обыкновению на полном ходу сворачивает с шоссе на второстепенную дорогу. Лучи фар на мгновение выхватывают указатель: «САНАТОРИЙ 5 КМ». Еще несколько минут сумасшедшей гонки и они подъезжают к воротам. Лихачка сигналит и створки начинают расходиться в стороны. Впереди виднеется помпезное двухэтажное здание, которое ярко освещено. Со всех сторон его окружает раскисший от сырости сад.

В глубине его белеют статуи античных богов и нимф. На широкой площадке перед парадным крыльцом стоит несколько легковых автомобилей. Из открытых окон второго этажа выплывают клубы дыма, но это не пожар. Даже в сыром воздухе ночи чувствуется запах табака. Философ и Тельма поднимаются к входной двери, откуда на них вываливается толстяк в белой, расстегнутой рубашке и сползающих с брюха штанах. Философ едва успевает его подхватить.

— Пьян до положения риз, — бормочет он, прислоняя толстяка к колонне.

— Скорее уж — до потери вдохновения. Это — Аксель Саар — известный эстонский прозаик.

— Что здесь у вас сегодня, съезд ценителей изящной словесности?

— Я же говорю — Россохин гуляет, — отзывается его спутница мрачно. — А он полагает себя покровителем творческой интеллигенции.

— И красивых девушек? — спрашивает Философ.

— Да уж… — отмахивается Тельма.

Философ настораживается.

— Слушай, а он… не того? — осторожно спросил он. — Не пристает?

Тельма злорадно усмехается.

— Куда ему… Я перед ним в конторе хожу в блузке с вырезом, в мини и вот на таких каблуках.

Девушка пальцами показывает — на каких?

— И?

— И — ничего. На полшестого.

Пьяный снова валится на Философа, но тот подхватывает того за подмышки и усаживает на скамейку сбоку от двери, и только тогда они с Тельмой входят в вестибюль. Дорогу им преграждает громила, чья нижняя, непрерывно жующая челюсть, кажется, могла бы перемолоть булыжник. Сразу понятно, что это охранник. Тельму он явно узнал, а вот на Философа смотрит угрожающе.

— Это со мной! — напряженно произносит девушка.

Громила не обращает на нее ни малейшего внимания, продолжая ощупывать равнодушным оловянным взором лицо Философа. Тогда тот поднимает левую руку, опускает манжет рукава и демонстрирует охраннику татуировку на внутренней стороне запястья. Те самые неправильной формы треугольники, напоминающие клыки хищника, средний — со стертым острием. Охранник кивает в знак узнавания и задвигается обратно в тень.

— Теперь я понимаю, почему тебя так тянет в этот пансионат, — говорю я, прерывая рассказ напарника. — Теплые воспоминания…

— Не спеши с выводами, — бормочет Граф.

— Да нет, — хмыкаю я, — просто со мною было тоже самое — пьяный на крылечке, охранник, девушка… Правда, наколки козырной у меня нет, пришлось сунуть громиле пятерку…

— Думаю и дальше будут совпадения, — проговорил рассказчик, — ибо гулянки советской элиты — не важно номенклатура это, передовики или — писатели с композиторами, похожи одна на другую… Слушай дальше… Философ с Тельмой спускаются в полуподвал, по дороге расшвыривая пустые бутылки. Сверху низвергается жизнерадостная музыка, и слышны возбужденные мужские и женские голоса.